Насколько Фотерингей лично выиграл от действий своего гарнизона, сказать трудно. Но он определенно жил хорошо и потакал своему пристрастию к роскоши, столь характерному для людей такого рода, пользуясь мягкими седлами, бобровыми шапками, страусовыми перьями и прочими атрибутами богатства. И он несомненно копил деньги для себя. Когда в 1360 году его деятельность стала неудобной для Эдуарда III и его имущество было арестовано, только в Бретани оно включало конюшню боевых коней, 500 золотых мутондоров, 1.000 старых экю, 80 английских ноблей и множество золотых и серебряных предметов, хранившихся в Ванне, Энбоне и Кемпере, не говоря уже о том, что он, должно быть, накопил в Англии и в самом Крей. Это отнюдь не было сказочным богатством, но на него можно было купить дворянство и значительное поместье в Англии. И все это скопилось у человека, о котором до середины 1350-х годов почти ничего не было слышно[611].

К концу августа 1358 года наваррские гарнизоны в Иль-де-Франс зажали столицу в кольцо, почти такое же тесное, как и то, в которое она была заключена в июне. Дороги на север и запад были перекрыты. Сена и Уаза были открыты для судоходства только по разрешению капитана короля Наварры. В течение нескольких недель после вступления Дофина в Париж еще можно было более или менее беспрепятственно добраться до города с востока по долине Марны. Но в конце октября 1358 года наваррцы и их союзники положили этому конец. Продвигаясь на восток от Крей, они захватили группу замков у главной дороги из Парижа в Суассон, которые они заполнили бретонскими войсками, взятыми из английских гарнизонов на западе. Вскоре после этого крупный гарнизон, состоящий в основном из англичан, был размещен в другой островной крепости в Ла-Ферт-су-Жуар на Марне. Это место, принадлежавшее сеньорам де Куси, перекрывало реку в нескольких милях вверх по течению от Мо. Правда, даже после этих завоеваний блокада Парижа никогда не была полностью завершена. Командирам гарнизонов нужно было продавать пропуска на проезд, чтобы заработать деньги, и всегда находились люди, готовые странствовать без пропуска. На Сене между Корбей и Самуа-сюр-Сен была организована система конвоев с вооруженным сопровождением, что позволило провезти некоторые грузы через Мелён. Париж не голодал. Но торговля его жителей пришла в упадок, а их жизнь стала убогой. Зерно стало дефицитом. Вино, большая часть которого поступала из Бургундии, было очень трудно найти. Некоторые товары, такие как соль, вообще невозможно было достать. Цены тоже выросли до астрономического размера. Внутри стен напряжение было таким же высоким, как в самые опасные моменты восстания Этьена Марселя. Горожане посменно дежурили на стенах и воротах. Кроме колокольни Нотр-Дам, колоколам других церквей запретили звонить, чтобы не поднимать ложной тревоги. Ходили слухи о заговорах и предателях[612].

"У меня нет сил бороться с англичанами", — говорил Дофин своим родственникам[613]. И это было правдой. Дофин и его министры не имели никакой власти, кроме как в Париже и в некоторых районах Нормандии. В обоих регионах он действовал быстро, чтобы извлечь выгоду из кратковременного энтузиазма, который последовал за его победой над Этьеном Марселем. Но этого было мало. Парижане подчинились тяжелому налогу с продаж, габелю (налогу на соль) и подоходному налогу на ренту, ни один из которых не мог быть очень продуктивным, пока продолжалась блокада города. Каноники Нотр-Дам продавали свою церковную утварь, и другие церкви, несомненно, делали то же самое, если она у них еще оставалась. В Нормандии группа советников Дофина ездила из города в город, выступая перед местными ассамблеями и взывая о помощи. Обещаний оказать помощь было много, но практически ничего получено не было. Нормандия была истощена. Во всем виконтстве Фалез только сам Фалез и маленький городок Сен-Пьер-сюр-Див заплатили хоть что-то. Кан, один из самых богатых городов Нормандии, исчерпал свои ресурсы в борьбе с вражескими гарнизонами вокруг него и ничего не предоставил[614].

