Но, Густава, оказывается, и звать не надо было. Через раскрытую дверь стало видно, как он сам решительным, или даже лучше сказать, грозным шагом направляется в обеденную залу. Лицо повара горело бордовым возмущением, глаза вылезали из орбит, поварской колпак сбился на бок, открывая всклоченные рыжеватые волосы. Белый форменный фартук, почему-то совсем не белый, держался только на одной тесьме.

Николь сразу заподозрила, что дело приобретает не совсем благоприятный оборот.

– Мой синьора, я не мочь так работать! – неистово начал жестикулировать Густав. – Я не мочь работать, я уходить! Этот страшный барышня, она меня без ножа застрелить! Без ружьё утопить!..

– Густав, – перебил возбуждённый поток междометий Теодор, – расскажи спокойно, что случилось.

– Я не мочь спокойно! Этот сумасшедший барышня, она строгать берёза, она варить берёза, она солить берёза, она толочь берёза! Берёза летать везде! В мой восхитительный жаркое – щепка, в мой ангельский суп – щепка, в мой изысканный фрикасе – щепка, – Густав заломил руки. – Мой синьора, или вы приказать этот страшный барышня никогда, никогда!!! не приближаться к кухня, или я уходить! И вы меня больше не видеть! – он решительно сорвал с головы поварский колпак и принялся яростно возиться с единственной оставшейся целой тесьмой фартука.

– Подожди, Густав, – остановил его Теодор, – ты о Дороти?

– Да, мой синьора, этот дьявольский барышня хотеть моя смерти!

Теодор, сдвинув брови, перевёл взгляд на Николетт:

– Где, позвольте спросить, эта ваша дьяволица в юбке?

Николетт лихорадочно придумывала слова в защиту своей чрезмерно энергичной служанки, которую, похоже, вот-вот попросят из дворца, когда она вдруг явилась в обеденную залу сама. С огромным подносом в руках, на котором красовалось блюдо с пирогами, бока которых кое-где изрядно подгорели.

– Десерт, господа! – стараясь подражать чопорной манере Филимона, произнесла она и размашистым движением препроводила блюдо на стол, заставив Теодора уже в который за сегодня раз схватиться за голову.

Глава 14. Я согласна!

Как только Теодор обрёл дар речи, первым делом обратился к повару:

– Густав, можешь быть уверен, Дороти больше не будет допущена на кухню. А чтобы тебе легче было пережить сегодняшнее потрясение, получишь в этом месяце солидную прибавку к жалованию.

– Я ещё долго страдать, мой сеньора, – трагично, но хотя бы уже без возмущения ответил Густав. – Этот страшный барышня убить моё чувство гармония.

Он вернул себе на голову колпак и, бросив взгляд, полный ужаса, в сторону Дороти и её пирогов, вышел из обеденной залы.

В воцарившейся тишине неожиданно прозвучал невозмутимый церемонный голос дворецкого:

– Пироги по-дегустайски а-ля-си-бердопасье. С ранней земляникой. Доводятся до усиленно подчёркнутой степени прожарки, чтобы лёгкой горчинкой оттенить сладость начинки. Кто из господ желает наполнить тарелки?

– Филимон, ты считаешь, что это можно есть? – скептически глянул на дворецкого Теодор.

– Всенепременно, милорд.

Теодор сделал жест, который можно было расценить как: «тогда угощайся». Дворецкий и ухом не повёл. Взял с блюда пирожок и откусил. Теодор и Матис замерли в ожидании реакции. По расширившимся от ужаса глазам, на которых выступили слёзы, стало понятно, что либо горчинка оказалась не такой уж лёгкой, либо в пирогах присутствуют и другие особые оттенки вкуса. Однако Филимон мужественно прожевал десерт и даже откусил ещё, не скривив ни одну мимическую мышцу.

– Ну как? – поинтересовался Теодор.

– Неповторимый вкус, – заверил дворецкий и получил в этот момент от Дороти такой полный восторга и всепоглощающей любви взгляд, что сделалось понятно: с этой минуты и на веки вечные этот мужчина стал в её глазах её благородным рыцарем в сияющих доспехах.

