– Господи, что за чудный аромат! – воскликнул Мак. – Давай-ка себе свининки возьмем. Я голоден как волк.

Повара выдали им неровно нарезанные, плохо прожаренные куски, и они отошли, на ходу вгрызаясь в нежное мясо.

– Ешь только снаружи, – предупредил Мак. – Док не разрешает есть сырую свинину. Будут есть – заболеют.

– Люди оголодали, ждать не могут, – возразил Джим.

Людей охватила апатия. Они сидели, уставившись в одну точку, глядя прямо перед собой. Казалось, у них нет сил даже на разговоры, и женщины, находившиеся среди них, тоже выглядели хмурыми, недовольными, понурыми. В них чувствовались безразличие и усталость. Они задумчиво жевали мясо, а покончив с едой, вытирали руки об одежду. Все вокруг дышало апатией и недовольством.

Мак, проходя с Джимом по лагерю, чем дальше, тем больше чувствовал раздражение и досаду.

– Их надо занять делом, – сетовал он. – Все равно каким. Нельзя позволять им сидеть вот так. Мы утратили контроль над ситуацией. Господи, да что с ними происходит? Человека убили утром, это должно было их всколыхнуть, взбудоражить, и надолго. А сейчас только-только полдень минул, а они уже все выдохлись. Надо дать им что-то делать. Погляди только в эти глаза, Джим.

– Они никуда не смотрят. Просто уставились в пространство.

– Да, люди заняты мыслями о себе. Каждый вспоминает собственные обиды и сколько сумел заработать в войну. В точности как Андерсон! Каждый сам по себе.

– Так давай делать что-нибудь. Надо заставить их шевелиться, подтолкнуть к действию. Что бы такое придумать?

– Не знаю. Честное слово, впору заставить их траншею рыть. Пусть бы они толкали совместно что-нибудь, или поднимали, или шли куда-нибудь в одном направлении – что, куда, не имеет значения, черт возьми! Если мы не расшевелим их, они начнут драться друг с другом. Злобиться начнут, и очень скоро.

Лондон, проходя мимо, поймал последние слова.

– Кто начнет злобиться?

Мак обернулся:

– Привет, Лондон. Это мы про наших парней говорим. Совсем они обмякли.

– Знаю. Слишком долго я среди сезонников, чтоб не заметить.

– Я говорил, что, если не занять их работой, они между собой драться начнут.

– Уже начали. У тех, кого мы утром в лагере оставили, конфликт вышел. Один из парней вздумал приставать к женщине другого. Ну а первый его ножницами пырнул. Док ему рану перевязал. Не то мог бы кровью истечь, я так думаю.

– Видишь, Джим? Говорил я тебе! Послушай, Лондон. Дейкин злится на меня. И что бы я ни сказал, мимо ушей пропускает, а вот тебя бы он послушал. Надо расшевелить парней, пока большой беды не случилось. Пусть маршируют, ходят на кругу, пусть яму копают, а потом засыпают обратно землей. Что именно делать – не важно.

– Понимаю. Как насчет пикетов?

– Шикарная идея, только, по-моему, нигде работа пока не началась.

– Какая разница, если можно заставить парней задницы свои поднять!

– Ты голова, Лондон. Постарайся так, чтобы Дейкин организовал группы, человек по пятьдесят, и разослал их в разные стороны. Пусть патрулируют дороги, и, если заметят, что где-то яблоки собирают, пускай вмешаются и воспрепятствуют этому.

– Хорошо. Я, конечно, постараюсь.

И Лондон направился к палатке Дейкина.

– Мак, – начал Джим, – ты сказал, что я мог бы присоединиться к пикетчикам.

– А вот я бы предпочел, чтобы ты оставался со мной рядом.

– Но мне так хочется туда, Мак.

– Ладно. Пойдешь с какой-нибудь из групп. Но держись поближе к остальным, Джим. Нас ведь взяли на заметку, и ты это знаешь. Не дай им схватить тебя.

