Иво первым заметил на следующий день отсутствие Гаги и сразу же поспешил к Алисе. Та сделала большие успехи в изучении итальянского языка, и в этот момент как раз читала итальянскую новеллу, переводя её вслух для Розы и Тильды. Близилось обеденное время, когда она шла к принцу, чтобы пообедать с ним и попеть для него, и остальные друзья уже её оставили. Тильда и Роза вежливо приветствовали Иво, причём последняя даже более чем вежливо, но ему было не до церемоний.

– Алиса… Госпожа Тильда… – Иво выглядел больным, – я вас очень прошу, выясните, куда делась служанка принцессы, глухонемая… Гага, кажется?

– Я слышала, – Тильда всегда всё слышала, – что она слегла в горячке. А что случилось?

– Вы её видели?

– Нет. Я только слышала, как поварихи утром обсуждали это.

– Подождите. – Алиса отложила рукоделие, встала, подошла к Иво, внимательно вглядываясь в его лицо. – Почему тебе так страшно?

– Не спрашивай. – Попросил Иво. – Прошу тебя, не спрашивай ни о чём! Просто мне станет спокойнее, если ты увидишь её и скажешь, что с нею всё в порядке.

– Я могу сбегать, посмотреть! – Встрепенулась Роза. Иво ей безумно нравился, и она была только рада услужить ему.

– Так чего ты боишься? – Спросила Алиса, когда Роза убежала. Иво покачал головой:

– Я молюсь, чтобы я был не прав.

– Ты уже давно не ходишь на исповедь. Отец Марк спрашивал о тебе. Он ведь твой друг, такой же, как мы с Гэбриэлом. Он беспокоится о тебе, и я беспокоюсь! – Алиса взяла его за руку. – Что происходит? Что будет, если ты прав?

– Я не знаю.

– Но ведь я ничем тебе не смогу помочь, если не буду знать ничего, Иво!

– Не надо меня пытать. – Попросил Иво. – Я сам не понимаю, что творится. Даст Бог, сейчас придёт Роза и скажет, что всё в порядке… А пока спой мне, Алиса, ладно?

Алиса не стала ломаться. Она успела спеть две красивые и грустные баллады, пока не вернулась Роза. И уронила лютню: служанка была бледной, заплаканной и вся дрожала. Села на лавочку и разревелась. Иво встал, страшно побледнев и почти утратив способность дышать.

– Что случилось, Роза?! – Вскричала Алиса, тоже побледнев.

– Эта девочка, Гага, она повесила-ась! – Прорыдала Роза. – Я вошла, а она виси-и-т! А когда её сняли, оказалось, что у неё ТАМ кровь и синяки – она изнасилованная была-а-а!!! – Девушка заревела в голос. Тильда и Алиса в ужасе повернулись к Иво – а тот вдруг рухнул в обморок.

Над бесчувственным Иво между Тильдой и Алисой разгорелся яростный спор.

– Да это же он! – Убеждённо воскликнула Тильда. – Изнасиловал её, подлец, а потом встревожился… Надо принцу сказать!

– Нет! – Алиса даже заслонила Иво собой. – Он не мог! Не мог! Это не он!

– Как же не он?.. О нём чего только не говорят! Девочка худенькая была, он как раз таких любит, это же весь замок знает! Надо звать стражу…

– Не смей! – В глазах Алисы заполыхало золото. – Сначала он очнётся, я с ним поговорю, а потом сама решу!

– Воля твоя, девочка, а это страшный грех: обидеть убогую… И защищать такого – грех тоже!

– Он не такой! – Стояла на своём Алиса. – Я не верю, что он такое мог! И не смей никому говорить, скоро мы всё узнаем.

– Как скажешь, девочка. – Тильда обиделась и демонстративно ушла в сад. А Алиса склонилась над Иво, пытаясь привести его в чувство.

Он не смог отпираться. Юноша был так потрясён, что сразу всё рассказал Алисе, и та всплеснула руками:

– Ну почему ты сразу мне всё не рассказал?! Мы бы спасли эту девочку, если бы знали, что ей грозит!

– Я не верил… Не хотел верить… Я любил её, Алиса, я и сейчас её люблю!

– Иво, как ты можешь?! – Поразилась Алиса. – Она же вздорная, наглая, не умная, злая… да ещё и развратная! Нет, я не верю, что ты её любишь, не верю! Ты же добрый, чуткий, утончённый… Ты Фанна! Как?!

– Я не знаю… – Простонал Иво. – Может, это какое-то колдовство?.. Может, её заколдовали?..

– Ничего подобного! – Вспыхнула Алиса. – Такую ленивую, злую, глупую… не хорошую девушку не нужно заколдовывать, она сама на всё способна! А теперь что? Тильда думает, что это ты!

– Мне всё равно. ЕЁ я не выдам. – Обречённо покачал головой Иво. – Никогда.

– А Гэбриэл? Если тебя обвинят в таком ужасном поступке – что будет с ним? Не-ет! Если тебя попытаются обвинить в этом ужасном поступке, я сама пойду к батюшке и всё расскажу ему про… эту!

– Алиса, если ты это сделаешь, я пойду и брошусь со стены! Клянусь!

Алиса притихла – знала, что он это может. Всхлипнула:

– И что теперь делать?

