У Захарченко закончились патроны во всех револьверах и ему пришлось перейти на шашку. Простая деревянная рукоять удобно сидела в руке. Он сам заказал оружие со смещенным центром тяжести ближе к руке, чтобы лучше фехтовать, так как не любил рубить с коня. Перед Захарченко встал скалящийся чеченец с густой бородой и демоническим огнем в глазах. Он ловко подловил выпад Михаила и наотмашь рубанул по животу. Металл ударил о металл. Под распоротой черкесской у Михаила блеснула кольчуга. Удар болью прошелся по всему тело. Захарченко не удержался и упал во внутренний двор аула. Вадим не видел, выжил ли друг, поэтому схватил горца, подняв его над головой, и закричал.

— Ааааа! — Вадим как экскаватор с ковшом в виде чеченца разгребал, утрамбовывал и валил со стены всех, кого не знал в лицо. За что получил несколько ударов, но сталь не оставляла порезов на серой, дымящейся коже.

Ржание коней смешалось с людскими криками. Очередной взрыв гранаты поставил точку на атаке. Не сразу, но горцы отступили. Измазанный чужой кровью Вадим стоял на стене и тяжело дышал. Эта самая кровь испарялась на нем, образуя красноватый пар, пахнущий железом.

По грунтовой дороге отступали выжившие, оставив под стенами аула больше ста братьев. Больше всего людей в эту ночь погибло под копытами коней, которые впали в бешенство от острых осколков гранат, которые впивались в бока и морды.

У Михаила Юрьевича Лермонтова дергался глаз. В какой-то момент его повалил на землю толстый чеченец, который уже занес кинжал над грудью поэта, но дернулся от пули в ухо, да так и упал. Теперь они были лицом к лицу. Лермонтов обессилел и не мог поднять с себя тяжелое тело, чеченец же не мог собрать мозги в кучу и додуматься встать, вот и лежали так.

— Кто живой? — Студент с забинтованной рукой ходил и проверял выживших.

— Я! Яяя! — выдавил хриплым голосом Лермонтов. Его губы слиплись и потрескались, но он продолжал кричать несмотря на боль.

— Сейчас вашблогородие, — Студент скривился от боли, навалившись на горца плечом, но бесполезно. Туша не поддавалась.

— Иди другим помогай, — пришел Вадим и одной рукой скинул тело. Целой одежды на нем не осталось. Изрезанный в лоскуты мундир просвечивал чистую кожу. Весь пепельный налет сошел и пар больше не шел. Местами остались следы от высохшей крови, но они больше впитались в когда-то белую рубашку. На носу у Вадима висело разбитое и погнутое пенсне, которое больше не прятало по рыбьему обтянутые пленкой глаза и безразличный взгляд.

— Здесь еще Михаил, живой! — обрадовался Студент, отойдя в сторону.

— Вставай, — Вадим протянул руку Лермонтову, чтобы помочь подняться. Вместе они подошли к Захарченко, который лежал на спине и неморгающим взглядом уставился в небо.

— Его по голове ударили? — спросил Вадим у Студента.

— Не похоже, может, устал, — Студент проверил ребра и живот Захарченко. Там набухал приличный синяк, — жить будет, я думаю.

За стенами послышался боевой плач шакалов. Вадим только устало вздохнул, а вот его товарищи посерели в лицах. Даже безразличный ко всему Захарченко сел и повернул голову.

— Ну, приплыли…

2 августа 1841 года

— Чтоб меня черти… гладили, — запнулся Захарченко под строгим взглядом Ефима.

Ефим подавал заряженное оружие офицерам и охотникам, способным стоять. С башни спустился Егерь и встал вместе со всеми на стену. Студент закончил перевязь и схватился за винтовку. Стоять могло восемь человек, не считая местных, которые скорее с ужасом прятались.

Небо пробили первые лучи солнца. На дороге показались всадники, пока слишком далеко, чтобы кто-нибудь, кроме Вадима их мог разглядеть. У Захарченко вспотели руки и шею давил воротник, как он нервничал. Лермонтов крутил у глаз разбитую подзорную трубу, но тщетно. Ефим же спокойно рассовал по карманам оставшиеся две гранаты.

— Тьфу, — Михаил Юрьевич выбросил сломанную игрушку.

— Мда, — Вадим же покачал головой, поставил ружье на землю и достал табак, чтобы закурить, — Есть у кого трубка?

