Эллен и Софрония работают в страховой компании в центре Джексонвилла и встречаются с мужчинами из своего корпоративного мирка. Они говорят мне, что жизнь в коллективе держит их на плаву: похмельные понедельники, сумасбродные среды и деловые четверги. А там и выходные с вечеринками на пляже, где много пива и танцев. Интрижки, свидания и всякое такое.

Я едва помню этот мир. Если подумать, я, пожалуй, на самом деле никогда не была его частью.

— Тебе непременно надо сходить с нами, — заявляет Эллен. — Раз уж ты вернулась, тебе необходимо выбросить этого мужика из своего сердца.

Софрония бросает на нее многозначительный взгляд, и обе они становятся печальными. Они грустят из-за меня.

— Ну так как, у тебя с ним и правда все? — спрашивает Эллен.

— Да, о да, окончательно! Я с ним рассталась, рассталась, рассталась, — повторяю я. Я рада, что они не почувствовали, что у меня образовался комок в горле при этих словах.

Обе подруги одновременно тянутся через стол и обнимают меня, и я вспоминаю, как они мне нравились в средних классах, до того, как мы разошлись по разным старшим школам и я сбилась с пути, а они в своей школе попали в избранную компанию крутых ребят.

Они до сих пор крутые девчонки, и, может, затусить с ними действительно хорошая идея, раз уж я вернулась домой. Мы пьем пиво, флиртуем с какими-то парнями, а потом на меня наваливаются усталость и грусть, и я говорю им, что у меня еще есть дела.

Диван в рубчик манит меня к себе, окликая по имени.

В первые выходные, которые я провожу дома, на ужин приходят Натали и Брайан.

Я обнаруживаю, что теперь они лучшие друзья с нашими родителями. Я просто в шоке — в шоке! — потому что поняла, что у них есть общие ритуалы. Воскресный ужин, например, а еще субботы, когда во второй половине дня отец играет с Брайаном в гольф, пока мама с сестрой ходят по магазинам или в кино. А еще по понедельникам и средам сестра готовит на обе семьи, а мама каждый четверг посылает молодым свой мясной рулет.

Еще сильнее меня поражает тот факт, что хотя бы раз в две недели они собираются, чтобы поиграть в четверной солитер, у них сложная система подсчета очков, которую никто толком не может мне объяснить не расхохотавшись, так что в конце концов они перестают даже пытаться. Я стою, изумленная, пока мать и сестра пытаются рассказать мне об игре, а отец и Брайан то и дело вставляют небольшие ремарки — …и если у тебя больше определенного количества карт…

— Красных карт!

— Не только красных, любых. Просто за красные очков больше.

— Да, кроме тех случаев, когда у твоих противников нечетное количество черных карт.

— Солитер? — вставляю я. Но это же… пасьянс. Его раскладывают… в одиночку.

Они покатываются со смеху, услышав такое оригинальное заявление. Я чувствую вспышку раздражения, смешанного с завистью, оттого, что мне никогда не угнаться за ними, не стать в полной мере членом их маленькой уютной компании.

Натали берет меня под руку и говорит:

— Не бери в голову. Это глупая игра.

Моя сестра, словно ходячая реклама беременности, выглядит так, будто подобное состояние не может утомить или прискучить. Ее светлые, некогда длинные волосы теперь длиной до подбородка и подстрижены под острым углом. Благодаря этому кажется, что голубые глаза Натали выпрыгивают прямо на тебя. И хотя спереди выпирает несомненно громадный круглый живот (точно кто-то взял и засунул ей под рубашку баскетбольный мяч!), в остальном она идеально стройна и подтянута.

И Брайан — высокий, привлекательный, темноволосый Брайан, воплощение хорошего мужа и будущего отца, который высоко держит знамя достойного мужчины, — рассказывает мне, как храбро Натали проходит через беременность.

— Она была таким бойцом! — говорит он, улыбаясь при мысли об этом качестве жены. — Знаешь, беременные обычно жалуются на утреннюю тошноту, но только не Натти! Она и ходила пешком, и плавала, и работала полный день. Говорю тебе, у нее точно будут легкие роды.

— Ну, — вступает мама, — давайте не будем искушать судьбу, хорошо?

