Если Корнелию и удалось самую малость притупить аппетит Феликса, склонить прислушаться к его предостережениям, заставить взвесить риски, чтобы сгоряча тот не разворошил напрасно прошлое, то теперь обстоятельства обернулись для Феликса столь захватывающим образом, что он был просто не в силах сопротивляться. С лукавой улыбкой он беззаботно поддался страстному предвкушению чего-то интригующего и появился в комнате этажом выше, которую люди привыкли звать спальней.

Там его поджидала очередная заманчивая зацепка: расстеленная и измятая, его постель была по-настоящему пропитана ароматом того самого соблазнительного духа. Она хранила восхитительный букет чувств: слёзы, скорбь, ожидание, вожделение…

«Вселенная! – воскликнул Феликс мысленно. – Где набраться сил? Сдержаться, избежать игры, из которой, возможно, уже вышел победителем?» Его зоркий взгляд ухватился за лохмотья, брошенные на кресле. Разорванная в клочья футболка. Он прижал её к лицу: «Ммм…»

Здравый смысл кричал оставить там всё, разрушить, бежать. Да только когда ж он его слушал! Захваченный любопытством, он пылко желал лицезреть манящий источник: раскрыть её тайну, поглотить её душу, а после уже со всем разобраться.

Феликс опустил искусно маскирующийся в двери гардеробной кованный рычаг, после чего мгновенно сработал механизм, и тяжёлая дверь отъехала автоматически. Он заглянул туда не случайно. Феликс чувствовал внутри просторной комнаты очередную приманку. И нашёл: нет сомнений, рюкзак принадлежит спрятанному у Корнелия сосуду. Он вытряхнул его содержимое прямо на полку и расплылся в улыбке.

Совершенно очевидно было, что девушка собиралась заблаговременно и на определённое время, ибо прихватила с собой зубную щётку, зарядные устройства, какие-то сувениры, ручной работы кожаный ремень для гитары, судя по его обёртке, предназначался в качестве подарка, нижнее бельё, по размеру и вышивке оленя, похоже было на детское…

Он оставил чужие вещи на полке и отошёл к окну. Вперил взгляд в панораму ночного Лондона и задумался:

«Если это не мой человек сознательно прячется у Корнелия, то я мало, что понимаю. Но от чего она прячется? Меня боится? Отчего лила слёзы прямо на мою постель? А Корнелию, должно быть, совсем стало несносно в этой реальности без души-пленителя, коли он встаёт на защиту чужих интересов! А, может, отчаялся ждать её возвращения или даже не верит уже, что это когда-то случится? Или подозревает в её уничтожении одного из своих? Неужто меня? – Феликс свёл брови к переносице. – Он не оставляет мне выбора. Я вернусь в его крепость! – Найдя предлог и оправдание, Феликс обрадовался: – Только в этот раз миную приветствие с хозяином. Без лишнего шума явлюсь прямиком к источнику, вокруг которого скрыто столько загадок. И будь что будет!»

* * *

За два дня полного одиночества в замке Беньямина я успела устать. Нет, не то чтобы его владения были покинуты буквально всеми, – кто-то же накрывал мне стол в столовой, а после убирал за мной. Однако ни с одной живой или душой иного мира сталкиваться мне не приходилось.

За это время я успела обойти все коридоры, даже те, которые были скрыты, у меня было полно времени. Я успела разбить в пух и прах версию нашей с Феликсом истории, «любезно» предоставленную Гинеей: она – убийца и лгунья, она убила Лёву и Серхио, покушалась на жизнь Густава и мою, надо быть полной дурой, чтобы после всего этого поверить её словам. Ну, и я решила не посвящать Беньямина в подробности нашей с ней встречи, точнее, не планировала ему вовсе о ней сообщать. А вот бежать от него, после предложения Гинеи, казалось теперь совсем не лучшей идеей, будто тем самым я только сыграла бы ей на руку.

Нащупывая носком каждую ступеньку, чтобы не ступить опять с размаху на что-нибудь неожиданное, я вела им счёт и спасалась от страха проверенным методом – создавая шум. Не знаю, при каких условиях пение песен в темноте или болтовня с самим собой может спасти от возможной угрозы, поджидающей меня во тьме, но мне всегда было легче так справляться с напряжением.

