У нас всегда получалось удачно. В общем, мы не страдали насчёт винограда. Нам даже немного нравилось рисковать. Мы, конечно, серьёзно не осознавали, чем это может окончиться. Что значит молодость. Как говорят: «молодо-зелено». Видно, нам помогал Бог, и поэтому нам сопутствовала удача. Ну, и мы, конечно, были осторожны.

Я вот чего не понимаю. Как во время оккупации ходили в торговле русские, советские деньги? Ну, немецкие марки, понятно. Но советские? Да и где, и что можно было купить? Если только на рынках. Но я не видел рынка в Ново-Царицыно.

Почему я завёл разговор о деньгах. Наши соседи через дорогу, Жерёбкины, так они наши советские деньги просто «печатали». Ну, не в прямом смысле. У них двое ребят, и одна девчонка Тоня, наши друзья. И мы очень часто «толпились» у них дома. Ну так получалось, пойдём к ним общаться, то во дворе, то в доме. А их родители варили хозяйственное мыло и делали куски его сами. А мыло во время войны было дефицитом и пользовалось огромным спросом.

Вот они доставали всякое негодное мясо, туши свиней и т. п., наверно и дохлых животных. Доставали каустическую соду, и варили… Всю эту кухню, весь этот процесс мы видели. Они это абсолютно не скрывали. Вся технология проходила на наших глазах. А потом всё это варево разливали в квадратные формочки. А когда оно застывало, это и было уже мыло. Потом они его продавали.

Мыло было необходимо всем. Оно было самым истребованным продуктом. Вши никому не нужны. Но это ещё не всё. Интересна вторая сторона этого дела. Они занимались мыловарением с широким размахом, и постоянно всей семьёй.

И когда вся партия продана, а этих брусков мыла у них всегда было много-много, то начинали «подбивать бабки» всей семьёй. И мы, тут же, у них. Тоня заправляла утюгом. Она эти мятые рублёвки, трёшки, пятёрки, десятки разравнивала, разглаживала. А все остальные, в том числе и мы, складывали их, чтобы они были ровненькие сторублёвые стопки.

И этих стопок набиралось ого-го! Глаза разбегаются, глядя на них.

Денег вроде у них от этой торговли было очень много. А жили бедно-бедно, смотреть было не на что. Девчонка их, Тоня, была одета ну очень плохо, бедно. Да и ребята не лучше. Но куда девали они эти деньги? Когда мы присутствовали при подсчёте денег, то мы помогали их складывать в стопки. Всем была работа.

Мне кажется, что я настолько освоил тогда технологию мыловарения, что мог бы и сейчас заняться этим бизнесом. Но только кому нужно это хозяйственное мыло сейчас? Конечно нужно, но не такого качества. Не те времена.

Однажды я и соседская девчонка Варя погнали коров своих пасти, как всегда, за село, к реке. Выгоняли мы всегда очень рано. Когда во дворе ещё темно. Пока пройдёшь всю улицу, уже начинается рассвет. Пасли мы всегда на своей поляне. Она тянется вдоль реки и вдоль дороги.

Видим на поляне ночью побывала какая-то войсковая часть. Они, очевидно, были на марше, и здесь делали привал на отдых. А потом, наверно, срочно, часть по тревоге была поднята и двинулась дальше. А сбор был ночью.

На привале было много разбросано консервных банок, коробок, бумаги, пакетов и много всякого хлама. С нами были и другие ребята. И вдруг мы начали находить различные предметы. Бритвенные принадлежности, кружку, фляжку, складной нож, зажигалку, ну и так далее. Кто-то нашёл коробку от противогаза.

Мы с Варей нашли, как-то вместе, одновременно большой пузатый кошелёк, или как там его, портмоне, и красивую финку с рукояткой из слоновой кости.

Финку, конечно, я взял себе, а содержимое портмоне поделили поровну. Фотокарточки и какие-то документы, мы сразу же выбросили. А кроме всего этого, там было много немецких марок в крупных купюрах. Деньги мы разделили пополам и ничего не сказали ребятам. Побоялись сказать, что мы нашли такую крупную сумму денег и документы.

