— И всё? — растерянно спросил я Женьку.

— Всё, — подтвердила она. — Слушай, Гореликов, имей совесть! Это же береста, а не пергамент. На бересте книги не пишут, только записки.

— Понимаю. Слушай, а этот боярин Миша — это не тот Миша Новгородец, про которого упоминается в летописи? Тот самый, что вместе с Александром сражался на Неве?

— А я откуда знаю? — резонно возразила Женька. — Может быть, и он. Мы до сих пор не знаем, почему Новгород Новгородом называется, а ты о таких вещах спрашиваешь!

— И в самом деле, — хмыкнул я. — Если есть Новый город, значит, где-то должен быть и Старый.

— Вот именно, — подтвердила Женька. — Ты чемодан не потерял?

— Как я мог его потерять? — возмутился я.

— Завтра утром отвези его в больницу. Николая Лаврентьевича я предупрежу. А потом сразу на раскоп! А то приехал из Ленинграда на практику, а сам только посторонними делами занимаешься!

В моей голове бешено крутились мысли. Кажется, они даже щёлкали, сталкиваясь друг с другом, и высекали искры. Занятый ими, я едва слышал, что говорит Женька.

— Погулять не хочешь, Гореликов? — спросила она. — Что-то у тебя вид пришибленный.

— Нет, спасибо, — невежливо отказался я.

Женька пожала плечами, скрывая досаду.

— Ну, и как хочешь. Всё, иди тогда. Мне работать надо.

Я рассеянно прикрыл за собой дверь «камералки», дошёл до холла и вышел на улицу.

И нет, я сделал это не специально! Просто Женькины слова о прогулке засели в моей голове вперемешку с другими мыслями. Мало того, я ещё задумчиво побрёл вдоль корпуса общежития. И когда увидел в окне удивлённое лицо Женьки — машинально помахал ей рукой. Женька обиженно отвернулась.

А я перебирал в памяти всё, что знал о смерти Александра Невского.

Князь умер в ноябре тысяча двести шестьдесят третьего года. Он возвращался на Русь из Орды, где провёл успешные переговоры с ханом Берке. Берке был зол на русичей за то, что годом раньше они перебили татарских сборщиков дани. Но Александр полностью привёз дань и подарками смог успокоить хана Берке.

В Орде Александр заболел. Есть версия, что его отравили по приказу мстительного хана.

Уже больным Александр возвращался на Русь и умер по дороге в Городце.

Даже на счёт места смерти есть разные предположения. То ли это был Городец Волжский, то ли Городец Мещёрский. В те времена в Орду можно было добраться через любой из этих городов.

Тело Александра привезли во Владимир и похоронили в Рождественском монастыре. Затем Пётр Первый приказал перевезти мощи князя в Петербург — в Александро-Невскую лавру.

После революции лавру закрыли. Серебряную раку, в которой хранились мощи, изъяли и поместили в Эрмитаж, а сами мощи передали в музей религии и атеизма.

По странному совпадению, это произошло пятнадцатого ноября — практически, в дату смерти князя.

Я помотал головой. Затылок болел, и я сильно растёр его ладонью.

Чёрт! Так я ничего не соображу.

Придётся откровенно поговорить с Валентином Ивановичем. Расскажу ему, как открылся чемодан, и я увидел бумагу из Балтийска. Припру декана к стене и послушаю, как он будет выкручиваться.

Другого выхода не было. Во-первых, если я молча отдам Валентину Ивановичу чемодан, то ничего не узнаю. Во-вторых, он всё равно поймёт, что я копался в его вещах, и насторожится.

Обойдя вокруг общежития, я вернулся в свою комнату. Чемодан по-прежнему стоял под кроватью. Насколько я мог судить, никто туда не заглядывал.

Утром возникла проблема, о которой я не подумал заранее — чемодан никак не хотел закрываться. Язычки замков застряли в закрытом положении и не давали даже плотно прижать крышку чемодана к корпусу.

Я покрутил колёсики с цифрами, надеясь подобрать комбинацию. Что там люди обычно используют в качестве шифра? Год рождения?

Год рождения Валентина Ивановича я не знал. Поставил наудачу тысяча девятьсот двадцатый, но ничего не вышло. Нет, так я буду гадать до вечера!

