Опираясь руками о землю, я кое-как сел и осторожно ощупал голову. Затылок болел адски, на нём набухла и пульсировала болью здоровенная шишка. Но крови не было. Голова ощутимо кружилась, и слегка подташнивало.

Через пару минут я сообразил, что прохладный вечерний ветер как-то непривычно обдувает тело. Опустил глаза и увидел, что рубашка на мне расстёгнута и выдернута из брюк.

Я похлопал себя по карманам.

Небольшая записная книжка с огрызком карандаша, ключ от комнаты в общежитии. Несмотря на запрет, мы с ребятами сразу же сделали дубликаты, чтобы у каждого было по ключу. Так поступали все студенты, и мы не стали исключением из правила.

Коробок спичек, деньги — три рубля одной бумажкой, и сорок копеек мелочью. Всё было на месте.

Но вот странность — раньше всё это добро равномерно распределялось по карманам. Спички и деньги — в брюках. Там же и ключ от комнаты. А записная книжка с карандашом — в нагрудном кармане рубашки.

Теперь же все вещи лежали в боковом кармане брюк.

Меня ударили по голове, утащили в кусты и обыскали. Проделали это днём, в самом центре Ленинграда. Нападавшие были немцами и ничего не взяли — даже деньги.

Охренеть!

И что теперь делать? Писать заявление в милицию?

Я представил, как прихожу в отделение и рассказываю, что на меня в центре города напали двое немецких туристов. Ударили по голове, обыскали, но не ограбили.

Кто мне поверит? Начнут подозревать, что я сумасшедший, или ещё хуже того.

Нет, милиция отпадает.

Но какого чёрта? Что им было нужно, этим немцам?

И вдруг я понял. Ну, хорошо, не понял, а просто догадался, предположил.

Они искали медальон. Медальон, который я выкопал в лесу под Приморском и никому не показывал. Даже Севке с Мишаней. Даже Свете.

Голова закружилась сильнее. Ветки дерева поплыли, и я снова прилёг на траву. Осторожно коснулся гудящим затылком холодной земли и ощутил блаженство.

Вот так бы лежать, и ни о чём не думать! Главное — чтобы никто больше не бил меня по голове. Иначе я совсем дураком останусь.

Непослушные мысли выскальзывали, расплывались в разные стороны, словно вёрткие рыбёшки, когда пытаешься ловить их руками. Я бросил эти бесполезные попытки и просто лежал, глядя в темнеющее небо.

Через десять минут я кое-как поднялся на ноги. Застегнул рубашку и заправил её в брюки. Иначе милиция заинтересуется мной сама, без всякого заявления.

Кое-как продрался сквозь густые кусты и зачем-то снова пошёл к двери института. Это было совершенно бессмысленно. Но я упрямо хотел завершить дело, на котором меня прервали.

Я подёргал створку. Разумеется, она была заперта. Взглянул на часы — было без пятнадцати минут одиннадцать.

Ничего себе! Выходит, я провалялся в кустах несколько часов! Хорошо же меня приложили.

Мельком порадовался тому, что часы тоже на месте, и стал соображать — что делать дальше. Вспомнил, что мы со Светой собирались погулять сегодня вечером. Наверное, она ждала, что я за ней зайду, или хотя бы позвоню.

Вот чёрт! Теперь не только идти, но и звонить поздно. Да и попробуй ещё разыщи телефон. Я совершенно не представлял себе, где искать телефонную будку. Даже не помнил — появились уже к этому времени уличные телефоны, или нет.

Ладно, решил я. Завтра позвоню с вахты общежития и извинюсь. Рассказывать о нападении не стану, придумаю что-нибудь правдоподобное, чтобы Света не обижалась.

Октябрь 1237-го года. Великий Новгород

Пара запоздавших к отлёту уток сорвалась с маленького оконца чистой воды в густых зарослях прибрежного тростника. Испуганно крякая, утки понеслись вдоль заросшего пожелтевшим ивняком берега Ильмень-озера.

Осень стояла тёплая, заморозков не было даже по ночам. Пользуясь этим, утки не спешили с отлётом и кормились, сколько позволяла погода. Огромные стаи птиц кочевали с чистой воды в тростниковые плавни, и обратно.

