И был покой. И нежность.

Наверное, такое и называется счастьем.

Но этот вечер был последним вечером покоя, потому что утром следующего дня Таня показала Никите письмо. Написано оно было аккуратным почерком и довольно грамотно.

И все.

Заложило уши — самолет шел на посадку.

«No smoking»[7] — зажглось на табло.

— Не буду, — сказал Никита.

«Одного не могу понять, зачем они написали эту записку? Ведь не получи я ее, и, вполне вероятно, не стал бы больше проводить свои бесплодные опыты с Аннаниязовым. Зачем? У меня не было никаких улик, ничего, кроме интуиции…

Это я́ знаю. А они? Они откуда это знали?

Я дважды смешал им карты, и, потом, они понимали, что рано или поздно те ящики, которые уплыли из их рук, попадут в магазин. Кто-нибудь купит урюк, и все раскроется, начнется следствие…

Но пока суд да дело, система могла еще сработать не раз. А я мешал. И они несли огромные убытки.

Нет, рассчитали они все правильно, логично, по крайней мере.

А вдруг струшу?!

И я ведь чувствовал, что это всерьез, и Таня чувствовала…

Даже мысли не возникло, что это шутка.

Почему?

А черт его знает. Для шутки слишком уж угловато все проделано».

Так сказал тот майор, прочитав принесенную Никитой записку и подробно расспросив его.

Сволочи!

Никита скрипнул зубами и почувствовал, что на него смотрят. Он вскинул глаза. Стюардесса. Та самая.

Она невольно отшатнулась — столько ненависти было в глазах Никиты.

Лицо ее растерянно и как-то жалко исказилось, Никите показалось, что она сейчас заплачет.

— За что? — прошептала девушка.

Никита опомнился, вскочил, взял ее за руку.

— Я напугал вас? Я просто думал, вспоминал… — забормотал он. — Простите.

— Я понимаю… Теперь понимаю. А я думала… — Она вымученно улыбнулась. — Сейчас посадка. Вы ничего не ешьте, пожалуйста, в аэропорту, не перебивайте аппетит. После Харькова будет обед.

Она осторожно высвободила руку и ушла.

Некоторое время он глядел ей вслед. Никита понимал: девушка явно выделяет его, это не тешило самолюбия, не давало радости — проходило мимо души.

«Любопытно ей, — рассеянно подумал Никита и тут же забыл о стюардессе. — О чем же я?.. Ах, да! Канал. Письмо…»

В тот день на берегу Каракумского канала Никита узнал еще одну новость: Таня была беременна. Уже два месяца. Молчала, хотела удостовериться, теперь знала точно.

Услышав об этом, Никита некоторое время недоверчиво глядел на Таню, потом тихо встал, подошел к ней, взял на руки и понес вдоль воды. Он шел и шептал довольно нелепые слова:

— А я, дурак, тебя на вертолете потащил! Обратно только на машине, только на машине! Никаких теперь вертолетов!

Таня смеялась, откидывая голову, и горло ее — такое нежное, хрупкое — вздрагивало.

— А назовем мы его Константином, Костиком! — шептал Никита.

— А может быть, Прохором, Прошкой? — спрашивала Таня.

— Прошкой? Прекрасно! Можно и Прошкой!

Караван прикатил по первой пороше. Внизу было еще тепло, а в горы уже пришла зима.

Караван был последним в этом году. Скоро снег занесет перевал, мороз покроет льдом крутые виражи дороги, и только бесстрашный «газик» с двумя ведущими осями, обутый поверх покрышек в цепи, сможет осторожно преодолевать коварный серпантин.

Последний караван привел Яя.

На этот раз он вел себя необычно. Ни тени угодливости, суетливости, подобострастия. Тощий, жилистый, с приплюснутой змеиной головкой и сухими петушиными ногами, обтянутыми клетчатыми брючками, он был надменен и неразговорчив. И на этот раз он помогал сгружать ящики, но делал это неторопливо и даже важно.

А Никита ходил за ним следом и помечал его ящики. Незаметно, в то время, когда Яя выходил из склада. Но последний ящик он пометил демонстративно, на виду у караван-баши.

