Вибрация оказалась непродолжительной. Они переглянулись между собой и не сговариваясь выбежали из шатра. На освещённой беспроводными светильниками дорожке оказались не только они, со стороны площадки для раскопок бежали люди, они громко кричали что-то на арабском. Портер заметила, как изменилось выражение лица фон Бинца. Он выслушал не на шутку встревоженного мужчину, видимо, ответственного за безопасность и сохранность площадки и инвентаря на ней. Он эмоционально и долго говорил им, видимо, отдавая указания, так как они быстро отбежали от него в разные стороны.

Фредерик наконец повернулся к команде учёных и поднял руки, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Ничего не произошло, уверяю вас…

— Но как же? — пробовала возразить Хелен.

— Мы слышали взрыв с места раскопок, — спокойно, поправляя свои волосы, произнёс Кассиль.

— Мы не будем паниковать, — барон был спокоен, но выражение его лица говорило об обратном, и Кассиль предпочёл замолчать.

Все остальные последовали его примеру.

— Миссис Портер, вы идёте за мной, остальных прошу подождать в своих палатках, пока мы не разберёмся, результаты сообщу позже, — сухо и официально, а Линда поразилась тому, как держится барон.

Коллеги молча начали удаляться один за другим, лишь Кэт на прощание одними губами промолвила: «Будь осторожна». Учёная кивнула той в ответ головой и поспешила за удаляющимся фон Бинцем.

Когда она поравнялась с ним, то он быстро и взволнованно заговорил:

— Это была диверсия.

— То есть…

— То есть нас умышленно хотели подорвать, — скулы Фредерика хрустели от гнева, как и песок под его мягкими сапогами. — Если те, кто это сделал, погубили все два месяца раскопок, я за себя не ручаюсь.

— Охрана, Рико… — предположила Линда.

— Да, мои люди выясняют, кто это был, — барон, содрогнувшись, вымученно выдохнул, — Комитет не должен знать, по крайней мере, пока…

Они быстрым шагом, почти бегом достигли края площадки, который был усыпан преклонившими свои колени местными жителями. Недоумевающе переглядываясь, Линда и барон, подойдя ещё ближе, почти одновременно охнули. Взрыв образовал пусто́ту внутри земли, немного в стороне от того места, где копали археологи, и открыл их взорам величественные колонны древнего храма. Фредерик истерически рассмеялся, и его смех подхватил ночной ветер пустыни, коверкая в пространстве на все лады.

Примечание:

* кондиционеры древности

Храм Анубиса. Мурашки по коже.

Фредерик тяжёлым задумчивым взглядом окинул помещение с высоким потолком и причудливой цветной росписью на стенах, ещё недавно скрытое под многовековым слоем забвения. Всё как и в первый день с момента обнаружения храма под землёй. Храма, почти не тронутого временем, непостижимым уму образом сохранившегося в течение стольких тысячелетий, будто накрытого куполом. Храма, стены которого претерпели всё: безжалостные воды Нила, зыбучие пески Сахары, знойно палящее солнце Египта. Здание, словно чудесный чертог из древней сказки по мановению волшебной палочки, появилось посреди кажущейся бесконечности и унылости сыпучего золота пустыни.

Барон услышал лёгкий переливчатый смех с каплей хрипотцы в его окончании и неосознанно улыбнулся, почувствовав, как желание начало свой кипучий танец в его крови. Линда… Женщина, которую хотелось завоевать, хотелось, чтобы она смотрела на него преданными глазами и только в его сторону. Женщина, которая чувствовала себя равной ему, дала ему это испытать на своей шкуре равнодушием, от которого снесло голову.

Он прислушался к её хрипловатому смеху, неожиданно перехваченному словами подруги. Мужчина бесшумно сделал несколько шагов в сторону женщин и замер в тени, отбрасываемой многочисленными колоннами. Девушки непринуждённо и весело болтали, сидя на ступеньках у входа в высокий проём в ещё одно небольшое округлое помещение, ничего из себя интересного не представляющее, кроме огромной дырки в потолке, заваленной мусором, да и то только потому, что интересно было узнать, для чего использовалось такое нефункциональное помещение, каким целям служило.

— Очень хочется жрать, — проговорила Кэт и печально взглянула сначала на подругу, затем на вещи, скинутые в углу залы, среди которых виднелся пакет с пустыми контейнерами из-под еды.

— Ты должна быть сыта одними только видами открывшегося нам чуда, — шутливо ответила Линда и, небрежно кинув блокнот и ручку в сторону, вскочила на ноги, имея намерение немного размяться.

