— Я выбью из тебя эту похоть, щенок, — шипит он, когда я припадаю к стене. — Ты совращен дьяволицей!

Я выше его, крепче и больше. Я сильный и смелый, а главное — я люблю. На столике рядом с отцом лежит пистолет, и я делаю выпад и хватаю его. Руки предательски трясутся, как у школьника. Отец замирает, но шок задерживается на лице недолго. Он заливается искренним хохотом и сквозь смеха выплевывает:

— Думаешь, что сможешь пристрелить меня? Да у тебя кишка тонка, мальчик.

Крепче сжимаю пальцы вокруг пистолета и снимаю его с предохранителя.

— Где Мередит? — четко произнося каждое слово, спрашиваю я. — Ответь мне, или, клянусь, твои мозги будут валяться на полу!

Отец переводит взгляд с дула пистолета на меня. Ни тени страха. Сумасшедший ублюдок. Мужчина складывает руки на груди и пожимает плечами, как дурачок.

— Думаю, уже варится в аду. Или пока захлебывается водой, — довольно улыбается он. — Но тебе я не позволю пойти за ней. Я спасу тебя. Болью и кровью, но спасу, сынок. Я люблю тебя. Потом я познакомлюсь наконец со своим внуком, и мы вновь станем семьей, как раньше. До того, как эта грязная семья вмешалась в нашу жизнь.

Качаю головой, вытряхивая из головы весь сказанный им бред. По спине струится холодный пот, когда мои глаза натыкаются на лужицу крови. Мер… хватит с ним любезничать.

— Мер — моя семья, — просто говорю я.

Отец звереет от моих слов и кидается вперед. Руки действует раньше, чем я успеваю сообразить, что произошло. Громкий хлопок, и отец валится на пол. По его рубашке разливается пятно крови. Глаза отца становятся стеклянными, рот кривится в немом гневе и удивлении, а конечности обмякают. Наклоняюсь и прикладываю пальцы к его грязной шее.

Пульса нет. Отец мертв.

Я не чувствую облегчения от его окончательной смерти, меня выворачивает. В голове звучит лишь роковой выстрел. Ноги и руки тяжело двигаются, когда я выбегаю на улицу. До океана отец бы не стал ее тащить. За домом есть озеро, к которому он часто раньше ходил. Оно скрыто, и тело бы не нашли сразу. Отец был продуманным.

Не слышу ничего вокруг кроме своего тяжелого дыхания и стучащего сердца. Губы двигаются в молитве. Пожалуйста, будь жива. Искалеченная, израненная, но живая. Просто дыши, Мередит.

Пробираюсь сквозь деревья, спотыкаясь и поскальзываясь на мокрой земле. Спустившись со склона, я оказываюсь по колени в воде. Ночь берет верх, и я едва различаю очертания окружающего мира. Фокусирую взгляд и вижу ее. Мередит мешком плавает на середине озера вниз головой. Пробираюсь по вязкому дну к ней. Она не шевелится.

— Мер… — хочу кричать, но получается лишь гаркающий звук, который услышали бы только комары.

Обхватываю ее талию, разворачиваю лицом к себе и поднимаю на руки. Мое сердце не просто разбивается, оно умирает в ту же секунду, когда я вижу, что он сделал с Мередит. Не хочу признавать, что это она, что это израненное тело — моя любимая. Лицо все синее от гематом, опухшие глаза закрыты, на скуле большой порез. Целую ее в лоб и шепчу:

— Все хорошо, Мер-мер. Ты поправишься.

Выношу ее на берег и аккуратно укладываю ее. Она обнажена. Больше не могу сдержать его слезы, они горячими ручьями текут на искалеченное лицо Мер. Я не могу удержать страшные мысли о том, что она чувствовала, когда эта тварь издевалась над ней. Она вся изрезана: руки и ноги иссечены глубокими полосами, а на животе глубокая рана.

— Все поправимо, — продолжаю твердить сам себе.

Щупаю пульс — ничего. Прислушиваюсь к дыханию, но слышу только свое. Мер посинела, на фоне ее серо-голубой кожи светлые волосы кажутся чистым золотом. Она красивее, когда живая, и я не позволю смерти забрать ее. Начинаю делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.