Он вопросительно покрутил головой.

— Хех, — нервно хохотнул Егерь.

— Вадим, мать твою, возьми оружие, — Захарченко напряженно всматривался в улюлюкающий отряд, — без тебя шансов нет.

— Миша, выдохни и дай мне трубку, свои это.

Захарченко зажмурился и прикусил язык, чтобы не ударить одного шутника. После ночи боев на рукояти револьвера и так осталась трещина, удара об каменную голову она точно не переживет.

— Возьмите, вашблогородие, — протянул Ефим трубку Вадиму.

— Ты разве куришь?

— Курить может и бросил, но я же с пониманием, — объяснил денщик и зажег спичку, прикурить, — может вам понадобиться или еще кому из господ офицеров.

— Спасибо, — Вадим выпустил колечко дыма и долго-долго так посмотрел на Захарченко, — Миша, ты так дождешься, что нас казаки штурмом возьмут.

Захарченко вышел из задумчивости и закричал:

— Свои! Свои, мать вашу!

Для острастки он пару раз выстрелил в воздух. Разогнавшийся отряд казаков с боевым кличем сначала замедлился, а потом и вовсе перешел на прогулочный шаг. На дороге лежали тела людей и лошадей, измятые под копытами сначала атакующих, а потом отступающих горцев. С каждым пройденным шагом картина вокруг аула становилась только хуже: недобитые животные лежали не в силах подняться и жалобно смотрели на лежащих рядом горцев. То здесь, то там проглядывала подпаленная от взрывов земля испещренная блестящими на солнце осколками.

Казаков вел статный мужчина в черкеске цвета хаки с круглой седой бородой и горбатым носом. На загорелой коже, как жилки на мраморе белели тонкие линии шрамов.

— Полковник Лев Львович Амбрант, лабинский казачий полк, с кем имею честь? — спросил казак.

— Капитан Михаил Степанович Захарченко, седьмой гусарский.

— Это Нестерова?

— Все верно, Петра Петровича.

— Господа? — рявкнул Лев Львович.

— Виноват, — Вадим отдал честь, — поручик Беркутов Вадим Борисович.

Полковник Амбрант перевел взгляд на Лермонтова, который вытянулся и приложил руку без пальца ко лбу.

— Поручик лейб-гвардии Лермонтов Михаил Юрьевич.

— Лев Львович, простите, а что Лабиновские в Чечне делают? — встрял Вадим, — Сами понимаете у нас обстановка сложная, а вы по идее на Лабе должны быть.

Вадим кивнул на тела вокруг стен.

— Справедливо, — согласился полковник и погладил бороду, — мы сейчас под Грозным стоим, дозорные услышали взрывы и выстрелы, когда мы шли по дороге. Вот мы и поехали посмотреть, на развилке с горцами пересеклись, они убегали как собаки побитые. Я посчитал мало ли, нужно помочь нашим, отправился вперед.

— Очень вы с кличем на черкесов похожи, — пожаловался Захарченко.

— Испугались? — засмеялся полковник.

— Обасрался, — шепотом ответил Михаил и спустился к воротам. Ему явно хватило впечатлений от прошлой ночи и того, что он успел увидеть, пока лежал на спине.

— Хорунжий, помоги господам гусарам убрать баррикаду, — Лев Львович обратился к юному казаку с серыми задумчивыми глазами и тонкими юношескими усиками и бородкой.

Хорунжий молча подъехал к сгоревшей повозке, накинул аркан на торчащую ось и пришпорил коня, но чуть сам не слетел с седла. С лошадей спешилась тройка крепких казаков, которые решили ему помочь.

— Не ушиблись вашблогородие? — казак в серой черкеске схватился поднять повозку, но выдал громкое, — Ох.

Вместе они только шатали сгоревшую конструкцию.

— Лев Львович, ваши казаки с дороги, наверное, устали? — подошел с другой стороны Вадим и поднял баррикаду.

Наблюдающий со стены Лермонтов улыбнулся, когда заметил, как Вадим убрал подпорку, которая впилась в ворота и не давала конструкции сдвинуться.

Полковник с офицерами зашли в аул. Простые же казаки остались добивать раненых или брать выживших пленных перед стенами.

— Лев Львович, мы будем рады, если вы сможете довести раненных до крепости, — подошел Захарченко.