Парень перелистнул страничку, и Иван Тимофеевич разглядел начальную строку:

Эти неясные строки неведомого поэта встревожили, дохнули какой-то иной, непонятной ему жизнью. Он как бы услышал звучание иного мира, в котором он, пожалуй, и не бывал. И этот дождь, и эта гудящая синяя крыша, и занавесы из струй, и образ Зины — все это было тоже из того мира.

Иван Тимофеевич мысленно повторил слова томящей мольбы: «О, откройте мне дверь, я стучусь в нее плача». Он не мог понять, что с ним происходит. Ему почему-то хотелось все повторять и повторять эти слова. «Вот это, наверное, и есть то, что любители стихов называют «колдовством поэзии», — подумал он…

Иван Тимофеевич очнулся от воспоминаний. Мимо окна пролетел белый голубь. «Когда-то и я держал голубей, — подумал он. — И в неведомую страну собирался бежать, где в джунглях кричат разноцветные попугаи».

Далеко на стадионе идет игра в футбол. С трибун порой обрушивается могучий рев и прокатывается чуть ли не над всем городом. «Вот и футбол тоже любил гонять», — усмехается он и звонит. Бесшумно, будто из воздуха, возникает Галя.

— Сегодня же фестиваль! — говорит он громко и весело. — А как вы… Что делаете?

— Я буду петь.

— Ну, тогда идите домой пораньше.

— Спасибо.

Голуби воркуют и воркуют.

— Где это они живут?

— А над вашим окном.

— Смотрите-ка! А я и не замечал как-то. Я ведь когда-то держал голубей.

Иван Тимофеевич засмеялся. Секретарша недоверчиво улыбнулась.

— Да-а, и я был мальчишкой… Завзятым голубятником… Ну, счастливо выступить!

Через час Иван Тимофеевич выходит из заводоуправления. Стоит сентябрь. Солнечно. Тепло, но не жарко. На проспекте, на всех больших и людных улицах у магазинов и ларьков и просто под раскидистыми, ярко-рыжими березами — столы с весами и горы арбузов и дынь, штабеля низеньких щелястых ящиков со сливами, помидорами, яблоками, виноградом. А позади продавщиц навалены груды уже пустых ящиков, испятнанных фруктовым соком, прилипшими кожурками. Вокруг таких столиков люди толпятся. Сибирские улицы пахнут югом… Как в Кишиневе… Магазины спешат распродать эти дары природы. Они для Сибири необычны, и поэтому так празднично на душе. Дней через десять исчезнет с сибирских улиц эта благодать юга…

Ветер треплет седые волосы Ивана Тимофеевича. Он вспоминает свое детство и город тех дней, когда он приезжал сюда из деревни с отцом. Деревянные избенки, дощатые, ломаные тротуары, огромные лужи, драки у пивных, частные лавки, ломовые возчики, барахолка с шулерами, керосиновые фонари на воротах. Черт возьми, даже не верится, что все это было!

В первую же пятилетку обывательский, деревянный городишко смахнули под самый корень. И вот теперь на берегах Оби шумит и работает неуемный современный городище. Вон по его улицам к проспектам катят и катят вереницы машин. Это надо же! Прямо на глазах все так перевернулось. Немало и его, Ивана, труда вложено в этот город. Работы было под завязку и для головы, и для рук. Но зато теперь на город любо-дорого посмотреть.

А осень-то нынче какая буйная да взъерошенная! Дурит ветрами, все засыпает листьями. Даже в форточки их швыряет. Угомону ей нет! Ишь ты, ишь ты, как треплет деревья, как бьется и трепещет на них каждый листок — чует зиму.

Иван Тимофеевич проходил мимо оперного театра, когда услышал над головой странный мягкий грохот. Он посмотрел вверх. В синеве над куполом высоченного театра бился огромный красный флаг. Грохочущий флаг…

И чего только Иван Тимофеевич не приметил на улицах в этот день. Ведь приходилось все ездить в машине. Все торопился. В заботах и оглядеться некогда было. А сейчас он вдруг почувствовал себя студентом. С чего бы это? День у него выдался какой-то необычный… И вспоминается всякое-разное… Давно уже ему не было так славно на земле…

Дом культуры завод отгрохал что надо. С могучими колоннами. Настоящий дворец.