Они увидели выходящих из палатки Дейкина и Лондона. Лондон что-то горячо говорил. Мак сказал:

– Знаешь, по-моему, мы сделали ошибку, когда привлекли Дейкина. Уж слишком он печется о своем грузовике, палатке своей, своих детишках. Осторожничает слишком. Вот Лондон, тот был бы в самый раз. Ему-то терять нечего. Интересно, нельзя ли подтолкнуть парней к тому, чтоб они вышибли Дейкина с его поста, а на его место поставили Лондона? У Дейкина имущества очень уж много. Видал его складную печку? Он и не ест вместе с остальными. Возможно, нам следует начинать действовать – попробовать заменить его Лондоном. Мне Дейкин нравился своим хладнокровием, но уж слишком он хладнокровен. Нам требуется кто-то, способный немножко взбодрить людей.

Джим сказал:

– Идем. Дейкин там пикетчиков набирает.

Джим присоединился к группе из пятидесяти человек, и они двинулись по дороге, постепенно удаляясь от города. Едва начав движение, люди почти сразу же стряхнули с себя апатию. Беспорядочной толпой они бодро шли вперед.

Худощавый Сэм, поставленный во главе отряда, на ходу отдавал распоряжения.

– Наберите камней побольше, – говорил он. – Набейте карманы хорошими увесистыми камнями. И не забывайте поглядывать, нет ли какого движения между рядами.

Какую-то часть пути они прошли, наблюдая полное безлюдье в окрестных садах. Пикетчики затянули песню.

нестройно пели они.

От шарканья множества ног поднималась пыль, и, когда они ступили на перекресток, серое облако последовало за ними.

– Совсем как во Франции, – сказал кто-то. – Там тоже все время грязными шагали. Ну в точности Франция!

– Не был ты ни в какой Франции!

– Был! Пять месяцев во Франции прослужил.

– А шагаешь не по-солдатски!

– Не желаю я шагать по-солдатски! Мне хватило! Шрапнелью меня ранило! Свое получил!

– Куда скэбы-то подевались?

– Похоже, мы их остановили. В садах никого не видать. Забастовка к концу подошла.

– Ну, конечно! Победа у нас в руках! – съязвил Сэм. – Посидели, погрели задницы, и готово – вот она победа. Не будь идиотом!

– Да разве мы утром не заставили копов в штаны наложить? Где они теперь? Видишь ты вокруг хоть одного?

– Еще увидишь, дружок, целую свору, не сомневайся. Они еще себя покажут, прежде чем сумеешь выбраться отсюда. Ну а ты как все сезонники. Вначале петушишься, кум королю, да и только, через минуту хныкать начинаешь, а там гляди – ты уже и смылся!

Ответом ему был дружный ропот возмущения.

– Вот как ты думаешь о нас, умница! Тогда что мы должны делать, по-твоему?

– Права не имеешь так говорить! Сам-то ты что сделал, чем отличился?

Сэм сплюнул на землю.

– Скажу, чем отличился. Я был во Фриско в Кровавый четверг[22]. Одним из тех был, кто влез в плотницкую мастерскую, которая дубинки для копов делала. Мы сперли оттуда дубинки. Одну я до сих пор храню. Как сувенир то есть.

– Вранье собачье! Ты не портовый грузчик, а паршивый бродяга-сезонник, сбором фруктов себе на кусок хлеба зарабатываешь.

– Верно. Я бродяга-сезонник. А знаешь почему? Да потому что в черных списках я, и пароходным компаниям по всей стране чертовой это известно! – Сэм произнес это с гордостью, и толпа примолкла, а он продолжал: – Да я в таких переделках бывал, какие вам, лежебоки, лентяи никчемушные, даже не снились. – Презрение, с каким это было сказано, обезоружило толпу. – Так что знайте свое дело – глядите в оба по сторонам и кончайте чушь пороть!

Они прошли еще немного.

– Глянь-ка – ящики!

– Где?

– Да вон там – подальше, в том ряду.

Джим взглянул, куда указывали.

– Да там люди! – воскликнул он.

– Давай, докер! – подначил кто-то. – Посмотрим, на что ты способен!

Сэм стоял неподвижно.

– Приказам будете подчиняться? – строго спросил он.

– Ясно, будем. Если приказы толковые будут.

– Ладно. Тогда сохраняйте спокойствие. Поначалу – без спешки, скопом не кидаться, а затем уж, если что, задать им жару. Давай! И не рассыпа́ться.

Они свернули с дороги, перебрались через глубокую канаву и углубились в проход между высокими деревьями. Едва они приблизились к горе ящиков, как с деревьев посыпались и сбились в кучку люди. Скэбы явно нервничали.