— Все хорошо, — заговорил тренер, — в конце ты остановил его. Не гонг спас — сам выстоял. Все правильно.

Он обтер губкой лицо Юры. Во рту Юры был горький, полынный привкус и во всем теле ощущение исхлестанности, боли, разочарования.

Юра встал и покачался на носках. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, ощутил, что тело его состоит из мельчайших мышц-волокон, оно раздроблено и каждая частица живет сама по себе. Каждая готова к бою, напрягается, пульсирует, и Юра понимает, чувствует любую, самую маленькую из них, но они — каждая сама по себе и поэтому разбивают, пронизывают тело нервной дрожью, и не собрать, не объединить их.

Ему показалось странным, что вот он, в майке, в трусах, стоит на белом квадрате ринга под жгучим светом ламп, под взглядами людей. Он не думал о зрителях, но сейчас посмотрел в зал на лица, которые показались ему неясными пятнами, удивился этому и побежал глазами по этим бледным теням, не понимая, зачем нужен бой, схватка, он сам праздно расслабленным, отдыхающим людям. Глаза его перескакивали с одного ряда на другой все выше и выше и не знали, куда же им деться, и вдруг взгляд его споткнулся и сразу глубоко вошел, будто провалился, в чьи-то глаза. Это были блестящие, манящие женские глаза. Юра на таком расстоянии в полутьме не мог разобрать черт лица, но совершенно отчетливо представил разрез чувственных губ, черные, собранные в тугой блестящий узел волосы.

Он никогда не думал о женщинах ни во время боя, ни перед его началом: это мешало боксу и, самое главное, казалось второстепенным. Но сейчас острый женский взгляд перевернул все его чувства и представления.

И когда раздался гонг, он, становясь плотно всей ступней, пошел в центр ринга. Быков шагнул вперед мгновением позже. Одним сильным уверенным движением он поднялся со стула, распрямился и подался вперед. Еще в движении он разглядел, как скосолапила уставшая левая нога Юры, и глаза Быкова царапнули по этой ноге.

И сразу же — тата-тата-та-та-та — прозвучали отрывисто, как автоматная очередь, удары Быкова. Сильные прямые удары с обеих рук должны были отбросить Юру и решить исход боя. Но Юра не ушел в сторону, не уклонился, а сам — с ударом — шагнул вперед.

Люди, далекие от бокса, часто полагают, что боксер хочет изувечить, изуродовать соперника, что здесь проявляются темные, звериные инстинкты. На самом деле спортсмен не испытывает злобы или желания сделать что-либо обидное, оскорбительное, просто ринг имеет свои законы. Противник не является человеком, на которого распространяется «жалко» или «не жалко». Он — это второй «ты»: ему тоже необходимо выйти на ринг, он, как и ты, не может без этого и, осознанно, полностью представляя опасность и риск, готовился к бою, хотел и хочет борьбы, победы.

Иди вперед, резко брось кулак, потянись, достань, ну достань же его подбородок! И снова вперед, та-та-та-та, та-та-та — звучат удары перчаток.

Юра не знал и не думал, каким будет удар, — уже захватила, повела интуиция, когда не знаешь, отчего и почему надо сделать именно так, но это надо сделать, и управляет тобой какое-то непонятное чувство уверенности, правильности.

Надо ввести руки между перчаток Быкова и работать, работать по корпусу так, будто не стонут, не дрожат от усталости мускулы.

Как стремятся к тем единственно верным мыслям, словам, отыскать которые, осознать бывает мучительно трудно, так, неосознанно, интуитивно подчиняясь этому стремлению, Юрий искал то движение, атаку, то большее, что он не мог назвать словами и что нельзя предугадать.

Но как тяжело идти вперед! Дрожат ноги, сдавила грудь майка, и уже нет легкости в руках. В обороне Быкова брешь, и, значит, атаковать, прорваться в нее — влечет, командует, гонит вперед чувство боя. Желание, страсть победы не дает отдыха, вперед изо всех сил!

И Юра нашел то движение, ту неожиданность, которая должна была появиться. Он готовил атаку правой, она была в засаде, и Быков видел ее и стерег. Но когда атака уже была готова и должна была резко и жестко вылететь перчатка, Юрий вдруг, сам не зная почему, подчинясь какому-то неведомому приказу, по-кошачьи гибко и пружинисто шагнул в сторону, будто выскочил из заряженного пространства их противоборства, левая рука его поднялась и метнулась по дуге сверху, сбоку, вылетела к челюсти и накрыла ее, и вот теперь он почувствовал будто взрыв в мышцах правой руки, и она выстрелила кулаком в перчатки Быкова, пробила, прошла через них.

Юра видел удивленные, ставшие отрешенными глаза Быкова, словно тот силился решить какой-то вопрос и — не мог. Юра хотел атаковать, но Быков прижал его руки, снова прижал их, судья сделал замечание.

Раздался гонг. Они оттолкнулись друг от друга и мгновение стояли, не зная, что теперь делать. Потом Юра увидел, что у канатов его уже ждет тренер, и пошел к нему.

— Ну вот… — тяжело, прерываясь на вдохе, сказал Юра, — важнее, чем даже победа… — Он хотел сказать, что же важнее, но сбился, получалось путано, нескладно, и он замолчал.

— Да, да, — тренер, деловито теребя руку, снимал перчатку.

— Ведь так?.. — снова начал Юра, но уже позвали в центр ринга, и судья властно сжал его руку, поднял ее вверх, а Юра все хотел повернуться к тренеру и услышать от него или сам сказать, что понимает: Быков сильнее и победа во многом — аванс за молодость, но не победа важна, а то, какой бокс, вернее, не сам бокс, а… нет, не сказать точно, надо потом подумать, сейчас не сосредоточиться.

Может, это понял и скажет тренер?

Но когда Юра подошел к нему, тот притянул его к себе, прижал с силой — щека к щеке, но ничего не сказал и пошел вниз с ринга.

Юра обернулся назад, к Быкову. Нельзя же так просто расстаться. Когда еще увидят друг друга? Он хотел пойти за Быковым, но Быков уже пролез под канаты и спускался вниз.

И не побежишь, не крикнешь: «Быков, Быков, постой!» — нетактично, и, верно, другое у него на душе.

Быков ушел, исчез за хлопнувшей половинкой двери. Уже его как будто и не было в зале.

Юра остался один на ринге и, значит, тоже должен уйти — готовится следующая пара. Он пошел за тренером по проходу, между зрителями, еще ощущая остатки их внимания к себе.

У выхода из зала он остановился и стал смотреть в ту сторону, где сидела та женщина. Она, конечно, захочет встретиться с ним, ведь она почувствовала то необычайное, что возникло между ними и связало их. Но почему-то нигде не видна ее черных, без полутонов волос, азартных блестящих глаз.

Под душем Юра задрал голову, хотел сказать, прокричать в тугие, рвущие тело, горячие струи воды о боксе, о том, что испытал он, но звуки, невнятно пробурлив где-то в горле, так и не родили слов. Может, нечего сказать из-за того, что победа нужна была только ему и она — лишь самоутверждение некоего Юрия. Если бы люди были благодарны за его победу и нуждались в ней, то не возникли бы сейчас сомнения и неопределенность. И может ли вообще появиться от любого триумфа на ринге чувство уверенности в его необходимости, обязательности для других людей? Может ли возникнуть ощущение, что он вложил все свои силы, весь свой дух в дело достойное, настоящее и совершил все, на что способен? Значит, пора романтики прошла? И бокс был только этапом? И нужно научиться не удивлять людей, а научиться жить среди них. И должна быть что-то более важное, чем победа?