Находясь за стенами Лувра Дофин прибегнул к традиционным мерам. Серебряная монета, которая была переоценена в августе 1358 года в соответствии с требованиями Генеральных Штатов в Компьене, снова обесценивалась все быстрее по мере углубления кризиса. В сентябре, когда у лейтенанта Нормандии закончились деньги для выплаты жалования своим войскам, а монетному двору в Руане было приказано на две недели снизить содержание серебра в монетах на 60%, чтобы растянуть запасы слитков. Вскоре после того, как этот краткий и мошеннический прием был испробован, Дофин снова взял на службу старого главу монетного двора своего отца, печально известного Жана Пуалевилена. Пуалевилен, уязвленный увольнением и конфискациям, которым он подвергался в прошлом за свои непопулярные действия, согласился в обмен на строжайшую неприкосновенность обесценивать монету, сколько сможет. Он обязался, после первоначального периода реорганизации, ежемесячно выпускать на монетных дворах 32.000 золотых ройалдоров до июля 1359 года и 40.000 после этого. В конце октября 1358 года Дофин издал указ с извинениями, в котором объявил, что, несмотря на его обещания Генеральным Штатам, угроза королевству и отсутствие других доходов не оставили ему иного выбора, кроме как отдать приказ о всеобщей девальвации монеты. Еще одна девальвация последовала всего две недели спустя. Это стоило ему большой политической смелости за получение весьма ограниченного дохода. Прибыль от манипуляции с монетой Пуалевилена оказалась гораздо ниже обещанной. Но она была практически единственным регулярным источником дохода для правительства[615].

В распоряжении Дофина не было войск, кроме его личной свиты и гарнизонов нескольких королевских замков под Парижем: Лувра, Сен-Дени, Монлери, Корбей и Ланьи-сюр-Марн. Зимой они были усилены несколькими арбалетчиками, нанятыми в Италии. Эти крошечные войска месяцами не получали жалованья. Они не могли рассчитывать даже на самооборону. В январе 1359 года англичанам из Ла-Ферте-су-Жуарр удалось проникнуть за стены Ланьи, несмотря на присутствие в городе большого гарнизона, многие из которого были уведены для выкупа[616]. Дальше от Парижа в тех немногих замках, которые все еще признавали власть Дофина, находились деморализованные солдаты, которым не платили, не кормили и не отдавали приказов. Для них единственной альтернативой дезертирству было содержать себя тем же способом, что и враг. Капитан Дофина в Ланьи водил своих людей в грабительские рейды по долине Марны. Королевский капитан из Отреша ездил по Суассоне, грабя крестьян и захватывая вино для своих людей. Королевский гарнизон в Ганделу реквизировал продовольствие и припасы без оплаты, сжигал дома и торговал с англичанами из Ла-Ферте[617].

Эти проблемы, возникшие из-за скудости средств правительства, усугублялись благонамеренными, но плохо продуманными попытками предотвратить выплату patis и платы за безопасный проезд врагу. Жителей деревень, вынужденных платить деньги англичанам или наваррцам, обвиняли в измене и грабили войска состоящие на службе Дофина, как будто они были сообщниками врага. Путешественники с пропусками, выданными от имени короля Наварры, были задержаны и отпущены за выкуп офицерами Дофина. Несчастный Робин Луврье из Невиль-ан-Эз в Бовези бежал, когда город был занят врагом, но наткнулся на отряд солдат из французского гарнизона Муи на противоположной стороне долины, которые напали на него и ранили. Робин был вынужден вернуться в Невиль, но через два года, когда город был возвращен Дофину и его нашли живущим там, то обвинили в государственной измене. Подобные инциденты усиливали состояние всеобщего насилия, войны без логики и все чаще без разбора сторон. Как можно было отличить француза или бретонца в гарнизоне Крей от его соотечественника на службе у Дофина? Чем грабеж наваррского командира гарнизона отличался от реквизиций французского? Должно быть, многие, подобно жителям маленького городка Креван, "не знали, кому доверять, с кем иметь дело, к кому относиться как к верным французам". Поэтому они закрывали свои ворота от всех и нападали на конных людей, будь то бандиты, рутьеры, честные путешественники или королевские офицеры[618].