— Не смей умирать, слышишь? — рычу я. — Никаких прощаний я не принимаю! Открой свой рот, съязви мне и скажи, что любишь. Можешь сказать, что ненавидишь, потому что сейчас я тебя тоже ненавижу. Блять, ты обещала нанять охрану! Ты упрямая, как сто чертей, ты доводишь меня до ручки, сводишь с ума. Ненавижу…

Мои руки надавливают на ее грудную клетку, пытаясь заставить ее огромное доброе сердце биться снова. Зажав ей нос, вдыхаю в ее холодные разбитые губы воздух и продолжаю говорить:

— Но я больше ненавижу себя. Я не должен был отпускать тебя, солнце. Я допустил все это, втянул тебя в этот кошмар. Боже, я застрелюсь, если ты умрешь. Не смей, слышишь? Я дышать не могу без тебя, ты мне нужна, Мередит. Я люблю тебя, слышишь? Ты мой мир, ты — мое все. Мы многое не успели сделать. Ты и я — вместе. У меня огромные планы. Я не согласен, черт возьми, ни на что кроме «долго и счастливо» и тупое «умереть в один день». Мередит, умоляю тебя…

Голос срывается на вой. Я кричу, как раненный зверь. Я готов поменяться местами с ней, только пусть она очнется. Боже, я никогда ни о чем тебя не просил, но сейчас я умоляю тебя! Спаси ее! Она чистая, невинная, добрая. Я знаю, что ты хочешь ее себе, но, пожалуйста, не забирай ее сейчас.

Где-то рядом слышится звук сирен. Кайл приехал.

— Помощь здесь, моя любовь, — поднимаю ее на руки и бегу на звук.

Кайл видит меня и бежит навстречу. Он видит Мер, и по его щекам тоже идут слезы. Он смотрит на нее так, будто она уже умерла. Хочу ударить его, чтобы он перестал это делать.

— Она будет жива, — рявкаю я.

Проталкиваюсь к машине скорой помощи. Врачи подготовили каталку, и я останавливаюсь перед ней, не в силах отпустить Мер из рук. Кайл подходит ко мне сзади, кладет руку на плечо и говорит:

— Папа, позволь им помочь.

Я не могу. Такое чувство, если я ее отпущу, то потеряю. Не могу ее потерять. Женщина-фельдшер обнимает Мер за шею, и я рычу на незнакомку, потому что к ней нельзя прикасаться. Я держу ее здесь, в нашем мире. Отпустить не могу.

Не могу, не могу, не могу.

— Сэр, мы отпустите ее, — просит она. — Мы сделаем все, что в наших силах. Мы попытаемся ее спасти.

Я киваю и кладу бездыханное тело Мередит на каталку. Силы покидают мое тело, и я падаю на колени, сжав голову руками. Мер тут же заталкивают в машину, подключают датчики к груди. Протяжный тонкий звон, свидетельствующий о небьющимся сердце, бьет по ушам и по остаткам сожженного сердца. Врачи прикладывают дефибриллятор к груди Мер — ее тело дергается, но аппарат не меняет звук. Еще раз, и еще, и еще…

Зарываюсь лицом в руки, рыдая. Не могу ее потерять, не могу. Весь мир умер, есть только врачи и Мер, вставшая перед выбором уходить ли ей в рай или остаться со мной. И я, который умрет, если она выберет покинуть нас и перестать бороться.

— Давай же!

Не знаю, какая попытка это была, но отчетливо помню слова, которые услышал:

— Есть ритм!

Маркус

Две недели спустя…

Трубка, торчащая из горла Мер, пугает меня. Я вижу, как ее грудь вздымается от дыхания, но сама она не дышит. Мередит прооперировали ровно две недели назад, ей удалили селезенку, зашили все порезы каким-то инновационным способом, чтобы шрамы не беспокоили ее, если она проснется. Черт, когда! Когда она проснется. Врачи ничего не обещают и ведут себя так, словно мы все должны готовиться к худшему. У нее серьезное сотрясение, и удивительно, что не потребовалась операция на мозге. Но факт остается фактом: кровь долго не поступала к нему. Мер может не быть прежней после пробуждения, она может забыть все, но я согласен и на это.

Один докторишка посмел сказать, что шанс пробуждения крайне мал, — через минуту его везли со сломанным носом к травматологу. Заслужил.

Мер вся перебинтована, аппараты, подключенные к ней, постоянно пиликают. Я уже выучил, какой должен быть звук, если все протекает хорошо. Единственное изменение в ритмах, и я тут же звал всех врачей. Отек с ее лица спал, но она выглядела болезенно. От перинатального питания Мер сильно похудела. У нее впали щеки, и лицо осунулось. Когда ей будет можно, я откормлю ее до размеров Юпитера, буду давать ей с ложечки мороженое и запихивать в рот гамбургеры, жареный картофель и ее любимую пиццу.