Идея «чистоты» у монголов, конечно, не сравнима с этим понятием в исламе, поскольку она не была религиозным правилом. «Очищение» посредством окуривания, проводимое шаманом, так же как удаление того, что может быть вместилищем злых духов, являлись защитными мерами. В любом случае, культурная почва для того, чтобы могло быстро развиваться ритуальное понятие «чистоты», была подготовлена: когда буддизм станет главной религией в Монголии, не будет никаких трудностей для создания своих правил и очистительных ритуалов в рамках учения.

Запреты на пролитие крови

Способ забоя животных без пролития крови также вызывал негативную реакцию мусульман, так как эта практика противоречила ритуальному умерщвлению животных в исламе. Только исламские источники упоминают об этом. Ал-Джувейни был первым, кто писал: «С тех пор, как монголы пришли к власти они установили ясу не убивать животных по исламскому обряду» [ibid, p. 163]. Ал-Умари уточняет: «Когда они забивают животное, они связывают ему ноги, вспарывают живот, один из них вводит туда руку до сердца, и сжимает его до тех пор, пока животное не умрет, или он вырывает сердце животного» [Al-Umari 1968, p. 8–9].

Согласно шаманским представлениям, чтобы обеспечить символическое перерождение животного, нельзя проливать его кровь. Необходимо сохранять ненарушенной систему органов, связанных с дыханием (julde), состоящую из головы, трахеи, сердца и легких — носителей жизненного дыхания (amin). Разрыв аорты освобождает душу, благодаря чему мясо готово к употреблению в пищу без риска, что там может присутствовать душа. Органы дыхания убитого животного сохраняют, поскольку они считаются хранилищем его «жизненных сил (души)», что символически обеспечивает возможность появления (рождения) нового животного. Описание, данное ал-Умари, который, вероятно, опирается на устную информацию, с большой долей достоверности соответствует способу умерщвления животного по шаманскому обряду.

Эти рассказы не позволяют нам утверждать, что изложенные выше монгольские правила применялись мусульманами. Скорее, можно предположить, что Яса, упомянутая ал-Джувейни, была предназначена монголам для запрета им следовать мусульманским обычаям. Это имплицитно содержится в утверждении ал-Умари, который пишет: «Тот, кто умерщвляет животных как мусульмане, должен быть убит».

Правила экзогамии

Брачная практика монголов плохо воспринималась христианами и мусульманами, так как она не соответствовала их социальному и культурному контексту. Плано Карпини утверждает, что мужчина может жениться на своей сестре от другой матери и на вдове своего старшего брата или близкого родственника [Carpini 1929, p. 33], тогда как Гийом де Рубрук пишет: «Что касается их женитьбы, вы узнаете, что никто не возьмет жену, если он ее не купит… Они могут жениться одновременно или по прошествии времени на двух сестрах… Иногда случается, что сын берет в жены всех жен своего отца за исключением матери» [Rubruck 1929, p. 185]. Эти свидетельства подтверждаются Ибн Арабшахом: «Близкие родственники мужа (умершего) могут жениться на его вдове, и они обмениваются ею по очереди» [Ibn ’Arabshah 1832, p. 233].

Эти брачные обычаи объясняются экзогамией, осуществляемой либо союзом с семьей жены, либо покупкой или умыканием — самым частым вариантом, встречающемся в Сокровенном сказании. В контексте патрилинейного родства, действующего у монголов, сын должен быть продолжателем рода, тогда как дочь предназначена для жизни вдалеке, в семье свекра [Pop 2001, p. 9–10]. В монгольском традиционном обществе после замужества женщина порывала со своей родной средой. Обычай, который требовал, чтобы после смерти мужа один из сыновей женился на вдове своего отца, был направлен на подтверждение присвоения собственности женщины для сохранения целостности рода и его достояния. Брак, действительно, представлял тройной интерес: умножение потомства, снабжение рабочей силой, заключение в определенных случаях союза, следовательно, требовалось поддерживать вдов клана. Эта социальная практика, разумеется, плохо воспринималась мусульманами, так как она совершенно не соответствовала исламскому закону.

