Как я уже писал ранее, на третий день после объявления войны многие мужчины нашего села, в том числе и мой отец, были призваны в армию. В скором порядке где-то формировалась их часть, и затем была направлена на Перекоп для обороны Крыма. Под Ишунью была создана на скорую руку линия обороны. Но все знают, как немцы пёрли в первые месяцы войны. Наши войска не успевали закрывать дыры. Вот и под Ишунью были большие неравные бои.

Немцы прорвали нашу оборону. И там много наших бойцов попали в плен, в том числе и мой отец. По рассказам отца, где-то там же находился лагерь для военнопленных. Он был под открытым небом, обнесён колючей проволокой. Как обращались немцы с пленными, особенно в первое время, всем хорошо известно. Об этом много и писали, и передавали по радио.

Отец находился в лагере довольно долго, примерно с октября 41-го, по начало февраля 42-го года. В начале февраля, где-то числа 7–8, ему вместе с тремя товарищами удалось бежать из лагеря. Они решили любыми способами пробираться в горы, к партизанам. Но добираться решили по одиночке, так как группу легче обнаружить и схватить.

Отец решил по пути заскочить на несколько часов домой. Хотя бы предупредить, что он жив и пробирается в горы. Домой он пробирался несколько суток по ночам. Появился он дома в полночь 10.02.1942. Дом, в котором мы жили – очень старый, одноэтажный. В нём было пять или шесть квартир. С соседом у нас была одна общая стена. Звукопроницаемость была отличная. Стоит чихнуть, и всё у соседей слышно. Если добрый сосед, то он может сказать: «Будь здоров». Но это если добрый сосед…

Соседом у нас был тот самый бывший пленный австриец, который с приходом немцев стал их правой рукой в наведении нового немецкого порядка. Он-то и услышал разговор нашего отца за стеной.

Хотя разговор вели как можно тише, осторожно, чуть ли не шёпотом. Но эта мразь услышала. Да мы и не думали, что наш сосед может донести. Но он это сделал.

Отец сразу же был схвачен немцами. Всё произошло неожиданно. Пришло несколько фрицев с автоматами, схватили отца и увели. Затем вывели на перекрёсток и расстреляли.

Мы, с матерью долго прятались, так как они приходили и искали нас. Трудно представить, что мы пережили. Каково было нашей бедной маме с четырьмя детьми. Она и поседела, и постарела в те часы и дни. Постоянно жить в тревоге, что вот-вот и нас схватят и расстреляют…

Но, видно, в данный момент Бог был на нашей стороне. Нас эта участь миновала. Хотя этот ужас уже никогда не забыть.

А эта гнида, фамилия его была Ударович, ходила по селу с гордо поднятой головой, и он всех ненавидел, всем угрожал. Его все боялись. Прятались, когда его увидят, и его белую повязку на рукаве. Он ещё тогда, когда вошли немцы в село, оставил всех рабочих без куска хлеба.

Сам лично ходил по дворам с немцами, и заставлял показывать, где спрятано зерно, и лично искал, если не уверен был, что всё показал хозяин. Вот, фамилия у него – Ударович, но мне кажется, что он жил под чужой фамилией. Это наверняка не австрийская фамилия. Ведь никто не знал, что он бывший австрийский военнопленный. Это выяснилось уже позже, после его побега, когда за расследование этого дела взялись контрольные органы. Долго он ждал своих, целых 27 лет, и дождался, сволочь. А позже, как только «запахло керосином», эта тварь, эта нечисть-австриец, со всей семьёй внезапно, незаметно (очевидно, ночью), исчезла. Очень жаль, что в нашей степной части Крыма негде было скрываться партизанам. Лес и горы далеко. Этой кикиморе долго бы зверствовать не пришлось.

Отец был расстрелян зимой, в феврале. Тело его лежало в низине, где ранее было укрытие для танкетки. О похоронах не могло быть и речи, не разрешалось никому.

Там он пролежал долго, до марта месяца, когда уже начал таять снег. И в этом укрытии уже была вода. Лежал он в воде, в луже. Только потом, когда ушла немецкая часть, нам удалось похоронить его рядом, в лесополосе, выкопав могилу.

