Он мне всегда говорил: «Всё должно иметь своё место. Когда работаешь, разложи всё около себя так, чтобы было удобно. Кончил работу – разложи все вещи на свои места. Ты будешь в любой момент знать, где что лежит, и не будешь тратить время на их поиск. И ещё, если ты взялся за какое-то дело, то всегда доведи его до конца». Для меня он был непререкаемым авторитетом и примером.

В те годы в нашей стране (а это было в 1934–1937 годах), большой процент населения был малограмотных или даже неграмотных. В то время проходила кампания, как сейчас бы её называли, «Акция». А тогда это был «Ликбез». Это значит – Ликвидация безграмотности. После революции в деревне было мало образованных людей. Большинство не могли ни читать, ни писать. Для подписи ставили крестики и более ничего.

В то время власти и предложили моему отцу организовать и проводить у нас на дому занятия. Отец взялся за это дело с воодушевлением. Разве это не хорошее дело – обучать своих односельчан грамоте? Я вспоминаю, как с азов начиналось это дело.

В нашей большой комнате поставили главный стол, за которым мы всегда садились завтракать, обедать или ужинать. Одного стола было недостаточно. Где-то раздобыли ещё один, может быть, у соседей. Таким образом добывали и стулья, табуретки, скамейки. И учёба началась. Занятия проводились в нерабочее время, по вечерам и в выходные дни. Занимались несколько раз в неделю. Сколько, точно не помню.

Отец обучал их писать буквы алфавита. И это длилось довольно долго, пока не освоили грамоту. Затем учил писать и читать. Проводил различные беседы, читал газеты и разъяснял политику партии и правительства. В общем, всякому и многому он их учил, и много с ними занимался. Дом наш превратился в школу. Для меня это было что-то новое и интересное. Я так внимательно всё воспринимал двумя ушами и впитывал, как губка.

Приходили всякие бородатые мужики и женщины, и садились за столы. И отец начал их обучать грамоте. Я тоже садился где-нибудь в уголке, в сторонке, и упорно изучал эту грамоту. Моему отцу было трудно заниматься с такой аудиторией. Приходило на занятия более двадцати человек. Их надо было рассадить где то, чтобы они могли писать, записывать буквы. Не хватало столов, бумаги тоже.

Первое время отец рисовал по несколько букв крупным шрифтом на больших листах бумаги. Это было не совсем удобно. Нужна была доска, как в школе, чтобы на ней можно было писать мелом, рисовать буквы, показывать и разъяснять. Через какое-то время подобная доска появилась, размером поменьше. Это было уже другое дело. Можно было чаще буквы менять.

Вначале отец рисовал букву, крупно, печатную, затем прописью, и добивался того, чтобы все твёрдо усвоили её название. Затем другую, третью. И так по несколько букв день. Учил, конечно, их и писать. Это им давалось нелегко и очень медленно. Не сразу могли понять почему некоторые буквы имеют свои названия, такие как: Эль, Эм, Эн, и так далее, а читаются по-другому. Часто доходило до смешного. Особенно, когда уже из букв составлялись короткие слова, например, «Река», «Нос» и другие. Читали «Эрека», «Энос», и т. д. Но потом всё становилось на свои места. Иной раз такой гогот поднимался, что я не сразу понимал, почему они так смеются. Может быть, отец делал небольшую разрядку, чтобы на две-три минуты их отвлечь от такого тяжкого и непомерного для них труда.

Я не мог долго ждать, когда люди освоят следующую букву. Это длилось медленно и долго. Поэтому я не давал свободно дышать и папе, и маме, когда у них появлялась свободная минута. Занятия в так называемой «школе», проводились два или три раза в неделю, в вечернее время. Я освоил письмо и чтение в очень короткое время.

Читать газеты я мог так, что отец говорил мне: «Ну что ты, строчишь как из пулемёта? Читать надо медленнее и вдумываться в прочитанное». В общем, читать я научился довольно быстро. Естественно, я умел и писать.

Я захотел идти в школу. Но об этом не могло быть и речи. В школу принимали с семи лет, а мне не исполнилось и шести. Но подходил сентябрь, и я так настаивал перед родителями, что они не знали, как поступить. Ведь не примут.