Александр отстегнул от ноги ловчего сокола мягкие кожаные путы. Снял с головы птицы специальную шапочку — клобук. Эта шапочка закрывала птице глаза и не позволяла раньше времени увидеть добычу и сорваться за ней без команды охотника.

Молодой князь приподнял тяжёлую птицу повыше, чтобы сокол увидел уток. Сапсан повернул голову, взмахнул бурыми крыльями с белой пестриной и легко поднялся в воздух.

Посол Ливонского рыцарского ордена, рыцарь Андреас фон Вельвен с презрительным недоумением смотрел в спину молодому князю.

Дело не в том, что фон Вельвен не понимал соколиную охоту. Напротив! Среди европейского дворянства охота с ловчими птицами считалась достойной забавой. Сам император Священной Римской империи Фридрих отдавал ей должное и завёл у себя в Вене настоящий соколиный двор, на котором содержались сотни ловчих птиц. Десятки слуг ухаживали за дорогими соколами, ястребами и беркутами, лучшие из которых стоили дороже чистопородного боевого коня.

Сам фон Вельвен был недостаточно богат, чтобы завести хотя бы одного сокола. И слишком ценил своё время, чтобы тратить его на такую забаву, как охота.

Младший сын мелкого немецкого барона, фон Вельвен с ранней юности был вынужден поступить в орден меченосцев. Попрощавшись с отцом, молодой фон Вельвен отправился на север, в дикие болотистые леса на берегу холодного Балтийского моря. Он сделал это, надеясь получить в награду за службу кусок завоёванных земель и основать собственное баронство.

Фон Вельвен отличался преданностью и хорошо владел мечом. Эти качества позволили ему быстро выбиться из рядов прочих рыцарей. Сам магистр ордена Фольквин фон Наумбург заметил молодого барона и приблизил его к себе. Под командованием фон Наумбурга Андреас покорял и усмирял эстов, ливов и куршей, участвовал в походе на жемайтов и земгалов.

В этом несчастливом походе войско ордена меченосцев было разбито внезапно напавшими язычниками. Тяжёлая кавалерия рыцарей вязла в топкой земле. Земгалы и жемайты бросались на крестоносцев словно дикие звери. Длинными крючьями стаскивали рыцарей с коней на землю и убивали топорами, а то и просто ножами, вгоняя узкие лезвия между пластин панциря.

В той битве погибли сорок восемь рыцарей ордена, несколько тысяч орденских ратников и сам магистр Фольквин фон Наумбург.

Андреас тогда сражался, как раненый медведь, окружённый стаей волков. Он сумел пробиться сквозь ряды дикарей и остался жив, хотя и был ранен.

После поражения остатки ордена меченосцев были вынуждены влиться в Тевтонский орден. Андреаса быстро приблизил к себе новый магистр — Герман фон Балк. И теперь отправил его с посольством в Новгород, к русскому князю Александру. Надо было во что бы то ни стало уговорить Александра не поддерживать восставших против власти ордена эстов. А если получится — склонить русского князя к военному союзу с орденом.

Прибыв в Новгород, Андреас был изумлён. Никогда немецкому барону не приходилось видеть настолько богатый город! Подумать только — улицы Новгорода были сплошь вымощены деревянными мостовыми. Даже крестьяне и мастеровые жили в добротных деревянных избах с печами и банями. А бояре и купцы строили себе высокие терема в три этажа, с балконами, лесенками и переходами.

Новгородских детей с семи лет учили писать и читать. Всех — и мальчиков, и девочек! Где такое видано? Зачем грамота гончару, или конюху? Его работа — выполнять волю господина.

Беднейшие горожане щеголяли в добротной одежде. Нередко на жене какого-нибудь кузнеца можно было увидеть праздничные украшения из золота и серебряных монет.

И вся эта роскошь досталась не истинным христианам — подданным Римского престола, а еретикам, которые поддерживали патриарха в Константинополе.

Андреас фон Вельвен считал это несправедливым. Говорят, владения одного только Новгорода чуть ли не больше, чем вся Германия. И это не Европа, где каждый клочок земли распахан и засеян, а поля с каждым годом дают всё меньше и меньше зерна.

Новгородские земли богаты лесом и пушным зверем. В них можно было добывать дёготь, уголь, , мёд, строительный лес.