— Вадим! Анатолий! Что же вы не сказали, что придете? — вспыхнувшая радость быстро покинула Гертруду, сменившись меланхолией.

Вадим не столько понял, сколько прочувствовал ее тоску. Такое гнетущее чувство в груди, которое засасывало как черная дыра.

— Гертруда?

— Простите, я рада вас видеть, просто, — мадам Рейнах грустно улыбнулась, — пройдемте ко мне, я познакомлю вас с одним человеком!

— Конечно, — Вадим переглянулся с Анатолием и получил от него кивок, — с вами же мы пока прощаемся.

— Х-хорошо, — выдавил Музыкант и закрыл за посетителями дверь.

— Я рада, что вы вернулись в целости, — Гертруда показывала дорогу до своего кабинет, разглядывая свои руки. Вадим заметил пожелтевшие ногти, характерные для заядлых курильщиков.

— Война, — односложно ответил Вадим, прежде чем зашел в открытую дверь.

Кабинет Гертруды напоминал ее мастерскую в ателье, только в меньших размерах. У стен стояли деревянные манекены для постройки костюмов, на огромном столе, напоминающем верстак с зажимами, лежали рулоны ткани и кусочки мела.

— Здравствуйте, — поздоровался Анатолий на французском с девушкой, которая сидела на диване рядом с кофейным столиком из лакированного дерева. На столике у дам стояла пепельница под длинные сигаретные мундштуки. Вокруг горели ароматизированные свечи и палочки для благовоний, из-за чего Вадим не сразу распознал очень тревожащий аромат.

— Это моя хорошая подруга, мадам Фанни Кембл, известна английская актриса и активистка за отмену рабства, — Гертруда нахваливала знакомую.

Англичанка сидела с белоснежной шеей и оголенными плечами. Пышные рукава на перламутровом платье подчеркивали узкую талию в корсете.

— А это господин Анатолий Николаевич Демидов, — Фанни тепло улыбнулась Анатолию, — и Беркутов Вадим Борисович, мои хорошие друзья.

Вот только Вадим не удостоился теплой улыбки, а скорее осторожного внимания.

25 октября 1841 года.

На улице стояла глубокая ночь. Давно наступило время, когда приличные девушки и дамы возвращались домой к семьям. Шумная же компания, еще не успела обзавестись семейными узами, поэтому культурно отдыхала в кабинете госпожи Рейнах.

— Вадим, дамы, — Анатолий встал с дивана, чтобы попрощаться, говорил он на привычном французском.

— Подожди, друг, — Вадим тоже поднялся, — давайте я всех развезу по домам?

Он оглядел веселую компанию. С верстака убрали ткани, чтобы разложить закуску и шампанское. Чего-то крепче у дам не оказалось, а будить Музыканта никто не захотел. Сначала. Потом-то вломились к нему в кабинет за кальяном.

— Вот еще, Вадим, что люди скажут, когда увидят, — Гертруда не смогла выговорить конец предложения, клюнув носом. Ее клонило в сон.

— Ага, ладно, — покачнулся Анатолий, — Дамы, всего доброго! Вадим, идем!

— Ага, по коням, — Вадим повел Анатолия под руку к выходу из дома моды.

— Стойте! Вадим Борисович, стойте, — уже у кареты их догнал Музыкант. Он бежал в накинутом поверх халата пальто и тряс золотым ключиком в руке, — Это вам, пропуск в самые лучшие ложи.

Музыкант улыбнулся, но из-за больших мешков под глазами и растрепанной прическе выглядел он жалко.

— Спасибо, — Вадим убрал ключ в карман жилетки.

— А, а мне? — из открытой двери кареты выглянул Анатолий.

— И вам что-нибудь придумаем, — хотел заверить его Музыкант, но замолк под отрицательным кивком Вадима.

— Всего доброго господа.

Солнце только-только вставало, пробивая слабыми осенними лучами темное небо Петербурга, а Вадим уже приехал в Вестникъ, чтобы работать. Только не успел он подняться к Максиму, как явился посыльный от одного полковника жандармерии. Вернее, посыльный успел побывать и в Заводском и на съемной квартире, в итоге остановившись рядом с торговым домом.

Медленно веселая ночь перешла в унылое утро пятницы. Унынье нагоняли серые стены холодной. То есть неотапливаемое место, где держали всех непонятных личностей.

— Выпускайте, — скомандовал Вадим разбуженному приставу.