Матис впечатлённый заверениями Филимона потянулся было к пирогам, но дворецкий ловко подхватил блюдо со стола, и тому пришлось схватить пустоту.

– Я был бы премного благодарен, если бы господа позволили мне одному насладиться непередаваемым вкусом пирожков бердопасье. Взамен буду счастлив подать вам через четверть часа яичницу с беконом.

– Да, Филимон, будь добр, – кивнул Теодор.

Дворецкий вышел из обеденной залы своей неспешной величественной походкой с блюдом бердопасьешных пирожков, сопровождаемый всё тем же полным восхищения взглядом Дороти.

– Породистый… – расслышала Николетт её восторженный выдох.

Вот только жаль, Дороти с её доблестным рыцарем, похоже, ждёт долгая разлука. Терпение Теодора явно исчерпалось. Он принялся метать громы и молнии, заверяя, что уже в тридцатый раз за сегодня пожалел, что оставил в замке двух таких чрезмерно энергичных барышень.

Дороти лепетала, что хотела, как лучше, и просила проявить милость – оставить её в замке.

– Я согласна на любую работу и самое скромное жалование, – заверяла она.

Матис наблюдал за сценой с какой-то странной улыбкой и в первую же образовавшуюся паузу вставил неожиданный вопрос:

– Дороти, сколько вам лет?

– Милорд, разве это благородно, интересоваться возрастом барышни? – возмутилась она. Но тут же вспомнив, что находится в подвешенном состоянии и лучше пока господам не перечить, ответила: – Двадцать пять.

Это она, конечно, немного покривила душой. На самом деле ей уже исполнилось тридцать.

Теодор как-то странно покосился на брата:

– Это то, о чём я подумал?

– А почему бы и нет? Мне нужна была смелая и отчаянная барышня. Пожалуй, более отчаянной я за оставшийся день не найду.

Теодор рассмеялся:

– Если решишься на такое, я тебе не завидую.

Николетт начала догадываться, о чём говорят братья – Матис хочет нанять Дороти в качестве своей «возлюбленной». Это ещё более авантюрная затея, чем та, в которую оказалась втянута сама Николетт.

– А что мне терять? – усмехнулся Матис.

– Ты думаешь, у Дороти получится изобразить леди? Думаешь, родители поверят?

– Скажу, что моя Адель из далёкой-далёкой провинции и совсем недавно начала выходить в свет, поэтому незнакома со всеми тонкостями этикета и бывает неловкой.

– Я согласна! – выпалила Дороти, которая не страдала отсутствием сообразительности и тоже поняла, о чём речь. – Только если мне позволят остаться здесь с моей госпожой, – тут же поставила она условие.

Опережая гневную тираду Теодора о том, что ему-то за что такая головная боль, Матис произнёс:

– Тео, выручай. Буду твоим должником.

Скорее всего, Теодор нашёл бы повод отказать, ведь голодные мужчины, как известно, редко бывают сговорчивыми, но тут вовремя подоспела яичница с беконом. Филимону даже не пришлось озвучивать название блюда, Теодор сразу велел наполнять тарелки. Заполучив приличную порцию, он махнул рукой:

– Знаю, что сто раз пожалею о своём решении, но так и быть, пусть Дороти остаётся.

Матис послал брату благодарный взгляд, а затем пристальный на новоиспечённую «возлюбленную».

– Хм… – потёр он затылок, – пожалуй, придётся завтра проехаться по магазинам. К пятнице у «леди Адель» должен быть подходящий наряд.

– И у леди Николетт тоже, – кивнул Теодор. – Подъезжай к десяти. Барышни, надеюсь, вы к этому времени тоже будете готовы отправиться за покупками.

Вообще-то, Николетт собиралась отправить завтра Дороти в имение к папеньке, чтобы она собрала кое-какие вещи для себя и для самой Николетт. Невозможно постоянно ходить в одном и том же платье, хоть это и лучшее её платье. Но если Теодор и Матис решили помочь с обновлением гардероба, Николетт возражать не будет, потому что, сказать по правде, кроме того платья, которое сейчас на ней, ничего подходящего случаю у Николетт не было. И даже если бы Дороти съездила в имение, Николетт всё равно пришлось бы идти на пятничный приём к родителям Теодора и Матиса в этом же платье.