Вудвард соединил вместе найденные осколки и объявил, что выкопанное ими из земли — это череп некоего существа, получеловека-полуобезьяны, жившего 500 000 лет тому назад. Находке было присвоено официальное название Eoanthropus dawsoni — древний человек Доусона. Это открытие было провозглашено первым твердым доказательством вызывавшей споры теории эволюции Чарлза Дарвина и на весь мир прославило имя Доусона.

Доусон продолжал раскопки в районе Пилтдауна и за несколько последующих лет собрал еще один череп. Находки прекратились с его смертью в возрасте 52 лет в 1916 году; его поиски продолжили другие — но ничего не нашли. Позже выяснилось, что удивляться этому не стоило. Пилтдаунский человек оказался подделкой.

Череп и в самом деле принадлежал человеку, но челюсти и зубы — орангутану. Зубы были подточены напильником, чтобы они больше напоминали человеческие, весь череп был подкрашен так, чтобы он выглядел древним, и затем разбит и закопан в гравий.

Мистификация обнаружилась лишь в 1953 году с помощью новейших способов установления истинного возраста материала. И хотя тайна так и осталась до конца нераскрытой, подозреваемым номер один всегда был Доусон. Он был очень честолюбив и добивался признания своей академической деятельности. Притом как-то раз некий незваный посетитель застал его в лаборатории над булькающим котлом, в котором красились кости.

Богачи и знаменитости отказались поверить своим глазам, когда в Хоптауне, Южная Африка, были впервые обнаружены алмазы — и лишили себя шансов стать еще богаче и еще знаменитее.

Один ведущий специалист заявил, что в этом регионе натуральных алмазов быть попросту не может. Скорее всего, настаивал он, страусы проглотили их где-то в другом месте и затем занесли в Хоуптаун в своем помете. Он ошибался. «Страусиный помет» находился там веками. И был он именно алмазами непревзойденного качества. Вот как это было.

Давно уже в округе ходили рассказы о находимых в регионе красивых камешках. На старинной карте этой территории было начертано: «Здесь быть бриллиантам». И все же когда местным жителям напоминали об этом, они лишь снисходительно улыбались.

Фермер Шальк ван Ниекерк отнесся к этим рассказам менее скептически, чем большинство других. В предрождественские дни 1866 года он наткнулся в Хоптауне на детишек, играющих в клип-клип, то есть в камешки. Ван Ниекерк тут же заметил, что один камешек отличается от всех остальных — и как отличается!

Он выбрал этот камешек из кучки других и предложил за него деньги жене человека, которому принадлежала земля, где играли дети. Женщина рассмеялась. Кому придет в голову платить за камешек? Забирайте так, сказала она. Его нашел, добавила она, один из этих детей в яме, вырытой каким-то бушменом. Там можно найти еще много, она в этом уверена.

Как это ни удивительно, ван Ниекерк не предпринял в связи со своим открытием никаких шагов вплоть до следующего года, когда он показал камень проезжему торговцу Джону О’Райли. Этот коммивояжер — впоследствии, кстати, заявивший, что с первого взгляда распознал истинную ценность находки — обещал выяснить, что это такое на самом деле.

Когда О’Райли стал похваляться тем, что нашел бриллиант, в Хоптауне его немилосердно высмеяли. Один из местных торговцев предложил ему пари на дюжину кружек пива, уверяя, что такая находка невероятна. Обескураженный О’Райли готов был уже выбросить камень в реку, однако передумал, и вместо того отправился в Коулсберг, где подвергся новым насмешкам. Тогда он показал камень исполнявшему обязанности комиссара Коулсберга Лоренцо Бойезу. Наконец-то нашелся человек, который отнесся к нему серьезно.

«Я полагаю, что это алмаз», — заявило официальное лицо. Но другие сохраняли скептицизм. Местный аптекарь ничего не понял и предложил к дюжине кружек пива добавить новую шляпу для Бойеза, если камень окажется чем-либо иным, чем топаз. «Я принимаю пари», — ответил Бойез.

