— Но погоди, ситуация какая-то странная выходит, разве нет? Зачем писать в завещании такие необычные вещи? Как ты думаешь, почему она это сделала?

— Ну, она и сама была необычная.

— Просто, мне кажется, не очень хорошо так поступать с людьми. Знаешь что? Без обид, я знаю, она тебе нравилась, но подарок на таких условиях кажется мне… ну, подозрительным.

— А я могу ее понять, — медленно произношу я, по думаю при этом, как необычно льется в окно косой послеобеденный свет, озаряя изрезанную коричневую столешницу. Мне нравится этот стол. Его прочность и массивность. И бирюзовый холодильник. Мне нравится, что все это место как бы несет на себе отпечаток личности Бликс — и как только такое случается?

— Как ты думаешь, тебе удастся приехать домой нас навестить? Или, может, лучше я к тебе приеду?

— Хорошо, — говорю я и встряхиваюсь, чтобы снова сосредоточиться на разговоре.

— «Хорошо, ты приедешь» или «хорошо, я приеду»?

— И то и другое, — отвечаю я и зеваю.

На мгновение он замолкает. Потом продолжает:

— Послушай, жаль, я не силен в телефонных разговорах, но мне важно, чтобы ты знала: мне немножко грустно от всего этого. И, на случай, если ты не в курсе, скажу, что мне на самом деле нравится, когда ты работаешь в соседнем помещении, нравится знать, что ты там, и моей маме будет не хватать ваших разговоров, потому что тебе удается доставить собеседнику удовольствие, понимаешь? Ты нужна нам всем тут. Моим пациентам, моей маме, мне.

— Ну, — мямлю я, — спасибо.

— И это на самом деле временно, — говорит он, — правда?

— О господи! Да конечно временно! Совершенно точно!

— Потому что, знаешь, я тебя люблю. Без тебя мне будет одиноко!

— Я тоже тебя люблю, — бормочу я. — Мы будем разговаривать каждый день. Я по тебе скучаю. — А потом добавляю: — И мне тоже будет тут без тебя одиноко.

И хотите верьте, хотите нет, когда я вешаю трубку и оборачиваюсь, выясняется, что у холодильника стоит Ноа. Блин, я даже не слышала, как он вошел. Он вынимает два пива и протягивает одно мне, склонив голову набок и выглядя слишком уж изумленным.

— Вау, как мило, — саркастично заявляет он. — Нет, правда. Ты должна рассказать мне, кто этот везунчик.

— Вообще-то, это мой жених, — отрезаю я.

— Что-что? Жених? Ну-у… не успели мы развестись, и уже подошла очередь этого парня? — Он улыбается. — Как это вышло? Он что, ждал своего часа?

— Ох, Ноа, прекрати. Все совсем не так. Он мой бывший бойфренд, мы снова вместе, и у нас много общего, так что… мы недавно решили пожениться.

— Бывший бойфренд… кто бы это мог быть? Посмотрим, припомню ли я весь пантеон. — Он кладет палец на подбородок, изображая размышления. Его глаза искрятся от смеха. — Погоди, я от души надеюсь, что это не тот парень, который бросил тебя перед выпускным!

— Нет. Прекрати, пожалуйста. Сам себя позоришь.

— Боже мой, так это парень, которого ты бросила, чтобы начать встречаться с тем, который бросил тебя? Это он, да? Ты вернулась к нему?

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что мне любопытно. И потому что мне на тебя не наплевать. Я поступил с тобой ужасно, меня мучило чувство вины, поэтому я рад видеть, что с тобой все хорошо. Вот так. А еще… еще я, может быть, немного ревную. Ты пришла в себя так, я бы сказал… стремительно.

— А ты, наверно, считаешь, что я до сих пор должна по тебе сохнуть.

— Было бы очень мило, если бы ты пострадала хотя бы полгода. Думаю, двухлетние отношения стоят шестимесячных страданий.

— Ха!

Он смотрит на меня так, словно увидел впервые. Я отпиваю глоток пива, которое он мне вручает, а затем сообщаю, что собираюсь повидаться с Джессикой, и после этого он вспоминает, что мы так и не сходили тогда в бургер-бар, так почему бы не сделать это сейчас, — и правда в том, что я действительно немного проголодалась, к тому же хорошей причины для отказа у меня нет, так что мы идем туда. Мне хочется спросить его, когда он съедет, раз уж выяснилось, что дома Бликс ему не видеть. Очевидно же, именно это он и планирует. Но вместо этого разговор крутится вокруг Уиппла, Африки, музицирования и что на самом деле представляет собой жизнь в Бруклине — поэтому мне так и не удается задать свой вопрос.