Иван Тимофеевич не спеша проходит по натертому до блеска паркету. Обширные фойе, гостиная с телевизором, с картинами заводских художников, шелковые шторы, гардины, длиннейшие ковровые дорожки, марши белых, под мрамор, лестниц, комнаты для занятий всяких кружков, библиотека, читальня, заводской музей. Тут рабочему есть чем заняться…

Корзинкин едва не налетел на Ивана Тимофеевича, но успел скрыться в комнате фотокружка. Уж лучше сегодня не попадаться директору на глаза…

В зале шел концерт. Недавно был областной смотр художественной самодеятельности. А сегодня заключительный вечер, выступают лучшие из лучших. Иван Тимофеевич помрачнел, вспомнив о провале своих артистов.

Войдя в ложу, он увидел секретаря горкома партии, председателя горсовета, директоров заводов, генерала Свищева со знаменитыми усами морковного цвета, крепкого, громоздкого старика Курганова — начальника пароходства… Все это солидные, седые люди, жизнь которых через край полна работой. Это отложило на них свой отпечаток деловитости, строгости, а то и сухости.

Иван Тимофеевич поздоровался со всеми и сел у барьера, обтянутого синим бархатом.

Праздничный нарядный зал переполнен. Живет своей шумной жизнью сцена, там пляшут, поют. Один молоденький слесарек так виртуозно свистел соловьем, что его заставили повторить этот номер.

Иван Тимофеевич опять нахмурился, не видя на сцене своих артистов. «Не-ет, загоню я его в кладовщики», — Иван Тимофеевич даже засопел от ярости.

Но тут на сцену вышла Галя. Черные косы, черное платьице, низкий голос делали ее похожей на цыганку. И запела она цыганское: «Я ехала домой; полночная луна»…

Иван Тимофеевич, отмякнув, ласково улыбается ей и все кивает и кивает, как бы говоря: «Пой, пой… Я слышу свое молодое, отзвеневшее!» И, слушая, он закрывает глаза…

После концерта все задержались — на улице шумел дождь. Пережидая его, собрались в голубой гостиной. В углу ее лежал чей-то раскрытый черный зонт, с него натекла лужица. Все расселись на низеньких красных креслах у низеньких треугольных столиков на трех ножках. Курили, переговаривались о концерте, смеялись.

— Что-то, брат, нынче твои артисты в тени остались, — проговорил Курганов.

У Ивана Тимофеевича дернулись жесткие усы, точно его иглой ткнули.

— Да тут, понимаешь, неувязка получилась, — небрежно ответил он. — Хорошие руководители уехали, а новых найти целая проблема! Корзинкин у меня с ног сбился. Парня чуть инфаркт не хватил.

И тут выручил председатель горсовета. Он прервал этот неприятный для Ивана Тимофеевича разговор. Стал рассказывать об одном ученом, которому удалось искусственно вызвать инфаркт у медведя.

— Целый год он добивался этого. Нервировал медведя, пугал, даже водкой поил. Все какие-то опыты ставил. И наконец все-таки ухлопал Топтыгина. А потом неделю бегал по институту сам не свой от счастья!

Посмеялись немного и принялись толковать о делах, о том, что от дождей полег хлеб и уборка нынче крайне тяжелая. Лица всех снова стали озабоченными, деловыми.

Иван Тимофеевич отходит к окну. До него доносятся обрывки разговоров:

— …Звонит мне первый секретарь: «Разбейся, а дай в срок»… Тогда я прямо в обком: «Николай Ильич, выручай, так, мол, и так»…

— Вызывают меня в райком и говорят: «Поезжай в колхоз председателем». А я и говорю «первому»: «Ты чего это, мол»… — гудит голос Курганова. Иван Тимофеевич вспоминает, что этот могучий старик четыре года председательствовал в колхозе и наладил там работу.

Курганов — голова. Он проделал путь от матроса до начальника пароходства. Двенадцать правительственных наград имеет. Властный командир, самоуверенный. Как-то однажды столкнулся с ним Иван Тимофеевич у книжного киоска. Это было на партийной конференции, в перерыве. Разговорились о книгах. Оказалось, что Курганов не признает всякие там стихи да романы, он читает только детективы да военные мемуары. Подумал тогда Иван Тимофеевич, что и он уже много лет ничего, кроме газет да специальной технической литературы, в руках не держал…