— А я выжил, — твёрдо произнёс Инпу будничным тоном, — а сейчас всё встало для меня на свои места, всё объяснилось, и ваша с отц… с Сетом отчуждённость, твоя холодность, жестокость Сета…

— Ты мой сын, несмотря на судьбу, — женщина выпрямилась и быстрым движением ладони отёрла слёзы с лица, — и я желаю тебе всего самого наилучшего, — мать хотела заключить его в объятия.

— Ты поможешь мне увидеться с Осирисом? — он проигнорировал её слова и вновь отступил, Нефтида больше не совершала попыток обнять его.

— Ты хочешь исполнить обязательство перед человеком?

— Да, — мрачно ответил тот.

— Смертная ушла из Дуата, — произнесла Нефтида и с удивлением заметила, как лицо сына отразило множественный спектр эмоций от изумления до боли, — ей удалось открыть дверь, и сейчас Бахити на моей территории, — густо подведённые чёрной краской глаза женщины опасно сверкнули, зная свою власть.

Анубис заметил перемену в настроении матери, сразу же и усмехнулся. Ничего другого и не следовало ожидать от второй половины бога войны и раздора.

— Ей не пройти дальше, она сгинет в моих песках, в темноте, там, где смертная долина даёт развилку, там, где каждая душа находит свой последний приют, — напомнила та о своих возможностях.

Инпу решил не торговаться с той, чьё чрево выносило его и дало жизнь.

Он решительно подошёл ближе и заглянул в чёрные глаза матери, произнося:

— Ты ведь знаешь, зачем эта женщина пришла сюда, в Дуат? Она пришла сюда за сыном, — слова, как удар хопеша, такой же точный и беспощадно смертельный. — Простая смертная, перед которой не устояли двери миров: такой любви я не видел никогда, а я живу почти вечность, она отвоевала своей стойкостью воскрешение сына, она достойна чуда.

Анубис победоносно улыбался.

— Ты равняешь меня со смертной? — спросила Нефтида злобно, возводя вокруг себя стены высокомерия, внезапно ощутив укол совести, ещё больше ранивший её.

— Я бы молил о такой матери, — Инпу сделал шаг по направлению к выходу, но Нефтида ухватила его за руку и привлекла к себе.

— Ты тоже хочешь купаться в лучах её любви? Ты хочешь её сердце, но не на весах строгого и справедливого последнего Судии, — левая половина губ вздёрнулась, обнажив клыки, из матери так и рвалась её вторая, звериная сущность, питаемая любовью и одновременно ненавистью к непокорному сыну, глаза метали грозные молнии.

— И об этом я бы тоже молил, — произнёс тот тише, без пафоса, словно сбрасывая одежды, словно озвучивая то, что боялся произнести вслух, и прежде всего для самого себя, сделав ещё несколько шагов по направлению к двери.

— Ты уже любишь её, — проговорила она медленно, поражённая своей догадкой.

— Я позабочусь о ней, — Анубис ощутил за спиной крылья, как у его названной матери.

— Чем я могу заслужить твою любовь? — вырвалось откуда-то из глубин, и она повернулась к сыну, увидев лишь его напряжённую спину.

Инпу медленно обернулся и покачал головой.

— Любовь? Ничем, потому что её не заслужить, но ты знаешь, что надо сделать, чтобы мы смогли хотя бы разговаривать, — ещё чуть-чуть, и Нефтида осталась одна в полутёмной зале, где царила мёртвая тишина — такая же, как в её почерневшем от боли сердце.

Примечание:

* гранатовое вино

** скрытый, незримый

*** дверь

Владения матери Нефтиды. Обратная сторона реальности.

Затхлый горячий воздух не давал лёгким полноценно дышать, а ноги погружались в сухую чёрную рассыпчатую субстанцию, обнажённую кожу стана и грудь покусывал лёгкий жар. Линда закашлялась и оглянулась. Проход исчез. Место двери занял густой тёмный туман, обнявший девушку, как только она появилась здесь. Она прикрыла ладонью рот и двинулась дальше, всё больше углубляясь в тёмные владения матери Инпу, освещённые призрачным слабым светом.

