Ну, была-ни была. Все и так хреново, и спасать положение уже незачем, смысла нет. Нэш велел повязать тех, кто пытался убить Клэр, и потребовал выдать ему тех, кто ночью был в леднике и насиловал «королевскую зверюшку». Когда ответом ему ожидаемо оказалось хмурое молчание, он приказал всем мужчинам выстроиться в шеренгу и заявил, что в таком случае просто отберет каждого второго и накажет соответственно. Что тут началось! Бабы подняли визг и плач, мужики начали указывать друг на друга, и в конце концов удалось выявить двенадцать виновников. Кнехты Нэша каждому всыпали по двадцать плетей, и всыпали, под взглядом великана, качественно, от души. После чего Клыку, Ветру и Волкодаву вернули и коней, и кое-какие вещи, и даже кота в мешке, и отряд, забрав двух несостоявшихся убийц, отбыл обратно по Королевской Дороге в сторону Блумсберри.
Иво прижимал к себе Клэр, и то и дело с жалостью поглядывал на ее запрокинутое лицо и тонкую длинную шею. Она была такая хрупкая, просто невесомая, такая трогательная, такая обреченная, одинокая, что его экзальтированная душа и его мягкое сердце просто разрывались на части. И не успели они доехать до следующей деревни, а он уже все решил для себя. Он женится на этой девочке. Гэйб приказал ему жениться?.. Он выполнит приказ своего господина и друга. Он было совсем уже решил жениться на Гаге, когда заподозрил страшное, но Гага умерла, усугубив его нравственные терзания. Ему никогда не избавиться от страсти к Габриэлле, тут и говорить не о чем. Он страшный грешник, так как продолжает пылать страстью к грешнице, извращенке и убийце… И эта девочка будет его крестом и искуплением его вины перед Богом, Гагой и Гэйбом. И перед нею и другими девочками Садов Мечты – в том числе!
Кира готовила снадобья, лечила пострадавших мальчишек, парней и девушек, обслуживала гостей. Арес сидел в клетке, прикованный к стене так, что дотянуться до него было невозможно; раз в день стражник заходил к нему и давал еду и питье. Кира же не оставляла мысли спасти его. Эта мысль терзала ее днем и ночью. Она осторожно, понимая, чем рискует, склонила стражника на свою сторону, ублажая его и угощая легким наркотиком. Он согласился закрывать глаза на то, что Кира разговаривает с Аресом и передает ему через него лекарства и лакомства, но впускать ее в клетку отказывался наотрез, ссылаясь на то, что в любой момент кто зайдет, и тогда все, ему конец. И был прав: Хозяин приказал проверять ее несколько раз на дню, и зайти стражники могли сюда действительно в любой момент – и входили. Ночью, когда никого не было, Кира пыталась сбить замок камнем, но не смогла. Она путем нереальных ухищрений раздобыла заточку, но и с ее помощью справиться с замком не смогла.
– Я тебя не оставлю. – Прижавшись к прутьям, и пожирая Ареса глазами, твердила она. – Я сделаю что-то, Ларс, не отчаивайся!
– Ты это, – отвечал он через силу, – не парься обо мне. Зря ты с парнями не пошла… А я не жалею, ты не того, не думай, даже, не жалею. Тебя жалко. Не надо ничего, я тут, рядом с тобой, и это, нормально…
– Я сделаю что-то. – Не сдавалась Кира. – Ты не отчаивайся, я сделаю. Я многое теперь могу, они и подумать не могут, сколько я могу. Эти зелья… они на самом деле очень сильные и очень… коварные. – Она произнесла это чуть слышно. – Они вроде бы помогают… А на самом деле – нет.
– Ты того, это! – Испугался Арес. – Не спались, слышь?! Они ж тебя в пыль втопчут!
– А ты думаешь, я боюсь? – Усмехнулась Кира. – Думаешь, я вообще чего-то боюсь теперь?.. Ларс, они без этих зелий не могут. Ни Он, ни Она. А скоро… – она прикусила губу, но в глазах плескалось торжество. – Потерпи, родной. Им придется мне уступить. Она-то не уступит, Она тварь страшная… А Он – уступит. Он сделает все, что я прикажу. Не сомневайся, Ларс, жди и верь, слышишь?..