Отец ходил в школу и разговаривал с директором, уговаривал его. Но он ни в какую. Говорил: «Я не имею права нарушать закон». Но отец упросил, и решили, остановится на том, что я похожу в школу, пока мне не надоест, и сам брошу школу. На этом и остановились.

Но не тут-то было. Я к учёбе стремился. Учился лучше всех в классе. И уходить не собирался. Так и продолжал я свою учёбу. Учился я отлично. Вот только единственный был недостаток, я был мал ростом. Но в обиду я себя не давал, хотя и мал был, но сдачу давал. А зимы у нас были суровые, снежные. Снег был глубокий и ходить было до школы для такого маленького ребёнка далеко, километр или более, и через поле, так как школа была на другой улице. Когда был глубокий снег и сильный мороз, мама меня возила в школу на санках…

Представьте, я как какой барин, на «тройке» подъезжаю к школе. Я тогда особенно недопонимал, что это смешно. И, возможно, с меня смеялись. Ну да ладно… Чего не бывает. Всё это были житейские мелочи. Правда, такие мелочи меня ещё не раз сопровождали позже.

И что главное, тоже связаны со школой, и почти с такой же ситуацией. Но об этом я позже успею ещё рассказать. Это было уже в тёплом Крыму.

Обстановка в этот год была в стране очень сложная. Обстоятельства вынудили покинуть родные места. Мы решили поменять место жительства. Решили уехать в Крым, так как там уже давно жили родители моей мамы, и её брат и сёстры. В то время ещё не было поездов прямого дальнего следования, как сейчас. Мы взяли билеты до Симферополя, с пересадкой в Харькове.

В Харькове со мной случился маленький курьёз. По пути на посадку в поезд Харьков – Симферополь, а оставалось несколько минут до отхода поезда, я шлёпал сзади всех, так как не успевал за ними. И вдруг моя нога провалилась в какую-то щель на перроне. Ботинок мой застрял, и ни туда, и ни сюда. Я закричал. Подбежал отец и ещё какие-то дяденьки, и не сразу вытащили мою ногу из плена. Из-за такого, казалось бы, пустяка мы могли опоздать на поезд. Далее до Крыма добрались без происшествий. В Крыму мы сошли в Джанкое. Это город и станция перед Симферополем. Оттуда уже добрались до конца нашего пути, т. е., до совхоза «Тенсу».

Так он назывался тогда, сейчас не знаю. Это километров семь от Джанкоя. Совхоз был крупным садоводческим хозяйством в то время. В совхозе был огромный фруктовый сад, в несколько тысяч гектаров. Фрукты отправляли в торговую сеть разных городов. Из яблок, особенно из «падалицы» давили сок и отправляли на винзавод.

Мы там прожили недолго, всего около года. И особенно запоминающегося ничего не было. Помню только, там был небольшой старый, заросший, запущенный парк. Деревья в нём были настолько старые, заросшие, густые, особенно какие-то крымские акации с длинными до 15 см иголками, колючими до невозможности. Всё это заросло, сплелось, так что почти нельзя было не только пройти, но и пролезть. И вот в этих дебрях я видел таких маленьких птичек, чуть больше шмеля… Мне говорили, что это колибри. Там было множество и других ярких птиц. Вот только это я и запомнил.

Через год мы оттуда уехали. И я больше там никогда не появлялся.

В 1938 году мы переехали в совхоз Первомайский. Это недалеко от Евпатории, километрах в 10–15 от города. Это крупнейший зерносовхоз, располагавший десятками тысяч гектаров земли. В основном он выращивал пшеницу. Но, естественно, возделывал и другие культуры, как, например, ячмень, овёс, кукурузу, подсолнечник и другие.

Из овощей выращивали свёклу, морковь, тыкву, арбузы, дыни. Кормовые арбузы для скота. Кроме того, для животноводства сеяли кормовые травы: люцерну, эспарцет, сорго, суданку и многие другие. На отделениях совхоза, а их было 6 или 7, были свои сады, где росли яблоки, сливы, абрикосы, персики, черешни, виноград, вишни. На каждом отделении были молочные фермы, содержали большие отары овец, где-то держали свиней. Одним словом, это был богатый совхоз. Хозяйства были крепкие, успешные и богатые.