Снова дрожащими пальцами замерзших рук набираю номер, который могу повторить даже во сне и слышу очередное: "Абонент временно недоступен".

С ним что-то случилось. С ним точно что-то случилось!

Как добираюсь до дома, не помню. Все словно в пелене тумана, а в голове звенящая пустота, тогда как сердце вопит.

Закрываю дверь, отрезая себя от улицы, на которой бушует ливень, и сползаю по стенке в коридоре. С меня вода ручьем, хоть выжимай.

Что делать? Куда идти дальше? Почему все молчат? Где Макс?!

Вопросов столько, но ответов нет.

Зато когда через час раздается звонок, моя Вселенная снова пошатнулась.

– Кати, – голос Стельмаха. Да такой, что сомнений нет: что-то случилось.

– Артем?! Где ты?! Ты знаешь, где Макс и почему он молчит? Я звоню, а он не берет трубку… – начинаю тараторить, как сумасшедшая, подскакивая на ноги и меряя шагами длинный коридор. Но Стельмах не торопится отвечать на мои вопросы. – Артем?..

– Кати, тебе необходимо прилететь в Германию, – убийственно спокойный голос, так, что, кажется, у него ни один мускул не дрогнул, зато у меня…

– Ч-ч-что? – подкосились ноги.

– Макс. Он в больнице.

Пять.

Я ждал его в отеле пять часов.

Материл и уже готов был прихлопнуть, зная Гаевского и его умение не приезжать на важные встречи. Но разумом понимал, что это не тот случай.

“Перья”.

Мы готовились к открытию этих ресторанов слишком долго, и ближе к ночи я уже был уверен на сто процентов – что-то не так. Это странная и необъяснимая чуйка заставила посреди ночи сорваться с места и на запредельных скоростях мчать по трассе, по которой должен был проехать Гай. Мокрой от дождя и с отвратительной видимостью трассе, мысленно моля всех богов, чтобы эта “заминка” была из-за его чистой безалаберности.

Пять.

Пять часов, которые, возможно, для него и его жизни могли стать решающими. Когда каждая минута была на вес золота.

Пять часов, которые я упустил.

А следующие сутки после того, как я нахожу разбитую в хлам Инфинити Гаевского, проходят словно в тумане. На чистых рефлексах, словно кто-то врубил автопилот.

Мы – мужчины – всегда обязаны держать себя в руках и трезво мыслить. Многие считают, что эмоции для мужчин – это непозволительная роскошь. Наша слабость. Нет, ни хера. Мы должны отключать эмоции, но порой их в нас, в нашей голове бывает слишком много. Вот как сейчас. И от истерики спасает только то, что хоть один человек должен принимать решения и бороться. И, к сожалению, эта “честь” выпадает на мою долю. У меня нет времени бросаться очертя голову в страдания.

Дома в ЛА остались жена с тремя детьми, а здесь…

Больница. Противный писк приборов и реанимация, где буквально насильно Гаевского вытаскивают с того света, но на этом все. Здесь нам больше ничем помочь не могут. А дальше?

Слезы и истерику Ксении Степановны – матери Гая я не забуду никогда. Так же, как и бледное, словно смерть, лицо его старика, что три года назад помог нам с Лией и был живее всех живых. Сейчас же это ходячий мертвец.

И дальше всех нас ждет спецборт с первоклассными медиками, где все три часа до Мюнхена идет упорная борьба за жизнь Макса, который ходит по самой грани.

Тяжелейший перелет и новая клиника в Германии, где нам обещали помочь.

Но…

Отчаяние – это страшно.

Это край.

И мы все отчаялись.

Когда я принимал решение набрать Кати, было уже понятно, что надеяться нам особо не на что, и все, что мы можем делать, – только ждать.

С момента звонка прошло чуть больше шести часов.

И снова время, которое не хочет замедлять свой бег, и которое неумолимо несется, откусывая у нас все больше и больше, забирая то, что было и есть нам так дорого. Время – оно ужасно, и оно не щадит никого и ничего.

– Артем…

Кати. Она идет по этому стерильному, белоснежному коридору такая бледная, еле переставляя ноги. Лицо осунулось, а в глазах страх. Настоящий, животный страх.