— Так, вашеблогородие, неположенно, — чиновник протер заспанные глаза. Его разбудили ночью и принесли раненного и что самое неприятное — вооруженного человека, — не положено. Опознать надобно, значит.

— Вот это, посыльный от жандармерии, — Вадим мотнул головой в сторону посыльного, который и привел Вадима к раненому Михаилу.

— Пустите! Пустите, говорю! — из коридора канцелярии послышался женский голос.

— Кого еще нелегкая принесла? — удивился посыльный.

— Жена, — хором ответили Вадим с приставом.

— Городовые разбудили, а она спать не давала, просилась в камеру, ну не положено, — пояснил чиновник.

— Ясно.

Вадим зашел в камеру и осторожно поднял Михаила на руках. Майор впал в горячку и сильно побледнел, в общем, выглядел паршиво.

— Мишенька!

— Руками не трогайте, он похоже что-то сломал, — пояснил Вадим женщине с заплаканными глазами, — ну или ему сломали.

— Подождите, а куда вы его? — дрогнувшим голосом спросила жена.

— К доктору, конечно.

— Вы, наверное, Вадим! Возьмите меня с собой.

— Ну, поехали.

На счастье, всех заинтересованных и впавших в беспамятство, доктор Гааза не спал. Более того, когда Егерь постучал в дверь, им открыл мужчина лет тридцати в фартуке с шикарными бакенбардами и выбритой макушкой.

— Господа?

— А доктор Гааза дома? — к дверям подошел Вадим с Михаилом на руках, — он срочно нужен.

— Конечно, конечно, проходите!

Раненного занесли в дом доктора. Федор Петрович не спал и сразу принял гостей, сильно удивившись столь ранним визитом.

— Вадим Борисович, очень рад видеть, но все любезности потом, я сейчас разбужу учеников, — объяснился доктор.

— Они квартируют у вас? — удивилась жена Михаила.

— Много практики, последнее время, — доктор подозрительно скосился на Вадима, — пожалуйста ожидайте, выпейте чаю, кофе.

— Спасибо, — кивнул Вадим и пошел на кухню, где одна престарелая служанка уже грела чайник на новенькой чугунной буржуйке. На боку печки виднелось клеймо завода Беркутова.

Стул под Вадимом жалобно заскрипел.

— Простите, мы не были представлены лично, — Вадим обратился к супруге Михаила.

— Мария Владиславовна, — представилась она и повернулась в сторону двери кабинета доктора, где шумели мужские голоса. Служанка поставила чашки и вазу с молочным печеньем на стол.

— Очень приятно, — ответил Вадим и сдул с чая пар.

— И мне, — Мария не притронулась к чаю, просто продолжила говорить, — вы же с ним давно знакомы? Миша так мало рассказывает. С Кавказа почти не писал, я так волновалась, сердце женское оно же чует. Он же у меня смелый, вот и во дворе от какого-то бандита отбивался, весь дом разбудил. Ой, а что соседи скажут…

Вадим не верил, но у него дернулся глаз.

— Это Мишенька только с виду суровый, а внутри мягкий весь, светлый. Я сколько ему говорю, не для тебя эти сражения…

А вот сейчас Вадима потянуло стошнить, что физически было невозможно для него.

К моменту, когда доктор Гааза пришел на кухню, Вадим изрядно позеленел. Его аж трясло от раздражения.

— Вадим Борисович, с вами все хорошо? — забеспокоился доктор.

— Да. Как Михаил?

— Хорошо. Ключица вызвала осложнения, но мы с коллегой провели операцию с помощью новой методики, — с гордостью объявил Федор Петрович.

Вадим вскочил из-за стола и подошел к доктору, что прошептать:

— Подыграйте.

— Что? Я вас не понял, — Федор Петрович поправил очки.

— Что вы такое говорите?! — вскрикнул Вадим и схватил доктора за плечи, — Как ему отрезали Достоинство! Он же был ранен в плечо! Как не сможет исполнять супружеский долг?!

За Вадимом что-то глухо упало.

— Она в обмороке! Зачем вы так? — Федор Петрович подскочил к Марии, чтобы проверить ее состояние.

— Она сама виновата, вот придет в себя, поймете. О каком коллеге вы говорили?

— Здравствуйте, — на кухню зашел тот самый мужчина с бакенбардами, который встретил Вадима в дверях, — что с дамой?