Кенка давно уже столько не ездил, сколько ему приходилось теперь. «Гоняю по нашему треклятому острову, как собака бешеная. – Думал он, добравшись до Фьёсангервена и отправляясь вновь в Клойстергем. – Дай Бог, чтобы окупилось, тьфу-тьфу-тьфу. Вроде, нормально все идет, не сглазить бы. Ну, и рожа была у Антона, вот рожа! – Он фыркнул, пригубив любимое вино с Мадейры. – Что он теперь делать будет, интересно? Небось, сейчас волосенки себе рвет, проклинает нас, а сделать-то ничего не может!». «Левиафан» на всех парусах шел мимо Ашфилдской бухты, и Кенка мимолетно задумался, не сделать ли остановку, не расслабиться ли?.. Но не посмел, боясь брата, который и так пребывает в бешенстве из-за Вэла. «Но пронесло же, пронесло. – Думал он с тоскою. – Вроде все поверили, свидетелей нашему разговору, сцене этой тягостной, не было… Господи, вот бы можно было переиграть все, ни за что я так себя бы не повел, надо было как-то деликатно, осторожно, а я буром попер, болван… Ведь он же колебался, я же не идиот, видел же, что он колеблется, что ему и хочется, и колется, воспитание, то, се, страх перед отцом, я же понимал все это!..». Такими мыслями Кенка терзал себя целыми днями, сутками, сознание его ходило по заколдованному кругу, снова и снова пытаясь переиграть проклятую тягостную и стыдную сцену, и избежать трагедии. Ему искренне было жаль мальчика, как возможного и желанного любовника, он столько грезил о нем, распаляя себя фантазиями, столько жил этими мечтами и предвкушениями, что жесточайшее разочарование и ужасный итог никак не желали укладываться в его голове и не давали смириться. Он и теперь убеждал себя, что Вэл не был к нему равнодушен! И снова, и опять искал и находил подтверждения своим фантазиям, чтобы оправдать самого себя, и только этим и жил в последние дни.
В Светлом было тихо. Время было позднее, и иного Брэгэнн и не ждал, а потому, подняв руку, прислушался. Все его люди знали, что делать и как действовать, новые команды были бессмысленны. Наконец-то он добился своего! Долго же он этого ждал. За Омью его люди перебьют других Птиц, оставив только Вепря – его Брэгэнн назначил сакральной жертвой. Не найдя его тела среди остальных, Ворон и остатки его банды решат, что именно он оказался-таки предателем. В этом Брэгэнн видел высшую справедливость, нечто эстетически завершенное и правильное – а он ведь был своего рода эстет. Ворон тоже в свой черед свое получит, не вопрос. Но до этого ему придется немного помучиться от бессильного бешенства. Это тоже будет красиво и правильно. Брэгэнн любил правильность и завершенность во всем.
Все следовало сделать очень быстро. Это эльфийская территория, и эльфы не останутся в стороне, они очень скоро будут здесь. Поэтому, увы, придется обойтись одним убийством и погромом, удовольствия оставить на потом – захватить пару девок, ну, и конечно, Вепрь – его Брэгэнн очень хотел бы получить живым. Пусть тот не только сдохнет в муках, но и знает при этом, что его Птицы считают подонком и предателем. Это тоже очень красиво и поучительно. Просто поэма. Эх, и почему он рыцарь?.. Был бы поэтом, какие поэмы писал бы!.. Брэгэнн, усмехнувшись, дал отмашку своим людям и бросился к первому дому.
Как ему и рассказывали, дома Птицы строили наподобие эльфийских: без каменных оград, с широкими окнами и хлипкими дверями. Брэгэнн выбил дверь пинком и вдвоем с кнехтом, освещающим все факелом, ворвался внутрь. Никого. Жаль! Но ожидаемо. Он пинками отшвырнул то, что попалось под ногу, и выскочил наружу. Но того, что и другие его люди будут выскакивать на улицу с тем же результатом, он не ждал. В поселке по-прежнему было очень тихо, на шум уже кто-то должен был отреагировать, но не залаяла даже ни одна собака, не зажглась ни одна свеча в темных больших окнах. Брэгэнн вновь вскинул руку, призывая к тишине, настороженно обернулся, шаря глазами по окнам и улице. Что-то не так! В животе противно похолодело. Нельзя верить чельфякам! Они не люди, этого никогда забывать нельзя, и с человеческими мерками подходить к ним нельзя тоже! Эта мысль успела мелькнуть в голове за секунду до того, как, слепя, с трех сторон вспыхнули шары эльфийских огней, шипя и стреляя холодными искрами, и прозвучало хриплое эльфийское: «Ил-лим!!!». Проклятые остроухие твари все-таки прознали об их вылазке!