После освобождения Крыма нашими войсками, мы установили памятник и металлическую ограду. И с тех пор эта лесополоса называется – «Лесополоса Богданова». Или попросту «Богдановская».

Лишь вспомнишь то время, сердце болит. А было ли это? Да, было, хотя было давно. Но для сердца и памяти нет этой дали. И это не сон, и не кино. Да, если бы так. То, что я видел, и что испытал, и не только я один, пусть это и очень далеко уже, но я всё помню и забуду едва ли.

Мне вспоминается зима 1942-го года. Она была снежной и суровой. Время для наших войск было тяжёлое. Крым был почти полностью оккупирован. Сражались только ещё Керчь и Севастополь. Севастополь был полностью блокирован с севера, то есть с суши.

Ежедневно немецкая авиация усиленно бомбила Севастополь с воздуха. Артиллерия с дальнего расстояния обстреливала город тяжёлыми снарядами калибра 500–600 мм. У них была партия орудий типа «Дора». Подкрепление, доставка боеприпасов и продовольствия в Севастополь осуществлялась с огромным трудом и большими потерями, только морем, с Кавказа.

Все эти сведения я узнал конечно же позже, когда был освобождён Крым. Но о том, что Севастополь усиленно бомбили, этому я сам свидетель. Я воочию видел, как ежедневно огромная армада немецких бомбардировщиков летала через наши головы бомбить. Как стая ворон, партиями, друг за другом летали, тяжело нагруженные, со стоном: «Гу-Гу-Гу».

В этих тяжелейших условиях, командование решило отвлечь часть вражеских войск от Севастополя, и высадило десант в Феодосии и в Евпатории. У Евпатории десант был высажен ночью 5 января 1942 года в 3-х – 3,5 км от города, на перемычке дороги между берегом и соляным озером Сасык-Сиваш, в сторону г. Саки.

Десант был невелик, всего около восьмисот человек (по слухам). Эти сведения от самих участников десанта. Из вооружения у них было три танкетки, несколько лёгких орудий, миномётов, ручные пулемёты, автоматы и гранаты.

В Евпатории, очевидно, большого гарнизона не было. Там было много военных госпиталей, переполненных ранеными. Моряки с ходу ворвались в город и разгромили немецкий гарнизон. Остатки вместе с ранеными в панике бежали из города в северном направлении. А это как раз через наше село – Дувановку.

Как я уже говорил, это была зима, январь. Холод был ужасный, хотя и небольшой мороз, но с ветром, и это было довольно чувствительно для раненых и раздетых фрицев. Довольно некомфортно.

Надо было видеть этих бежавших из города вояк. На них было страшно смотреть и даже было жаль их. Бежали кто в чём: закутаны в одеяла, простыни и т. п. На головах тоже, чёрт те что намотано в кровавых бинтах. Большинство только в нижнем белье, а поверх замотаны кто в простыни, кто в одеяло. По пути они, наверное, конфисковали лошадей, подводы, так как некоторые раненые лежали в телегах или сидели, а другие с обеих сторон, держась рукой за борт телеги, бежали рядом.

Многие бежали поодиночке, другие бежали группами. В общем, как попало.

Десантники ворвались в город неожиданно, ночью. Некоторые горожане поддерживали наших моряков, стреляли из окон и чердаков в немцев, в спину. Трое суток город находился в руках десантников. Потом немцы подтянули подкрепления со стороны Симферополя, а также со стороны Армянска. Наши десантники подмоги не дождались. А может быть, её вовсе и не планировалось. Кто знает? Остались они сами с собой наедине.

Трое суток в городе они были хозяевами. Но силы были неравные. Что ещё они могли сделать? В основном они все погибли, за исключением небольшой части, которые смогли покинуть город. А после того, как десант был разбит, немцы вовсю начали свирепствовать в городе, вымещая всё зло на населении. В течение недели или более они по всему городу делали облавы и хватали всех мужчин и подростков, и вывозили за город, в район Красной горки, и там во рву расстреливали. Шёл массовый расстрел. Гнали колоннами, через весь город на окраину, везли на машинах. Расправа продолжалась в течение всего периода оккупации. Было истреблено 12,5 тыс. человек. В Германию было угнано более 5 тыс. человек.