Дальнейшую идентификацию красивого камешка мог произвести только специалист. К счастью, менее чем в двухстах милях жил известнейший во всей колонии мыса Доброй Надежды геолог и врач по имени Уильям Гайбон Эйзерстоун.

Бойез обратился к Эйзерстоуну. Он поместил камень в обычный конверт с сопроводительным письмом и отправил почтовой повозкой в Грэмстаун, где у врача была частная практика.

Почту доставили, когда Эйзерстоун сидел в своем саду. Он распечатал конверт и прочел письмо. Потом он заглянул в конверт, но там ничего не было. Он решил, что, вероятно, выронил камень, когда раскрывал конверт, и позвал на поиски свою дочь. После лихорадочных поисков они нашли нечто похожее на матовый, круглый, по-видимому, обкатанный водою речной камешек.

При всем своем богатом опыте Эйзерстоун никогда прежде не видел нешлифованных алмазов, но он подверг камень нескольким испытаниям и убедился, что это несомненный алмаз. Он обратился за подтверждением к соседу, отцу Джеймсу Рикардсу, впоследствии первому католическому епископу Грэмстауна. Священник опробовал камень единственным известным ему способом — нацарапал свои инициалы на оконном стекле в своем кабинете (теперь это стекло находится в Грэмстаунском соборе).

Эйзерстоун написал Бойезу: «Поздравляю вас. Камень, что вы мне прислали, — истинный алмаз весом в 21,25 карата и стоимостью фунтов в 500. Там, где его нашли, должно быть еще много таких».

Камень отослали в Кейптаун, оттуда морем — в Лондон. Прошло три месяца, пока знаменитый ювелирный дом Гаррардов не подтвердил, что камень действительно стоит 500 фунтов стерлингов. И все равно, это не только не возродило на мысе Доброй Надежды и во всей Южной Африке энтузиазма по поводу потенциального источника богатства, но породило новые сомнения относительно происхождения камня.

В это время в Париже проходила Всемирная выставка. За экспозицию мыса Доброй Надежды отвечал Джон Блейдз Карри, который, прослышав о сообщении Гаррардов, постарался воспользоваться моментом, чтобы повысить интерес к этому важному открытию. Его встретили те же скептицизм и насмешки, что и О’Райли. Журнал «Иллюстрейтед Лондон Ньюз» отказался напечатать фотографию камня. Тогда и Гаррарды отказались в дальнейшем иметь какое-либо отношение к нему, подозревая, что они невольно стали соучастниками мошенничества. «Если вы найдете камни в таких количествах, чтобы повлиять на рынок, — сказали они Карри с откровенным сарказмом, — мы, возможно, пожалеем об этом. Но, располагая известной информацией, мы должны отказаться от участия в этом деле».

Стараясь доказать, что алмаз был найден на мысе Доброй Надежды, Карри обратился к сэру Родерику Мерчисону, считавшемуся тогда верховным авторитетом Британии по геологии. «Дорогой мой, — отвечал Мерчисон, — когда вы говорите мне, что этот алмаз был подобран на мысе Доброй Надежды, я склонен верить вам — и я верю! — но когда вы просите меня на основе этого единичного факта утверждать, что мыс есть алмазопроизводящая страна, я вынужден воздержаться. Право, я пойду еще дальше: я ручаюсь своей профессиональной репутацией, что алмазного месторождения в Южной Африке вы не нашли».

И тогда является О’Райли с еще одним камнем, весящим девять карат. Французский консул в Кейптауне Эрнст Эритте сообщает: «Я никогда прежде не встречал натурального алмаза такой красоты — и в смысле кристаллизации, и в смысле естественного блеска».

И пока весь мир пренебрегал открытиями в Хоуптауне, губернатор мыса Доброй Надежды сэр Филипп Вудхауз быстренько отхватил обе находки О’Райли за 500 и 200 фунтов соответственно.

Новости снова достигли Лондона. Зимой 1868 года торговец алмазами Харри Эммануэл из лондонского района Хэттон Гарден послал на разведку профессора минералогии Джеймса Грегори.