Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Воронцов Александр ПетровичВартан Виктория Николаевна
Горбатюк Виталий
Гуревич Наталья Львовна
Дунаевская Елена Семёновна
Макарова Дина
Знаменская Ирина Владимировна
Петрова Виктория
Насущенко Владимир Егорович
Любегин Алексей Александрович
Губанова Галина Александровна
Александров Евгений
Герман Поэль
Иванов Виталий Александрович
Дианова Лариса Дмитриевна
Пудиков Николай
Мельников Борис Борисович
Орлов Александр
Кобысов Сергей Андреевич
Гранцева Наталья Анатольевна
Макашова Инна
Пидгаевский Владимир
Решетников Юрий Семёнович
Милях Александр Владимирович
Рощин Анатолий Иванович
Левитан Олег Николаевич
Костылев Валентин Иванович
Стрижак Олег
Бобрецов Валентин Юрьевич
Шумаков Николай Дмитриевич
Далматов Сергей Борисович
Скородумов Владимир Фёдорович
Жульков Анатолий Иванович
Сидоровская Лариса Борисовна
Ивановский Николай Николаевич
Ростовцев Юрий Алексеевич
Менухов Виктор Фёдорович
Андреев Виктор Николаевич
Зимин Сергей
Нешитов Юрий Петрович
Баханцев Дмитрий Никифорович
Храмутичев Анатолий Фёдорович
Леушев Юрий Владимирович
Бешенковская Ольга Юрьевна
Цветковская Римма Фёдоровна
Скобло Валерий Самуилович
>
Молодой Ленинград ’77 > Стр.34
Содержание  
A
A

— Вы разве не знаете, что Сережа в больнице? Нет?

Сердце мое сжалось и провалилось вниз, я затаила дыхание, боясь услышать что-то ужасное.

— Жанна, алло! Жанна, вы меня слышите? — кричала в трубку Сережина лаборантка. — Не волнуйтесь, ради бога, ничего страшного, обычный сердечный приступ… клиническое отделение… восьмая палата.

По всему видно, что это хорошая больница: в ухоженном садике прогуливаются выздоравливающие больные в теплых халатах на поролоне, за окнами с разноцветными шторами развешаны цветочные горшки, много цветов, чисто, тепло.

— Девушка, сюда без халата нельзя, — мягко останавливает меня молоденькая сестричка, когда я почти у цели — возле палаты № 8, в которой лежит Сережка.

— Я только позову, можно? — прошу я. Мне хочется войти самой, застать врасплох и увидеть выражение его лица. И тогда я узнаю все. Но медсестра преграждает мне путь:

— Вы к кому? Я вызову.

— К Нечаеву.

Молодой Ленинград ’77 - img_10.jpeg

В широченных ситцевых штанах и полосатой рубахе Сережка идет по длинному коридору своей особенной неловкой походкой — почти на цыпочках — и чуть косолапит от смущения за свой не очень-то представительный вид. Увидев его таким — все тем же неловким, с прежним дурацким комплексом, — я сразу же понимаю, что он все еще мой, только мой. На его лице неподдельная радость, я вижу, что он ждал меня, знал, что я приду. Он чуть-чуть похудел, побледнел без воздуха, но держится бодро. Я чмокаю его в щеку, он опасливо оглядывается на сестричку, но той уже нет в коридоре. Тогда Сережка быстро притягивает меня к себе и крепко, с какой-то невысказанной тоской целует в губы, и мы оба, задыхаясь от нахлынувшей нежности, выходим на лестничную площадку и садимся на скамейку. Мимо нас беспрестанно ходят больные — одни медленно поднимаются вверх, другие поспешно спускаются вниз, к родным, ждущим в вестибюле. Мы сидим рядом и не смеем прикоснуться друг к другу, хотя это желание становится почти невыносимым. Улучив момент, Сережка украдкой гладит меня по коленке, и на моих глазах выступают слезы. Я обнимаю его за плечи и не снимаю руку даже тогда, когда, глядя на нас в упор, по лестнице поднимается полная женщина средних лет с тонкими ехидными губами. Я только поворачиваю ладонь так, чтобы видно было обручальное кольцо, и женщина отводит взгляд. Потом Сережка уходит и через минуту зовет меня откуда-то снизу. Я спускаюсь к нему, и мы оказываемся в маленьком коридорчике возле душевой. Сережка закрывает белую дверь и сжимает меня сильными руками.