— Угу, не все готовы поститься ради Инпу, — мрачно заметила коллега и с некоторой оторопью обнаружила, когда та встала на цыпочки и потянула руки вверх, встряхивая попеременно обеими ногами, её обострившуюся худобу. — Ты вообще что-нибудь ешь? — уже обеспокоенно.

— Как видишь, — ответила Линда, с трудом вспоминая, когда в последний раз ела полноценно и от души, чувствуя, как тело расслабляется, приятно хрустя косточками.

Кэт кинула взгляд на полупустую ёмкость с едой, которую её подруга с безразличием отставила в сторону от себя, и тяжело сглотнула.

— Ещё чуть-чуть, и ты будешь светиться, — резюмировала Кэт.

Линда невесело улыбнулась и подумала про себя:

«Если это чуть-чуть когда-нибудь настанет».

На ум пришли разговоры с Бинцем и Евой о комитете, вакцине и противоборствующих силах в этом мире, и что именно эти гири держат мир на весах в относительном покое и равновесии — «система сдержек и противовесов». А кто она в этой системе? Простой человек? Ладно, не совсем простой, учёная, которой доступно многим больше, чем обывателю. Но всё же? И если открытие случится, то сможет ли она осуществить всё то, что было ею задумано: найдёт ли она лекарство от рака и получится ли донести знания о нём до сообщества врачей? И кем окажется на этом пути барон, так жаждущий её женского расположения? Врагом или спасителем? Ни другом, ни любовником она его не считала, но и отвергать окончательно не решалась, понимая, что исход их экспедиции непредсказуем.

Линда вздохнула. Девушка не могла знать, что будет завтра, но чувствовала, что в этом случае она должна оставаться профессионалом, а дальше действовать по ситуации. Выйти бы на ту группу людей, что противостояла тем, кто стоял за фон Бинцем…

— Кэт, ты понимаешь, что мы столкнулись с чудом? — Линда пожелала перевести разговор в иное русло.

Та неопределённо кивнула. А она, встав в позу, в которой обычно изображались люди на египетских барельефах, повела бёдрами из стороны в сторону, затем отвела пятки сначала вправо, потом влево и вновь двинула тазом, только чуть резче, взмахнув руками и устанавливая их в типичное положение — такое же, как на фресках в этом храме. Девушки рассмеялись, и Линда расслабила тело, обводя зал долгим внимательным взором. Фредерик перестал дышать, ему показалось, что от её танца откуда-то потянуло свежим ветерком, хотя этого не могло быть, так как крыша храма, а значит, и встроенные в неё малькафы были погребены под огромным пластом пустыни.

— Ты понимаешь, что все остальные комнаты этого дворца завалены песком до такой степени, что мы ещё долго будем копаться, расчищая путь к ним, но этот зал словно бы перенёсся сюда из того времени, он словно бы был в вакуумном пузыре, наверняка инженеры найдут этому объяснение, но всё настолько невероятно… — Линда редко была на столь высоком эмоциональном подъёме. — Я не думала, что Анубису вообще возводили храмы, ведь в Египте нигде больше такого нет, это единственная цитадель бога мёртвых, — она обвела зал ладонью. — Инпу предпочитал кладбища, видимо, для того, чтобы упиться людскими страданиями… — зубы непроизвольно скрипнули от злости.

Эта злоба и ненависть была настолько иррациональна, что пугала даже саму Линду. Но та объясняла себе это просто: бессознательное играло с ней, чтобы девушка в своё время не умерла от горя вслед за сыном. Ей нужен был образ врага. Им стал мифический бог. И в то же время она была поражена его обликом в людских сказаниях. Он выбивался из придуманного ею же амплуа, если верить древним мифам и легендам. Линда испытывала симпатию. Грань между ней и неприязнью была тонка. Как человек рациональный, она себе объяснила всё играми подсознания, а психотерапевт, которого почти год посещала учёная, укрепил её в этом понимании. Тема смерти влекла неизвестностью, и в то же время девушка знала о ней не понаслышке, знала её безжалостное дыхание, её неумолимость. Но ставит ли она знак равенства между стариком и ребёнком, когда приходит её час в их жизнях? И как оценить объективно, когда субъективное горе съедает душу и всё время задаёшься вопросом: почему смерть взяла так рано и самое дорогое, ведь не надышалась той детской простотой и безусловной любовью?.. А потом впадаешь в отчаяние, чувствуя, что твоя просьба НЕ ЗАБИРАТЬ продиктована твоим же собственным эгоизмом, ведь самое дорогое для тебя существо испытывало неимоверную боль, а в последнее время — в большую часть — его мозг был затуманен обезболивающими. Так смерть может быть во благо?