Наше видение предписаний Ясы затемняется, как мы видели, дистанцией, которая отделяет большую часть источников от эпохи Чингис-хана. У мусульманских авторов, сравнивающих политический порядок и чужеродную культуру с исламом, Яса очень скоро приобрела мифическую значимость. Между тем Сокровенное сказание дает, хотя и редко, оценку значения Ясы и ее содержания. Указ (Jasaq), изданный Чингис-ханом, который упоминается в этом тексте, свидетельствует о воле хагана изменить доимперскую систему кровной мести через распространение своей власти на все общество. Эта воля манифестируется среди прочего установлением в армии строгой военной дисциплины и учреждением высшей судебной инстанции, призванной наказывать нарушения во всей империи. Но, как мы видели, именно Мункэ, третий преемник Чингис-хана на троне, лучше других овладел управлением государством.

Исламские источники о Ясе практически никогда не определяют разницы между правилами, которые направлены на организацию и функционирование власти (первый смысл термина jasaq по-монгольски), и обычным правом или yosun. Yasa предстает как монгольский социальный порядок, противостоящий исламскому шариату. Упоминания, как и умолчания, источников ведут к множеству гипотез, различающихся оттенками, даже принимая широкое значение Ясы.

Можно предположить, что предписания, относящиеся к организации монгольского господства, были вменены в обязательное исполнение всеми подданными империи, даже на территории, удаленной от столицы, — Каракорума. Впрочем, отмечали, что некоторые предписания, регламентирующие общественные отношения, повторяют нарушения, наказуемые также исламом, такие, как кража и прелюбодеяние, или практики qisas ислама, такие, как компенсирующее наказание (haci).

Зато маловероятно, что обычное право могло быть навязано всему покоренному населению. Ал-Джувейни сообщает несколько ярких рассказов о применении этих традиций в странах ислама. Он говорит также о мусульманине, который, купив барана на рынке, возвращается к себе, закрывает все двери дома, прежде чем перерезать ему горло по исламскому обычаю. Турок, который за ним следовал, проникает силой в дом к мусульманину и ведет его к Угэдэю под предлогом, что мужчина не уважает Ясу. Подумав, хаган сказал: «Этот бедный человек уважает предписания нашей Ясы, тогда как этот турок их нарушил». Он был приговорен к смерти «из-за своего дурного нрава (badsirat)» [Al-Juvayni 1912, I, p. 163]. Рассказ ал-Джувейни отличается назидательным характером, но он свидетельствует о толерантности монголов в религиозных делах, подчеркиваемую всеми источниками, даже теми, в которых сквозит неприязнь к монголам. Иначе говоря, позволялось делать все, что хочется у себя дома, когда это не наносило ущерба порядку в государстве. Напротив, при дворе хагана требовалось уважение к этим запретам, особенно тем, которые имели отношение к духам, что боялись монголы. Спутник Гийома де Рубрука едва не был казнен, поскольку задел порог юрты Мункэ. Ему сохранили жизнь, но он больше не имел права заходить в жилище хагана [Rubruck 1929, p. 262].

В делах частного права подчиненные народы, очевидно, руководствовались традиционными местными принципами, на исламской территории — шариатом, который никогда не был упразднен монгольскими властями. Если бы обычное право монголов было в широких масштабах навязано населению мусульманских территорий, попавшему под их владычество, это оставило бы четкие следы в исламских источниках. Когда Монгольская империя исчезла, как мы видели, эти запреты стали объектом дискуссии Ибн Арабшаха и ал-Макризи. Яса стала для монголов делом государства.

Что стало с Ясой после падения Монгольской империи? Не было больше смысла ссылаться на нее официально как на правительственные указы и, более того, в мусульманских странах монголы исламизировались и постепенно растворились в тюркской среде. Однако Яса сохраняется в широком мифическом мировосприятии тюрко-монгольских народов, стремящихся подтвердить свою причастность к Чингис-хану [Aigle 2000]. Действительно, он был востребован символически в политических целях рядом династий, которые создали в Центральной Азии свою законную власть, основанную одновременно на исламе и на культуре степей [Manz 1988, p. 105–122; 1998, p. 21–41].