Я помню, как когда-то осознал, что безумно влюбился. Я ни на секунды не сомневался, что это любовь. Такого чувства я не испытывал ни разу в своей жизни. Предыдущие мои любовные треугольники протекли быстро и неудовлетворительно для обеих сторон. Девственности я лишился ещё в университете. Накачавшись для храбрости алкоголем, переспал со студенткой с факультета социологии — она канадка по имени Адельи. Помню ещё на зубах она носила брекеты, и во время поцелуев металлические конструкции больно впивались в мои губы. Затем последовало несколько ничем не примечательных романов. Мне казалось, я никак не мог встретить ту единственную девушку, которую страстно желал повстречать. В университетские годы я считал себя слишком дефективным, не способным на серьёзные чувства.

Зато теперь каждый раз, когда я рассказывал ей историю о потери девственности до моих ушей доносится заразительный смех Кэтрин, меня пронизывало радостное возбуждение. Я, как мокрая губка, впитывал брызжущий из неё оптимизм, раскованность и веселье. Я соглашался на любые причуды Кэт. Я совсем не узнавал себя, но мне нравился новый бесстрашный Бренд, которого она вновь вернула к жизни. Мы долгое время не вылазили из кровати. Я сгорал от постоянного, жгучего желания. Я никак не мог насытиться близостью с Кэт. И мне постоянно хотелось коснуться её — я как будто не мог оказаться достаточно близко к ней.

В том же Ян-Майен Кэт переехала в мою трехкомнатную квартиру в районе Кенштин-тайвунь. Моё скромное обиталище находилось на цокольном этаже — здесь постоянно чувствовалась какая-то сырость, полы были закрыты турецкими коврами; окна имелись, но они о каких приятных видах и о таком речи не было. Наше первая совместная жизнь мы жаждали друг друга провести оставшуюся жизнь вместе: на рыночном базаре возле станции метро мы купили зелёные яблоки, поклеили дома обои и купили новую электрическую плиту. Я помню, как словно сейчас, запах свежих яблок, деревья в парке в котором мы гуляли с Кэт и горящие свечи, в доме и Кэт, смотревшая на меня своими серо-голубыми глазами, в которых отражался блеск яркого пламени свечей в глазах промелькнул огонёк мерцание новогодней гирлянды.

— Кэт выходи за меня, — выпалил я не задумываясь. Слова сами собой, слетели с моего языка.

— Чего? — изумлённо посмотрела на меня Кэт.

— Я тебя люблю. Выходи за меня, — повторил отчетливо я.

Кэт громко засмеялась и, к моей ожидающей радости, тут же ответила:

— Я согласна!

На следующий же день мы пошли в ювелирный магазин, и Кэт выбрала кольцо. И тут я наконец-то осознал: отныне мы жених и невеста. Как ни странно, первыми, о ком я подумал, были мои родители. Я хотел представить им мою Кэт. Пусть увидят, что их сын наконец-то счастлив. Я мечтал показать, что мне наконец удалось вырваться из — под их родительского контроля и стать абсолютно свободным! Мы сели на поезд в Фурии. Теперь я понимаю, что сглупил. Это была дурацкая затея, обреченная на отчаянный провал.

Отец приветствовал меня всё с той же враждебностью.

— Ну и вид, Бренд… Кожа да одни кости! А что за стрижка? Почему так коротко подстрижено? Ты похож на самого настоящего преступника.

— Спасибо, отец. Я тоже рад тебя очень видеть, — ответил я.

Мама выглядела ещё более подавленной, чем обычно. Она словно съёжилось, стала намного тише, как будто на самом деле её там и не было. Присутствие отца было гораздо более подавление, неприветливее, бросающиеся в мои глаза, безрадостные. Он все время буравил Кэт своим тяжёлым взглядом. Я еле пережил обед в моём родительском доме. Кэт не особенно понравилась моим родителям, и они никогда не радовались за меня. Не знаю, почему меня это даже нисколько не удивило.