Я не искала свидания с Гинеей опять на верху той же башни и не испытывала иллюзий, что наша встреча каким-то образом могла бы зависеть от места. На смотровую площадку я поднималась, чтобы удовлетворить совсем другое любопытство.

– И чего меня этот дворик волнует? Двадцать! Чего я ожидаю там увидеть? И неужели это важно? А, может, я просто ищу причину, чтобы отвлечься от действительно важных мыслей? Например, что сделает Феликс с полицией, если его вдруг попытаются задержать? И возможно ли такое? Ведь они даже не пытаются скрываться. И не спроста. Люди бессильны перед ними. Сорок! И переживания о полицейских – тоже не самая актуальная тема, когда мне известно, что Феликс массово лишает людей жизни. А на его сожаления или какие-то там угрызения совести не приходится рассчитывать. Пятьдесят! Чёрт! Ну и кто из этой троицы джиннов, с которыми я имею честь быть знакомой, выглядит наименее опасным? Гинюки, психопатка, когда-то уже распорядившаяся жизнями миллионов старых и надоевших «друзей»? Шестьдесят! Беньямин, отнявший и превративший мою жизнь в своё развлечение, хоть и условно с моего позволения? Но я не просила его сводить меня с ума! Или Феликс? Дух, который полон сил… Семьдесят! И вопросов. Крайне неудовлетворённый, невменяемый и всемогущий. Да уж! Очевидно, вся эта троица не лучшая компания!

С такими словами я вышла в просторное помещение с круглыми стенами и восьмью смотровыми окошками.

– Ну что ж, посмотрим, что же там прячет на заднем дворике мой лжедоктор…

Первое окно, в которое я выглянула, дезориентированная подъёмом по винтовой лестнице, открывало вид на сад, только значительно выше. Ладно. Оттолкнувшись от стены, я перебежала к окну напротив, справедливо рассчитывая увидеть заветный дворик.

Я отошла к соседнему окну, а следом заглянула и в каждое. И пошла уже на второй круг…

Вид из всех окон абсолютно круглой башни выходил на сад с лебединым озером, только немного под разным углом. И деревня виделась, словно на плакате. Будто этот ландшафт был одной сплошной проклятой галлюцинацией, организованной Беньямином!

Уже знакомый мне грузовик, сопровождавший меня при моей унизительнейшей попытке сбежать, двигался от хозяйственного поселения прямо к поместью.

На подъезде к замку автомобиль просто пропал, будто заехал в невидимый, маскирующийся под окружающую среду гараж.

– Что вы видите, когда смотрите туда? – спокойный голос Беньямина лишь немного меня напугал.

– С возвращением! – приветствовала я его, специально не оборачиваясь от окна. – Я хочу увидеть внутренний дворик. Покажите мне его!

Молчание и неизменная картинка за окном заставили меня всё же повернуться и взглянуть на него.

Привычная поза Беньямина: прямая осанка и руки в карманах брюк. Только выражение его застигнутого врасплох лица было необычным. Прежде удивившись, следом он сразу понял что-то, что его очень поразило и заставило даже рассмеяться.

За семь месяцев заточения мне ещё не приходилось слышать его смех. И, как оказалось, очень зря он озарял им обстановку столь редко: его лёгкое, непринуждённое, искреннее веселье заставило даже меня расплыться в улыбке, хоть я и понимала, что именно моё требование стало источником его отрады.

– Изумительно! – веселился он. – Только вот я не в силах дать вам желаемое, даже прибегая к природе своей сущности.

– Это почему же?

– Ну, как минимум потому, что не имею представления, что за портьеры вы тут развешали, чтобы не видеть реальной картины мира.

– Хотите сказать, одинаковый пейзаж, который я вижу из каждого окна этой башни, не ваших рук дело? – не поверила я.

– Именно это я и говорю. Этот эффект, как и любая другая иллюзия, с которой вам приходилось здесь сталкиваться, как я уже говорил, исключительно вашего ума произведение.

– И что же тогда мне следует сделать, чтобы перестать искажать действительность?