– Ар…тем? – снова хриплым, словно не своим голосом, заикаясь, говорит бывшая девушка друга. Друга, которого скоро может не стать. – Что… ч-ч-что происходит, что с ним? – подходит и нависает надо мной, а я вижу, как трясутся ее руки. Как ее всю трясет. – Макс… где мой… Макс, Артем?

– Кати, садись, – поднимаюсь с кресла и тяну руки, пытаясь успокоить еле живую подругу жены, но тщетно. Я не знаю, в каком состоянии были отношения Гая и Кати на момент этой… аварии, но думаю, что поступил правильно, позвонив. Возможно, она наш единственный шанс удержать Макса здесь. Ведь Гаевский просто грезил ею и сходил с ума от чувств к этой хрупкой и нерешительной девушке.

– Что произошло? Почему ты не позвонил раньше? Что с ним? Он выкарабкается, да? Он ведь откроет глаза, Артем? – с каждым вопросом все тише, а голос дрожит все больше. Большие карие глаза блестят от слез, а в уголках залегли морщинки. – Что с ним?

– Кати, – беру девушку за плечи, хотя и самого трясет. Не могу открыть рот, чтобы сказать то, что должен. Чтобы озвучить то, что нужно.

– С…Стельмах… – заикаясь, говорит девушка, тяжело сглатывая, и вцепляется пальчиками в мою рубашку, слегка встряхивая. – Мы две недели назад сошлись, слышишь…? – первая слезинка из сотен, которые будут потом, покатилась по ее щеке, а меня словно шарахнули по голове. Я ожидал всего. Но то, что они сошлись, стало новостью. Ошеломительной, но, к сожалению, не в такой ситуации и не в таком месте я хотел бы это узнать.

Гаевский ничего не говорил. Молчал.

Сука! Как после этого сообщать, что…

– Ну, скажи же хоть что-то? – срывается голос Кати, она трясет все сильней, а у меня хватает сил только, чтобы закрыть глаза и выпалить:

– Мы позвонили тебе сейчас, чтобы ты могла… попрощаться, – последнее слово я словно выдираю из себя, заставляя произнести.

Попрощаться.

Как это, сука, страшно!

Смотрю на кукольное личико девушки, на нем застыла растерянность, а затем паника, плавно переходящая в ужас. Дикий и всепоглощающий, сверкающий в ее красных от слез глазах.

– Ч-ч-ч-что? Что ты сказал? – хрипит, хватаясь за горло Кати. – Нет. Нет-нет! – Машет головой и отступает от меня. – Он… нет, – мечет взгляд между дверью в палату и мной, словно ищет опровержение. Словно вот-вот сам Макс может выйти и сказать: “Сюрприз”.

– Ты врешь!

– Нет… Кати… – каждое слово дается с неимоверным трудом.

– Не может… – кричит девушка, а ее губы начинают трястись от подступающей истерики, – что значит попрощаться?! Как это?! Нет…. Нет… Артем, нет…

“Нет”, тысячи “нет”, и сколько бы мы все тут не кричали, но сделать что-то мы уже не в силах. Множественные ушибы, парочка переломов, но самым губительным стало сотрясение, которое и повлекло за собой кому.

– Он проснется… – все дальше отступая, шепчет, – он не может… я же… он же… Артем! – срывается в истерику Кати и, словно в замедленной съемке, оседает на пол. – Макс!!!

– Кати, – подлетаю и хватаю бледную, как смерть, девушку, но она меня уже не слышит. По щекам катятся горькие слезы, и ее трясет. Словно в ознобе, бьется все тело от истерики, от страха и боли. Хочется помочь, успокоить, но и у самого в душе все разрывается от чувства страшной несправедливости.

Да и есть ли вообще способ успокоить человека, который только что узнал, что любимый человек при смерти? Думаю, нет.

Твою мать, но как же в этот момент и мне хочется закрыть глаза, чтобы не видеть, чтобы не прощаться, чтобы… все закончилось.

Единственный человек, что был со мной всю мою гребаную жизнь, одной ногой почти почти переступил страшную черту.

Сколько так проходит времени, пока я сижу на полу и пытаюсь успокоить кричащую и рыдающую Кати, не представлю. Последнее время я вообще перестал смотреть на часы. Ощущение, будто, если ты следишь за стрелками на циферблате, они идут быстрей.