После обеда отец удалился в свой кабинет и больше оттуда не выходил. Во время прощания мама обнимала меня слишком долго, и это было слишком близко ко мне. Она с трудом держалась на ногах. Меня вдруг накрыло тихое отчаяние. Когда мы уехали оттуда, я знал, что часть меня так и осталась там — вечным ребёнком, словно в какой-то ловушке. Я ощущал полную беспомощность, безнадежность, и глаза жгло от подступивших слез. И тут меня в очередной раз увидела Кэтрин. Она крепко обняла меня и прошептала на ухо: «Теперь я всё поняла. И люблю тебя ещё сильнее!» — и больше она ничего не стала мне объяснять. Да этого во общем то и не требовалось.

***

В Мае мы с Кэт расписались в маленьком регистрационном бюро неподалеку от Юнсто-сквера. Мы не пригласили родителей. И ни в какого Бога не верили. Кэт не хотела устраивать венчание в церкви, поэтому я мысленно произнес краткую молитву, пока нас регистрировали с бюро. И возглавил Господа за неожиданное счастье, которого в этой жизни я не был достоин. Теперь я прозрел и чётко видел Его великую намеченную цель. Бог вовсе не покидал меня даже в детстве, одинокого и напуганного мальчишку. Нет, он, был ловким магом, хранил Кэт, словно козырь, чтобы «достать» её из рукава, когда придёт время.

Я был переполнен ощущениями смирения и благодарил небо за каждую секунду, проведенную рядом с Кэт. Я понимал, что вытянул счастливый билет. Мне выпал невероятный, и очень редкий шанс повстречать такую большую любовь! Я осознавал, как редко такое случается. Остальным повезло меньше чем, повезло в большой мере мне. Большинство моих пациентов никто не любил в жизни. И Элисон Бэроонс тоже никогда не любили.

Сложно представить двух схожих женщин, чем Кэт и Элисон. Кэт вызывала во мне мысли о ярком солнечном свете, теплоты, ярких красках и звонком детском смехе. Элисон — только о пропасти, темноте и печали. И о долгом молчании.

— Это ещё в каком смысле в хорошем или плохом?

— Ну ты же знаешь что крысы обычно бегут с тонущего корабля. Они не лезут на борт.

Меня крайне честно поразила неприкрытая агрессия Криста, но я решил что не нужно лезть к нему на рожон.

— Возможно. Но ты же знаешь что я не крыса, и не шестёрка потому — что ни за кем не наблюдаю поэтому я ничего не знаю, — пожал плечами я.

После моих доказательств ответить Крист не успел он, умолчал. Где-то в вдалеке от нас раздался оглушительный грохот он заставил нас с Кристом подскочить от неожиданности. Снаружи «апларинариума» стояла Жанна молотившая по одной из прозрачных стен исполинскими кулаками. Она настолько сильно прижалась к стеклу лицом — так, что у неё расплющился нос, а красивые привлекательные черты лица напомнили жуткую маску жутко — разъярённого клоуна.

— Я больше не намерена глотать это дерьмо! — орала во все горло Фурия. — Как же я ненавижу твои чёртовы гребанные таблетки, ты меня понял?

Крист приоткрыл небольшое окошко в прозрачной стене и ответил разбушевавшейся пациентке:

— Поговорив потом, когда ты немного успокоишься и придёшь в себя Фурия.

— Во общем — так я тебя предупредила! Я больше не намерена пить таблетки которые ты даёшь мне каждое утро! Мне становиться жутко плохо!

— В конце концов я заканчиваю разговор. Пожалуйста, запишитесь ко мне на приём, и тогда мы всё обсудим. А сейчас отойдите от стекла, и не смейте биться от него лбом оно тонированное — произнёс Крист.

Фурия помедлила и через мгновение отлепилась от прозрачного стекла, оставив на нём мутный след от прижатых носа и щёк.

— Ну ничего себе у неё характер, — пробормотал я, глядя в её удаляющуюся женскую фигуру.

— Да характер не подарок потому — что очень трудный, — буркнул сквозь зубы Крист.

— Бедняжка Фурия, — сочувственно произнесла Дринда.

— Так и за что она тут? — поинтересовался я.

— Двойное убийство, — ответил Крист. — Фурия задушила родную мать и младшую сестру, пока те спали в своих комнатах.

Я снова посмотрела на Фурию. Она подошла к группе пациентов, возвышаясь над ними, словно у неё в этот момент сорвало башню. Кто-то сунул ей в руку, смятую денежную купюру, и женщина быстрыми ловкими движениями убрала её в свой расстегнутый карман.