— Я знал, что ты придешь, знал, — шепчет Сережка. — Я люблю тебя, мне больше никто не нужен…

Я целую его в горячую щеку, в теплую шею, в небритый подбородок с колючей ямочкой посредине, в больничную белую рубаху, в острые ключицы, в знакомую родинку на груди, и мне все мало, мало… Совершенно невозможно оторваться от него. Он прижимает меня к себе и мешает целовать его. Я шепчу ему про свою сумасшедшую любовь и про то, как скучала без него, но тут очень не вовремя, а может даже и кстати, потому что мы уже совсем забыли, где находимся, из вторых дверей выходит распаренный мужчина с полотенцем на плече. Сережка заслоняет меня, а я, не успев прийти в себя от неожиданности, провожаю мужчину испуганными глазами.

Мы потихоньку успокаиваемся, глядя в окно на прогуливающихся больных, которые периодически появляются перед нашими глазами. Мы говорим о разных пустяках, избегая разговора о наших взаимоотношениях, словно и не было этого долгого месяца одиночества. Я рассказываю ему о собрании, о шефе, о Тане, у которой есть сын, о своем проекте и о том, что собираюсь подать заявление об уходе…

— Ты что? Да ни в коем случае!.. Кто со свету сживет?.. Ерунда! И не думай даже. Вот выпишут меня, только бы выписали, некогда лежать, — перебивая меня, горячится Сережка. — А то — уволюсь. Так бы все и делали. Ты совершенно права и не вздумай убегать. Кто же для таких, как я, удобную койку придумает? — смеется он. — Лежишь целыми днями, да так бока обломаешь, что и не встать, — и уже серьезно добавляет: — Действительно, ведь многие лежат месяцами без движения… Уж будь покойна, я тебя по всем вопросам проконсультирую с полным знанием дела…

Пожалуй, впервые мы говорим так много — вот уже почти два часа — и не можем наговориться. Нам не хватает этого времени и ужасно не хочется расставаться. Я еще долго брожу под окнами больницы, и, отыскав глазами то окно, за которым стоит мой Сережка и машет мне рукой, я заставляю себя уйти — больных зовут ужинать.

Александр Милях

СТИХИ

„Над Россиею ветры древние…“

Над Россиею ветры древние,
По России белым-бело,
Теплота твоих глаз сиреневых
Разъединственное тепло.
А по улицам, полю Марсову
Восстает и бушует снег,
От Балтийского и до Карского
Величавый его разбег.
Чувства словом не обозначатся,
От хороших и до чужих.
Посмотри: над Невою плачется,
К страшной крепости скачет вихрь.
Сколько раз он печальным вестником
Мчался к людям и сквозь года
Заунывной тоскливой песнею
Про деревни и города.
Эти крепости — от нелепости.
Завывая, крутя и моля,
Пусть несет в показной свирепости
Добрый снег теплоту на поля,
Чтоб весною уйти ко времени
Зерновых, трудовых забот.
Над Россиею ветры древние,
По России белым-бело.

„Грачи вернулись…“

Грачи вернулись,
                          прилетели,
А без грачей — какая Русь!
В лесах призывно засветлела
Почти саврасовская грусть.
Снег подобрел.
                       Прямей и круче
Берез оживших белизна,
И позолоченная туча
Что купол, ввысь устремлена.
И так дышать легко и славно,
Как будто нынешней весной
Родная речь — учебник главный —
Опять раскрыт передо мной.

Лариса Дианова

СТИХИ

МИРАЖ НА ЛАДОГЕ

Исчезли силуэты облаков.
Ни солнца,
Ни волны,
Ни берегов.
Все невесомо, зыбко и нечетко.
Из полусвета наплывает лодка.
Все ближе полулодка-полутень
Сквозь полублики, полувечер-полудень.
Смотрю, прислушиваясь чутко.
Все ближе, ближе…
Да ведь это утка!
Смешная чомга,
Вздыблен хохолок,
Да глаза любопытный уголек.
И снова тишина оцепененья.
Ни всполоха,
Ни всплеска,
Ни движенья.

ДОРОГА ЖИЗНИ

От Кобоны до Кивгоды
Мы идем не за выгодой,
Не дорогой натоптанной,
Не извилистой тропкою,
А по насту канала
Да по наледи талой.
Лед на Ладоге ухает.
Лед зенитками бухает.
Лед на Ладоге ахает.
Натерпелись тут страха мы
В те далекие годы…
Помню черную воду.
Жутко черную воду.
Смутно — толпы народа.
Нас поили из кружки
Обжигающим чаем.
Нас грузили в теплушки.
Нас теплушки качали.
Увезли от блокады,
От голодного ада,
От бомбежек, снарядов
И от стен Ленинграда.
Только пирсы остались.
Полусгнившие сваи.
Только пирсы да стаи.
Перелетные стаи.
34
{"b":"830505","o":1}