О’кей, возможно, я очень поверхностный человек, но все мои нервные окончания со мной вместе вроде как забыли, каково это — идти по улице с настолько красивым мужчиной, что все останавливаются и глазеют на него. Это ужасно несправедливо. Неужели на его внешности так благотворно сказалось расставание со мной и поездка в Африку? И раз уж на то пошло, в каком возрасте подобные взгляды перестанут иметь для меня значение?

Ну а пока мы все — я, мои нервные окончания и Ноа — смеемся и болтаем, и Ноа правит бал, рассказывая свои замечательные истории и внося оживление в наш вечер. И то и дело его глаза встречаются с моими, он улыбается, а мне приходится призывать на помощь весь здравый смысл и все силы, которые только у меня есть, и я говорю себе: «Не сейчас».

Потом мы идем домой, Ноа улыбается, берет меня за руку, смеется над посетителями бара, и вообще он настолько обходителен и очарователен, насколько вообще на это способен, а я старательно и крепко держу себя в руках. Я твержу себе в ритме собственных шагов: «Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас.».

И потом, одиноко лежа в темноте, я решаю: завтра непременно скажу ему о том, что он должен уйти.

На следующее утро я просыпаюсь от стука в дверь моей спальни.

— Пожалуйста, уходи, — прошу я из-под горы подушек и одеял.

— Нехорошо так обращаться с человеком, который принес тебе завтрак.

— Спасибо, конечно, но я не завтракаю.

— Как? Это же главная трапеза дня, — говорит Ноа. — К тому же я приготовил свое фирменное блюдо — немецкие блинчики. — Он толчком открывает дверь. — Ладно тебе, я тебя знаю и не куплюсь на предположение, что ты не захочешь хотя бы два кусочка превосходного немецкого блинчика. Ты только посмотри!

Когда мы жили вместе, немецкие блинчики были его специализацией. Он стряпал их толстенькими, дивными, с сахарной пудрой. Неодолимое искушение. И вот он приносит их мне на подносе вместе с чашкой кофе, беконом, свернутой салфеткой. Он парень богатенький, сын женщины, которая умеет готовить хворост, так что обставить все красиво для него не проблема.

Его лицо раскраснелось от совершенных усилий.

— Подумал, может, тебе приятно будет вспомнить о счастливых временах, вот и всё. Это просто завтрак. Если ты правда хочешь, чтобы я ушел, я уйду.

— Нет, вce нормально, — говорю я ворчливо.

— Подвинься, я составлю тебе компанию.

Он стоит надо мной, пока я размышляю, двигаться или нет. Потом добавляет: — Если ты не против.

Итак, я отползаю на другой край кровати, а он садится и ставит между нами поднос. Я поджимаю под себя ноги и кутаюсь в одеяло. Нехорошо все это.

— Э-э, а зачем ты это делаешь? — спрашиваю я его. Блинчики действительно превосходные, круглые, золотисто-коричневые, с подтаявшим сливочным маслом сверху. И бекон приготовлен как я люблю, хрусткий такой. Живот предательски урчит.

— Это мой способ попросить прощения. Я приношу извинения посредством блинчиков. И-и-и… ну, еще я хочу попросить о любезности.

— О какой?

Он широко улыбается:

— Ну что за тон? Просто мне вроде как нужно тут пожить, так что, пожалуйста, выслушай меня. Я обещаю быть хорошим соседом, хорошо себя вести и не устраивать разнузданных вечеринок. Я буду печь блинчики и убирать за собой. И краны починю, чтобы не текли. Ну, ты знаешь, всякое такое. Обязуюсь даже в девяноста пяти процентах случаев опускать стульчак унитаза, хотя я так и не освоил этот навык.

— Нет, Ноа. Это абсурдная идея. Мы не можем жить в одном доме. Ничего не выйдет. Ты должен уехать.

— Но мне некуда ехать, — говорит он. Его глаза моргают, и, похоже, он знает, как получше себя преподнести. — Ладно тебе, Марни. Все будет нормально.

— Позвони родственникам. Возвращайся в Вирджинию и живи с семьей, мне и самой недавно пришлось так поступить. Делай так же, как твои родные, когда у них бывает туго с деньгами, если с ними, конечно, такое случается. Но остаться тут не вариант. Сам знаешь, ничего хорошего из этого не выйдет.