Джозеф вернулся к себе, заправил кровать и принес дров, чтобы вечером приготовить ужин. Подмел пол, вычистил печку, завел часы. Необходимые и привычные хозяйственные дела закончились к полудню. Справившись, вышел на крыльцо и присел на ступеньку. Солнце нещадно палило и сверкало в кусочках битого стекла. Неподвижный воздух обжигал, но несколько отважных птичек все-таки прыгали возле конюшни, подбирая овес, который Джозеф заботливо рассыпал. Услышав новость о том, что ранчо опустело, по двору бесстрашно просеменила белка. На нее набросилась ласка, однако прикончить не сумела. Сцепившись, зверьки устроили возню в пыли. Откуда-то явилась рогатая ящерица, неспешно прошлепала к крыльцу, устроилась на нижней ступеньке и принялась ловить мух. В конюшне лошадь била копытом по полу – единственный звук, который напоминал о жизни. Тишина оглушала и отупляла. Время ползло, а мысли бродили в сознании так же медленно, как шествовала в пыли рогатая ящерица. Джозеф посмотрел на сухие белые холмы и прищурился: солнце отражалось слишком ярко. Его взгляд поднялся по руслам ручьев к пересохшим источникам, дальше – к обнаженным горам – и, как всегда, остановился на соснах. Джозеф рассматривал рощу долго и внимательно, а потом встал, спустился с крыльца и неторопливо отправился вверх по пологому склону. Лишь однажды, в предгорье, остановился и, обернувшись, взглянул на прижавшиеся друг к другу раскаленные дома. Рубашка потемнела от пота. Каждый шаг поднимал облако пыли, так что к черным деревьям теперь тянулся желтый след.

Наконец показался узкий овраг, по дну которого бежал вытекавший из камня ручеек. Даже сейчас здесь слышалось журчанье, а по берегам росла зеленая трава. В ручье по-прежнему плавали крошечные стебельки кресс-салата. Джозеф выкопал в русле ямку, а когда муть улеглась, опустился на колени, напился и умылся. Потом он пошел дальше, глядя, как расширяется русло, а вместе с ним и зеленая полоса травы по берегам. Там, где ручей протекал близко к обрыву, вдали от солнца, в черной, прикрытой мхом земле росли папоротники. На душе стало немного легче.

– Я знал, что ручей по-прежнему здесь, – вслух проговорил Джозеф. – Он не может покинуть это место.

Он снял шляпу и быстро продолжил путь. На поляну вышел с непокрытой головой и остановился, устремив взгляд на камень.

Густой мох заметно пожелтел и засох, а папоротники у входа в пещерку завяли. Из темной глубины и сейчас вытекал ручей, однако воды осталось раза в четыре меньше, чем прежде. Джозеф с опаской подошел к камню и потрогал мох: он не был мертвым. Выкопал в дне ручья глубокую яму, а когда она наполнилась, набрал воды в шляпу, вылил на мох и увидел, как быстро она впиталась. Яма наполнялась медленно. Потребовалось много раз смачивать мох; он пил жадно и все равно выглядел сухим. Джозеф полил оставшиеся от каблуков Элизабет следы и вслух пообещал самому себе:

– Завтра принесу ведро и совок, тогда станет легче.

Работая, он не воспринимал камень как что-то отдельное от себя; не испытывал к нему большей привязанности, чем к собственному телу, а от смерти спасал точно так же, как спасал бы собственную жизнь.

Перестав поливать мох, Джозеф присел возле углубления, старательно умылся и напился из шляпы, а потом прислонился спиной к камню и посмотрел на обступившие поляну черные сосны. Представил, как выглядит земля за пределами рощи: опаленные зноем холмы, сухой пыльный шалфей.

«Здесь надежно, безопасно, – подумал он с надеждой. – Здесь хранится то самое зерно, которое останется живым до тех пор, пока снова не пойдут дожди. Это сердце земли, и сердце все еще бьется».

Сырой мох приятно охлаждал спину, и мысли катились дальше.