Пришлось перетянуть чемодан двумя брючными ремнями. Один запасной ремень у меня был, а второй я одолжил у соседа по комнате. Ну, как одолжил? Взял, решив непременно вернуть раньше, чем хозяин его хватится.

Нагрузившись вещами, я вышел из общежития и пошёл к остановке автобуса. Снова предстояло добираться до больницы с двумя пересадками.

Медсестра в приёмном покое была уже другая — светловолосая, улыбчивая. Она выслушала мои объяснения и направила меня на третий этаж, в отделение интенсивной терапии.

— Там спросишь на посту, — сказала она.

Я поднялся по лестнице (спросить у медсестры, где находится лифт, я не догадался), повернул налево и толкнул широкую двустворчатую дверь. За дверью я увидел широкий коридор с просторным квадратным холлом посредине. В коридор выходили двери палат и кабинетов, а в холле стояла белая стойка поста. За стойкой никого не было.

Оставив чемодан возле стены, я толкнул дверь с надписью «Ординаторская». Пожилой врач с худым лицом и испанской бородкой поднял на меня печальные глаза.

— Слушаю вас, — сказал он.

Я объяснил, что ищу пациента, которого вчера доставили в больницу с сердечным приступом.

— Ага, — сказал врач. — Но к нему пока нельзя.

— Я только на минуту, — сказал я. — Передам вещи. Его с поезда привезли, а вещи оставили.

— А послезавтра вы их принести не можете? — спокойно спросил врач.

— Не могу, — начиная злиться, ответил я. — Я не родственник, просто знакомый. И уже приносил его вещи вчера, но меня не пустили.

— Наверное, вы пришли в неприёмные часы, — предположил врач. — Ну, хорошо. Ваш знакомый лежит в седьмой палате. Это сразу за холлом, дверь слева. Но только пять минут.

— Спасибо, — сказал я и вышел из ординаторской.

В седьмой палате стояла только одна кровать. Валентин Иванович лежал, полностью укрытый простынёй. Из-под простыни выглядывало только осунувшееся лицо и левая рука, к которой тянулась трубка капельницы.

Сейчас Валентин Иванович совершенно не был похож на величественного декана. Передо мной лежал больной и усталый человек.

Когда я вошёл в палату, глаза Валентина Ивановича испуганно метнулись и остановились на мне.

— А, это вы, Гореликов? — еле слышно спросил он.

— Здравствуйте, Валентин Иванович, — сказал я. — Я принёс ваши вещи.

С этими словами я поставил чемодан возле стены, а к нему прислонил сумку.

Глаза Валентина Ивановича остановились на чемодане.

— Он открылся нечаянно, — объяснил я. — И из него выпали ваши бумаги. Но я всё сложил обратно.

— В вагоне? — зачем-то спросил Валентин Иванович.

Лицо его напряглось.

— Нет, — ответил я. — В общежитии. Я вчера приносил ваши вещи, но меня не пустили. Пришлось отнести их в общежитие, а там чемодан нечаянно упал и открылся.

— А в вагоне? — снова спросил Валентин Иванович. — В вагоне он был закрыт?

— Да, — терпеливо сказал я. — В вагоне чемодан был закрыт. Валентин Иванович, вы разрешите мне присесть?

Не дожидаясь ответа, я взял стул и придвинул его к кровати.

— Конечно, присаживайтесь, — запоздало прошептал Валентин Иванович.

Я сжал руками спинку стула и решился.

— Когда я собирал бумаги, то прочитал некоторые из них. Среди них была копия документа, который пропал в Балтийске. Я бы очень хотел, чтобы вы объяснили мне…

Я осёкся.

Валентин Иванович не слушал меня. Он на меня даже не смотрел. Декан уставился на что-то, что было за моей спиной, и лицо его перекосилось от ужаса.

Я инстинктивно подался вперёд и быстро обернулся.

В дверях палаты стоял человек.

Это был один из тех немцев, которые напали на меня возле университета.

Июль 1241-го года, Копорье

Крепость обошли с двух сторон. Лучники пускали в бревенчатые стены стрелы, обмотанные горящей паклей. Остальные дружинники поджигали стрелы от факелов, подавали стрелкам.

Немцы поначалу пытались тушить пламя, но быстро поняли, что не справятся — не хватит людей и воды. Нескольких неосторожных немцев побили стрелами, и они с криками упали со стены во двор крепости.