— Где это случилось? — спросил лейтенант.

— Тут, неподалеку. Я вас провожу.

По дороге Никодим Иванович сообщил, что в этих местах воевал и что знает здесь каждый кустик, каждый бугорок. Предполагал он, что в земле остались неразорвавшиеся снаряды и мины.

Подъехали к порыжевшему и выцветшему за лето пригорку. Побуревшая трава была покрыта налетом холодной росы. Над полем висела немая тишина.

Саперы, собрав свое имущество, стали прочесывать пригорок и его окрестности. По словам Петрова, именно тут проходили бои, да и вчерашняя трагедия, происшедшая у пригорка, подтверждала, что поиски следует начинать на этом месте.

В наушниках миноискателей монотонно звучали зуммеры. Саперы расположились уступом в линию. Впереди — лейтенант Гущин, за ним — почти двухметрового роста прапорщик Андрей Строганов, и дальше шел сержант Куропаткин. Они осторожно поводили вправо и влево, будто хоккеисты клюшкой, поисковыми рамами. Изредка кто-нибудь из них останавливался, напряженно вслушивался в изменявшийся тон зуммера, втыкал в землю металлический флажок и продолжал поиск.

К полудню, когда солнце перекочевало на вторую половину небосклона, саперы в первый раз присели. Изрядно перемазавшись землей, они полукольцом распластались у пригорка. Дымили молча. И враз, как по команде, поднялись.

— Андрей, останешься здесь. Осмотри еще раз все, а мы займемся «гостинцами», — распорядился лейтенант.

Андрей, смуглолицый прапорщик, долгим взглядом проводил уходящий к крутояру «ГАЗ», в кузове которого на песчаной подушке были уложены полтора десятка немецких мин и снарядов. Затем он медленно подошел к зиявшей темно-пепельной воронке от вчерашней разорвавшейся мины. Постоял и невольно кинул взгляд в сторону деревни. Оттуда катились две черные точки. С каждой секундой они разрастались, и теперь Андрей отчетливо видел тех самых двух волкодавов, которые надвигались с неимоверной прытью. «С чего бы это?» — подумал он. И как ужаленное дернулось у него плечо. Он даже отпрянул назад и оглянулся туда, куда ушла машина. Но тут же взял себя в руки.

Расстояние между ним и собаками все сокращалось и сокращалось. И когда между ними остались считанные метры, тихое поле разразилось оглушительным, дробящим взрывом, раскатистым эхом, донесшимся от крутояра.

Замер на мгновение Андрей. Остановились как вкопанные собаки. И залаяли в бездонное небо.

Первым оживился человек. Понял — все в порядке, товарищи взорвали мины. Поле снова стало тихим и безмятежным.

Пришли в себя волкодавы. Вильнув хвостами, они приблизились к темно-пепельной воронке, обнюхали ее, поскребли лапами, прилегли, тяжело дыша.

Андрей смотрел на собак, и вдруг его охватило какое-то невыразимое чувство сострадания к животным. Он присел на корточки, погладил одну, затем другую собаку и только сейчас разглядел, что рядом на бруствере и в самой воронке валялось множество стреляных гильз. Невольно его взгляд остановился на одной из них, со сплющенным дульцем. Андрей приподнял ее, повертел в руке и опустил на землю. Гильзы в большинстве своем были искорежены, разорваны, очевидно, вчерашним взрывом.

Андрей размышлял, как могло все это произойти. Быть может, пастух нашел одну из патронных гильз, стал рыть землю и наткнулся на мину, а может быть, что другое…

Андрей снова посмотрел на сплющенную гильзу. Она торчала вверх капсюлем, который был, к его великому удивлению, целым и невредимым.

Собаки еще немного полежали, потом медленно, след в след, засеменили к деревне. Андрей тем временем разжал сплющенную гильзу и извлек из нее крохотный клочок бумаги. Губы его задрожали, глаза не верили тому, что можно было разобрать из оставшегося текста на выцветшей, пожелтевшей бумаге. Но то, что за последней, стершейся строчкой: «Умрем, но…» отчетливо сохранилась подпись: «Старшина Строганов Алексе… Осип…», подпись его без вести пропавшего отца, — это был факт неоспоримый…