– Я не знаю. – Иво закрыл лицо руками. – Я на исповедь не могу идти – не могу подставить ЕЁ. Я не знаю, как мне дальше жить… Встречаться с нею я тоже больше не могу… И не могу смотреть на других женщин, все они – ничто по сравнению с НЕЮ! Я не знаю, как мне дальше жить!

– Вот несчастье! – Вздохнула Алиса, привлекла к себе его голову, уложила к себе на колени, гладя по волосам. – И если подумать, то и батюшке этого рассказывать нельзя, он ведь её тоже любит… Ах, я совершенно не знаю, что делать!

Тильда, без зазрения совести подслушивающая под окном, тяжко вздохнула: она тоже не знала.

К моменту возвращения своего возлюбленного дева Элоиза выспалась, опохмелилась, разозлилась, устроила домашним профилактическую взбучку – было бы, за что, вообще бы убила, – и стала маяться от скуки. Страсть ее была под стать ей самой: бешеная и бескомпромиссная. То, что вызвало в ней такие чувства, должно было постоянно находиться в зоне ее досягаемости, будь то вещь, конь или мужчина; она не отпускала от себя предмет своей привязанности ни на минуту, а если это было невозможно, она становилась невыносимой и опасной для окружающих. То, что она захотела, должно было принадлежать ей немедленно и целиком, отсрочек Элоиза не терпела. Поэтому бесилась, дергалась, разогнала всех домочадцев по углам и заставила своего несчастного кузена спрятаться от себя в кретчатне. Элоиза это помещение ненавидела, ей не нравился запах птичьего помета, и там номинальный Сван повадился скрываться от двоюродной сестрички. Тронуть она его не тронет, но крови выпьет столько, что потом литрами можжевеловки не заглушишь! Язык у Элоизы был таким же безжалостным, как и остальное ее оружие. И все ждали возвращения Смайли, при котором Элоиза становилась веселой, благосклонной, а главное – ей становилось ни до кого. Как говорится: пусть весь мир подождет!

Так что возвращению Смайли обрадовались все в Блэксване, от Элоизы и ее кузена до последней служанки.

Смайли кружил по широкому двору Блэксвана, горяча своего роскошного гнедого мерина-олджернона, подарок Элоизы. Он был, как обычно, слегка пьян, зол и весел – а вот весел прямо-таки через чур, как никогда еще. Элоиза, выскочившая встречать господина своего сердца во двор, сама разулыбалась при виде его радости, приписав ее окончанию тягостной разлуки. Но у Смайли был и другой повод для веселья.

– Иза! – Он единственный называл ее так, и женщине очень это имя нравилось. – Ты смотри-ка, с каким я презентом! Смотри-смотри! Сам младший Хлоринг, собственной потрепанной персоной, один и без охраны!

– Смайли, ты что, дурной?! – Элоиза увидела, что высокий гость пожаловал к ней не добровольно: оба глаза Гэбриэла украшали синяки, какие бывают при ударе по переносице, губа разбита, руки связаны и крепко привязаны к луке собственного седла. – Это же Хлоринг! Ты что, совсем ничего не понимаешь?!

– Не-ет, Иза, я не дурной. – Смайли спешился, подошел к ней и смачно поцеловал. – Он сам мне под ноги свалился, ехал, придурок, по тропе, глаза закрыв, и лбом о ветку и хряпнулся. Один ехал, даже без собаки! Дурной я был бы, если б не воспользовался случаем чудесным!

Он был счастлив до того, что хотелось приплясывать и расхвалять себя: «Ай, да Иеремия, ай, да сукин ты везунчик!». О том, что Гэбриэла нужно любой ценой и как можно скорее уничтожить, он думал неустанно с той самой минуты, как узнал о его побеге. В отличие от других своих подельников, Смайли не верил ни в то, что Гэбриэл не помнит, кто издевался над ним, ни в то, что он предпочтет забыть и затаиться. Щенок даже тогда, связанный и истерзанный, истекающий кровью, огрызался, сопротивлялся и отказывался покориться и просить пощады. И Смайли твердо знал, как только услышал, что тот жив и свободен, что Гэбриэл им отомстит. Все было просто: или он их, или они его. В сущности, как только барон увидел его на тропе, потерявшего сознание от удара о дубовый сук, он тут же подумал, что нужно его прирезать. Прямо так, бессознательного, и бросить на тропе, обобрав. Тогда его смерть спишут на грабителей, тех же Птиц, к примеру – уж Смайли бы позаботился о свидетелях, которые видели Птиц именно в этом месте и в это время! Это был отличный шанс и отличный план. Но не та была натура у садиста-Смайли, чтобы отказаться от возможности потешить свои самые сильные страстишки, коли уж подвернулся такой случай! Чтобы не покуражиться над бывшей своей жертвой, посмевшей вообразить себя свободной и сильной. Доказать этому спесивому щенку, что он по-прежнему никто перед ним, Иеремией, по-прежнему его удел – стонать, терпеть и бессильно яриться. Именно предвкушение этого развлечения горячило его кровь и заставляло аж искриться от шального веселья. От Элоизы он ждал полнейшей поддержки и горячего участия – знал, что его дорогая подруга в жестокости не уступает ему самому. Смайли намеревался как следует унизить Гэбриэла, и прежде, чем убить, поиздеваться над ним всласть!