«Интересно, почему, даже умерев, земля остается мстительной?» Джозеф подумал о холмах, лежавших вокруг этого сохранившего воду места, как лежат слепые змеи с отслаивающейся кожей. Вспомнил, как земля поглощала маленький поток, прежде чем тому удавалось пробежать сотню ярдов. «Земля жестока, – сказал он себе, – и так же неразборчива, как голодная собака. – Джозеф улыбнулся мысли, потому что почти ей поверил. – Земля готова прийти сюда, проглотить этот ручей и даже, если получится, выпить мою кровь. – Он снова взглянул на тонкую ниточку воды. – Да, вот источник жизни земли. Надо с помощью воды защитить ее сердце, иначе, едва почувствовав воду, как хищник чувствует кровь, земля набросится на нас».

День уже склонился к закату. Тень от сосен пересекла камень и достигла противоположного края поляны. Воздух наполнился покоем.

– Я пришел к тебе вовремя, – обратился Джозеф к камню. – Давай вместе дождемся того дня, когда закончится засуха, пойдут дожди и земля оживет.

Скоро голова его безвольно склонилась, и он уснул.

Солнце скользнуло за холмы, пыль улеглась, а тьма опустилась еще до его пробуждения. На охоту вылетели совы и замелькали под звездами, а по холмам прошуршал обычный ночной ветер. Джозеф проснулся и посмотрел в черное небо. Его сознание мгновенно ожило и подсказало, где он находится. «Случилось что-то странное, – подумал он. – Теперь я живу здесь». Ранчо в долине со всеми постройками перестало служить ему домом. Он понял, что отныне будет взбираться на холм и искать защиты на круглой поляне, у прозрачного ручья. Джозеф встал, размял затекшие, дремлющие мышцы и тихо отошел от камня. Оказавшись на открытом пространстве, зашагал быстро, но бесшумно, как будто боялся разбудить землю.

Темные дома не указывали путь. Джозеф шагал, руководствуясь интуицией и памятью, и подошел к ранчо прежде, чем его увидел. Оседлал лошадь, привязал одеяла, мешок овса, положил в сумку бекон, три окорока и большой пакет кофе. И вот наконец взял нагруженную лошадь под уздцы и осторожно, бесшумно ушел со двора. Дома спали, земля шепталась с ночным ветром. Однажды в кустах послышались шаги какого-то крупного зверя. Джозеф в страхе замер, дождался, пока шаги стихли, и только после этого продолжил путь.

На поляну вернулся, когда рассвет едва забрезжил. В этот раз лошадь не отказалась ступить на тропу. Джозеф привязал ее к дереву и накормил овсом из мешка. Потом подошел к камню и расстелил одеяла возле углубления в русле ручья, которое своими руками выкопал и обустроил. Когда прилег отдохнуть, уже занялась заря. Высоко в небе клочок облака поймал луч невидимого солнца. Глядя на него, Джозеф крепко уснул.

Хотя год повернулся к осени и недели сложились в месяцы, летняя жара долго не сдавалась, а отступила так плавно, что смена времен года прошла незаметно. Собиравшиеся возле воды голуби давно пропали, а пролетавшие дикие утки по вечерам искали привычные пруды и озера, но не находили и устало продолжали путь, а самые слабые опускались на сухую землю, чтобы утром подняться в небо с другой стаей. Только в ноябре воздух посвежел и по-настоящему запахло зимой, но к этому времени земля стала сухой, как трут. С камней начал отслаиваться лишайник.

Пока тянулись жаркие дни, Джозеф обитал в кольце сосен и ждал наступления зимы. Новый образ жизни создал новые привычки. Каждое утро он приносил воду из небольшого, но довольно глубокого озера, которое образовалось в русле ручья, и поливал мох на камне. Вечером делал то же самое. Мох с благодарностью принимал заботу, снова став густым, зеленым и блестящим. Во всей округе больше не сохранилось ничего зеленого. Джозеф внимательно осматривал камень, чтобы убедиться, что мох не высыхает. Ручей понемногу мелел, но приближалась зима, а в углублении оставалось достаточно воды, чтобы регулярно поить камень.

Раз в две недели Джозеф ездил по испепеленным холмам в Нуэстра-Сеньора, чтобы пополнить запас продовольствия. Однажды ранней осенью заглянул на почту и обнаружил долгожданное письмо от брата.

Томас ограничился конкретной, сдержанной информацией: «Здесь есть трава. В пути потеряли три сотни коров. Оставшиеся отъелись и растолстели. Рама чувствует себя хорошо, дети тоже. Из-за засухи аренда пастбищ очень подорожала. Дети купаются в реке».