Надо было видеть, как позеленел Яя!

Он остановился, как конь, налетевший на препятствие. Никита видел, что ему не хватает воздуха.

Наконец Яя судорожно протолкнул в легкие глубокий вздох и уставился Никите в переносицу таким тяжелым ненавидящим взглядом, что Никита физически ощутил его. Будто холодным жестким пальцем нажали на переносицу.

Никита не был трусом, но тут ему стало на миг жутковато.

Яя просвистел что-то сквозь стиснутые зубы, круто повернулся и вышел.

Бабакулиев уже провел контрольную проверку, оформил бумаги, и Яя, не дав отдохнуть людям, визгливыми, яростными криками разогнав их по машинам, развернул колонну и поспешно увел ее к себе, за кордон.

Помеченных ящиков было тринадцать, чертова дюжина.

Потрошить их все не имело смысла, упаковка была столь тщательна, что восстановить ее наверняка бы не удалось. Никита уже убедился в этом однажды.

Аннаниязов, безусловно, заметил бы переворошенные ящики, и все сорвалось бы.

Его надо было брать с поличным, схватить за руку.

Что было в этих ящиках, никто не знал, но в том, что они начинены не только урюком, никто не сомневался.

Оставалось ждать второго действия сей пьесы, И вскоре оно разыгралось.

За полчаса до прибытия автоколонны, возглавляемой, как обычно, Аннаниязовым, на КПП прибыл майор Михайлов, тот самый, которому Никита передал записку. Полностью в курсе предстоящей операции были только капитан Чубатый и Бабакулиев.

Всем свободным от нарядов и дежурств солдатам капитан приказал собраться у склада.

— Поможете загрузиться, — коротко приказал он.

Но, очевидно, ребята почувствовали напряжение, в котором находился их командир, обратили внимание на серьезные, хмурые лица Никиты и Бабакулиева.

Солдаты сбились кучкой, закурили, и о чем-то перешептывались, настороженно поглядывая на незнакомого майора.

Появление лихого автоджигита Керима Аннаниязова до мелочей напоминало все предыдущие его появления.

Он влетел на площадь, круто развернул свой мощный «ЗИЛ» — щебенка брызнула из-под колес, и резко осадил его ровнехонько напротив ворот склада.

Что бы ни думал Никита об Аннаниязове, в чем бы ни подозревал, он искренне восхитился шоферской его уверенностью и артистизмом.

Сияя острозубой улыбкой, Аннаниязов приветливо поздоровался со всеми и, не теряя ни секунды, принялся помогать грузчику и солдатам загружаться.

Первый же ящик, который он легко пронес на плече мимо Никиты, был из той самой чертовой дюжины Яя.

Никита переглянулся с майором Михайловым, тот незаметно сделал предостерегающий жест: не торопись.

Бросив в кузов еще пару ящиков, Аннаниязов обошел вокруг машины, деловито, исконным шоферским жестом попинал скаты, потом открыл капот и стал ковыряться в моторе.

Минут через двадцать автомобиль был загружен. Ни одного помеченного Никитой ящика больше не попало в него.

Никита подошел к Михайлову.

— По-моему, пора, — сказал он.

— Да. Начинайте, — ответил майор.

Никита сделал знак Васе Чубатому. Капитан понимающе кивнул в ответ.

— Слушай мою команду, — негромко сказал он и, когда солдаты обернулись к нему, приказал: — Разгрузить машину!

На мгновение стало тихо-тихо. Недоуменно умолкли грузчики и шоферы с других машин, переглянулись пограничники, как бы спрашивая друг друга взглядом: не ослышались ли, правильно ли поняли приказ своего командира.

— Выполняйте! — коротко бросил капитан, и все разом пришло в движение: солдаты сноровисто принялись за разгрузку.

Никита наблюдал за Аннаниязовым. Тот медленно разогнул спину, захлопнул капот.

Проперченное солнцем лицо его посерело. Некоторое время он стоял, опустив голову, будто раздумывая, машинально вытирал ветошью руки. Потом весь напрягся, сбычился и, по-медвежьи косолапя, пошел на Никиту.