Мы боялись, а вдруг фрицы возвратятся и начнут искать. Ведь нам тогда несдобровать. Решили, лучше промолчать. Говорить об этом было опасно. А вдруг будет заявление об утере по команде? И местная жандармерия или полиция начнут искать, и конечно, нас найдут. Мы этого боялись очень. Но этого не произошло. А деньги мы отдали. Я – своей тёте, а Варя – своим родителям. И пользовались они ими, наверное, очень осторожно. Если, конечно, пользовались. Немецкие марки ценились, и на них уже можно было что-то купить в городе, на рынке. А мы-то стали «богатыми». Я, конечно, стал особенным «богачом». Потому что у меня была такая отличная, а главное, редкая финка, и довольно дорогая.

А вот финка моя, такая драгоценная вещь, уплыла из моих рук, по моей же глупости. Очень жаль. Это я впоследствии стал жалеть об этом. А раньше я не дорожил такими вещами. Также лишился двух пистолетов. Ещё стартового пистолета, ракетницы, нескольких сабель и карабинов. Не все из этих вещей мне были нужны. Но для памяти, можно было бы кое-что и сохранить. Но в то время у меня такие мысли не возникали.

Так вот, в отношении финки. Мой сосед Юра, увидев у меня эту вещь, так меня начал доставать. Продай, да продай. Ходу мне не давал. У него глаза на неё горели. Мать его работала, представьте себе (при немцах), директором маслозавода. Я понятия не имею, как он работал, где он брал молоко… Так Юрий предложил мне даже маслом расплатиться. Я долго сопротивлялся. Но он меня уговорил. Он притащил огромный, круглый, кусок масла, с футбольный мяч. Это ж сколько в нём килограмм? Я смотрел, смотрел на это масло, и сказал: «Чёрт с тобой, бери». Надоел он мне. Я знал, что не отстанет. Вот так бездарно я потерял свою драгоценную вещь, финку. Мой дядя Митя, узнал про эту сделку, очень меня ругал.

Масло съели, и ничего не осталось. А финка – это была бы память на всю жизнь. Но что сделано, то сделано. Вот сейчас, в настоящее время, я сам жалею об этом. Вещь действительно была дорогая и редкая. Наверное, тот фриц и сам очень сожалел о такой потере.

Для меня это была бы прекрасная память. Но – «тю-тю». Уплыла.

Надо сказать, что в Ново-Царицыно людям жилось в оккупации гораздо лучше, чем, например, в Дувановке. Там, у рабочих совхоза не было своих хозяйств, огородов. А в Ново-Царицыно были. Чем люди жили, на какие средства? В первое время, может быть, они ещё могли жить за счёт того, что осталось некоторое количество зерна, которое было спрятано, и немцы не могли найти. Вот поэтому моей матери было не выжить с четырьмя детьми, меня и решили «командировать» к тёте Шуре, в Ново-Царицыно.

Тётя Шура и дядя Митя жили в отдельной квартире в одноэтажном доме, с отдельным входом. В доме было ещё несколько квартир. Их квартира, очевидно, составляла часть одной более обширной квартиры. Одна общая стена представляла перегородку, из деревянных досок, неплотно сшитых. Это, наверно, когда-то была одна квартира. Но впоследствии её перегородили этой стеной. Но в описываемое время за стеной было другое помещение – румынский склад с мукой. Тётя Шура и дядя Митя жили довольно сносно. Они имели свою корову.

Правда, более у них ничего не было. У других были куры, гуси, или ещё что-то.

Зато у них была своя скатерть-самобранка. А точнее, стена-кормилица. Как я выше сказал, за стеной был склад с мукой. Мука там хранилась насыпом, без тары, чуть ли не до потолка. Заведовал складом один капрал, молодой румын. Звали его Тодор. Он же и руководил выпечкой хлеба для румынских солдат. С моими родственниками он был в хороших отношениях.

Доски в перегородке были заделаны не плотно. И одну доску можно было сдвинуть чуть в сторону. Образовывалась небольшая щель… Её можно было увеличить сколь угодно, когда надо.

И вот в эту щель мука текла (когда надо), как песочек, и столько, сколько захочешь.

Вот так мы и пользовались «своим хлебом» вдосталь. Это был дар божий для нас. Хотя и очень опасный. И конечно, тот румын однажды эту утечку, безобидную мелочь, заметил.