Она не знала, куда ей нужно идти дальше, не знала, что необходимо делать. Теперь принятое предложение Сета казалось не просто чудаковатым, оно стало действительно опасным. Но дожидаться у моря погоды и не попробовать ничего сделать, когда подвернулся шанс, было ещё глупее. Хотя довериться в этом вопросе тому, кому не доверял Инпу и кто, откровенно, настроен против него, было вообще за гранью разумного, но иным она не располагала. Бездействовать, пока Осирис примет решение и отправит Линду ни с чем в мир живых, было бы равносильно тому, как если бы человек дошёл до оазиса в пустыне, а потом резко сменил направление, всё дальше погружаясь в её сухие и смертоносные объятия.

Линда всё шагала и шагала вперёд, вглядываясь в зыбкий туман, молотя ногами чёрный песок. На мгновение в сознании образовалась пустота: мысли слились в одну про то, что есть только путь, цели нет. Она усмехнулась сухими губами и встряхнула головой, собираясь, вновь начала думать о цели пребывания здесь. Учёная знала, что дорогу осилит идущий, а также то, что вряд ли Сет заключил бы сделку с той, что не достала бы ему требуемое. Это придало сил. Посмертное пространство должно когда-нибудь закончиться и привести её в поля Иалу. Молодая женщина устала сомневаться, она, как исследователь, решила принимать существующую здесь и сейчас реальность такой, какой она её видела, а разобраться во всём потом, искренне надеясь, что это «потом» наступит.

Впереди виднелся клубящийся туман, и ей показалось, что вот-вот и она дойдёт до конца этой территории. Линда вновь взглянула себе под ноги и почувствовала ликование — чёрная непроницаемая дымка стала почти прозрачной, и она ступила на грунтовую дорогу. Туман остался позади, а впереди маячили разрушенные ворота. Она взглянула на звёздное небо немного озадаченно. Мифы врали: на полях Иалу должно быть мягкое вечернее солнце, но, с другой стороны, что люди могли знать о том месте, откуда ещё никто не возвращался?

— До меня, — пробормотала она и решительно сжала губы, продолжив идти к цели.

— Мама… — раздался тонкий мальчишечий голосок.

Линда не дошла пару-тройку шагов до ворот. Она вздрогнула и оглянулась вокруг себя, затем запрокинула голову вверх.

Звук был слабым, словно из-под стекла, и непонятно откуда исходил.

— Генри, — неуверенно произнесла Портер.

— Мама… — раздалось совсем рядом.

— Генри! — выкрикнула молодая женщина с отчаянием и заметалась по дороге, несколько раз прокрутившись вокруг себя, пока перед ней не возник её сын в белом балахоне на одно плечо.

Он ничуть не изменился с той поры, когда она видела его в последний раз, и выглядел бледным, словно был одним из кадров в чёрно-белом кино. Линда медленно подошла к нему и упала на колени.

— Генри… — прошептала она и протянула к нему дрожащие руки, — это ты?

— Мама, — мальчик провёл по щекам женщины пальцем, повторяя движения влажных дорожек.

Линда крупно дрожала, перестав совсем себя контролировать, из груди рвался крик, но она боялась, что испугает сына. Вместо этого она очнулась от оцепенения и рывком прижала его к себе, громко всхлипнув. Тёплый, живой. А когда Генри обнял мать, то она, не сдержавшись, зарылась в его одежды и дала волю слезам.

— Генри, — прошептала молодая женщина сквозь слёзы, сжав щёки мальчика и оглядывая его так, словно хотела проглотить, унеся с собой, затем снова приникла к его маленькому тельцу, она уловила даже не забытый ею запах.

— Мама, — уже слабо.

Линда взглянула на сына. Он стал серым, хрупким, как старая бумага, казалось, что ещё немного и он исчезнет. Она отдёрнула от сына руки, не от страха за себя, а боясь, что он рассыплется в её объятиях и вновь потеряет его.

— Генри, что с тобой? — отчаяние в голосе Портер тщетно пыталась скрыть, но глаза Генри смотрели на неё как будто устало.

— Я очень сильно хотел увидеть тебя, мамочка, и увидел, — мальчик силился не плакать, он пугливо оглянулся вокруг, — нам нельзя говорить друг с другом, — потом порывисто, на секунду почти приникнув к ней своим исхудалым болезненным тельцем, зашептал, — мама, ты умерла?