Я встречаюсь с Натали глазами, и мы улыбаемся. Будь у людей лейтмотив, мамин был бы таким: не ожидайте ничего хорошего, а то оно не случится.

— Марни не хочет об этом слушать, — быстро произносит Натали. — Давайте поговорим о том, как здорово, что она вернулась как раз вовремя, чтобы стать тетушкой!

— Очень даже я хочу об этом слушать! — протестую я. — А то я все пропустила. И посмотри-ка на себя: твой муж прав, ты выглядишь просто великолепно. Твоя беременность словно праздник.

— Ну, — говорит сестра, — с точки зрения социологии и вообще науки, беременность — это самое интересное, что происходило со мной в жизни, в это время думаешь о том, что на самом деле с тобой происходит. Например, вы знаете, что во время беременности количество крови женщины увеличивается на пятьдесят процентов? На пятьдесят процентов!

— Поразительно. — Мама закатывает глаза. — Может, тебе лучше посидеть и отдохнуть? Разгрузить организм. — Она смотрит на меня. — Пожалуйста, не давай ей заводить эти темы, а то она начнет рассказывать про слизистые пробки, и нагрубание молочных желез, и я не знаю, о чем еще. Гаметы — ты же о них говорила на прошлой неделе? О гаметах!

— О гаметах я рассказывала тебе в начале беременности, — жизнерадостно заявляет Натали, — а теперь меня интересуют слизистые пробки и нагрубание.

Мама воздевает руки к небесам:

— Только не в моей кухне! Мы не будем говорить о таких вещах перед ужином.

— Это жизнь, мам, — заявляет Натали. — Биология.

— Биология, шмиология… Не все хотят обо всем этом слышать. Можно подумать, это ты изобрела деторождение!

— Погоди, я думала, что именно ты его и изобрела, — обращаюсь я к Натали. — Разве это не одно из твоих достижений? Я, к примеру, могу только поблагодарить тебя за это.

— Теперь, значит, вы выступаете против меня единым фронтом, — констатирует мама, но при этом улыбается. Она режет салат айсберг и закидывает в миску с морковкой и сельдереем. (Перед моим мысленным взором возникает лицо Ноа, который говорит: «Как, она даже не кладет красный латук? И салат-ромен?»)

Мужчины, конечно, устремляются прочь из дома с блюдом гамбургеров и пивом. Я смотрю, как они орудуют возле гриля: отец слушает Брайана, потом они смеются и чокаются горлышками бутылок.

— Эй, я бы нарезала и запекла овощей, — предлагаю я, и мама отвечает:

— Незачем. У нас есть салат, и достаточно.

— Но я люблю печеные овощи, — не унимаюсь я.

Натали подмигивает мне. Она идет к холодильнику, достает цветную капусту, брокколи и перец, вручает мне разделочную доску и нож, не переставая вещать при этом о плане родов, который разработали они с Брайаном: никакой эпидуральной анестезии, никаких фертальных мониторов, будет играть тихая музыка, флейты, придут сиделка и акушерка. Пуповину перережет Брайан, послед они потом закопают. И персонал будет говорить исключительно шепотом.

Мама откладывает нож.

— Мне кажется, ты просто хочешь обставить роды именно так, как тебе рассказали на курсах, — произносит она. — Хотя в теории все это замечательно, пожалуйста, все-таки не отказывайся от хорошей эпидуральной анестезии, если тебе ее вдруг предложат.

— Я не буду делать эпидуралку, — мотает головой Натали.

— Нехорошо быть слишком категоричной в таких вещах, — заявляет мама, — если родительство чему-то и учит, так это гибкости. Когда ты родитель, ты ничего не контролируешь. Вообще. Можешь уже начинать привыкать к этому, мисси.

Натали поворачивается ко мне, улыбаясь фальшивой улыбкой на тысячу ватт:

— Ладно, пришло время сменить тему. Каково это — снова оказаться дома?

— Неплохо, — отвечаю я слишком быстро.

— Всего лишь неплохо? — спрашивает мама. — Разве мы не веселимся? Боже, мы же развлекаемся как только возможно!

— Нет! В смысле, да, мы развлекаемся. И все замечательно!

Натали дарит мне ослепительную улыбку из серии «это только для тебя». Она словно бы знает про смешанные чувства, которые я испытываю, повсюду следуя за мамочкой, словно опять стала ребенком.