Однако нельзя не согласиться с С.Г. Хмельницким, который отметил, что это центральное композиционное ядро в хорезмийских донжонах не парадный зал, а небольшое купольное помещение — распределительный холл. Поэтому он в своей классификации среднеазиатских кешков относит хорезмийские к особому, третьему типу (Chmelnizky, 1989, p. 70).

В монументальной архитектуре Хорезма VII–VIII вв. получает четкое оформление такая ведущая форма хорезмийского средневековья, как купольный киоск — предтеча мавзолеев мусульманского периода. В качестве наиболее раннего прототипа данных сооружений можно рассматривать купольное святилище огня IV–VI вв., упоминавшееся в предыдущем разделе. Его позднейшей репликой являются постройки Беркуткалинского оазиса. Таков дом 50, расположенный вблизи за́мка 36. Это однокамерная постройка (7,5×7,5 м), сложенная из сырцовых кирпичей и перекрытая куполом, покоившимся на полукуполах глубоких ниш в трех ее стенах (третья ниша предполагается). В каждой нише находилась суфа, причем центральная, двухступенчатая, расположенная против входа, была выше других (табл. 9, 9, 10). Это здание, поставленное на невысокий пахсовый цоколь, находит полную аналогию в купольной погребальной постройке, раскопанной в некрополе Мерва (но последняя как будто бы относится к более раннему времени) (Кошеленко, 1966, с. 88–89). Сходно с ним и купольное святилище VII–VIII вв. в Калаи-Кафирнигане, в Таджикистане (Литвинский, 1979а, с. 66–69). В свою очередь, все эти постройки обнаруживают безусловную близость с позднейшими мавзолеями IX–X вв. в районе Мерва и Чарджоу (Кызбиби и др.) (Пугаченкова, 1958, с. 168–179). Значение индо-буддийской традиции в формировании культовой архитектуры Средней Азии, общие черты, прослеживаемые в архитектуре указанных зданий и зороастрийских храмов огня, позволяют с большой уверенностью полагать, что архитектурная форма, легшая в основу мусульманских мавзолеев, вырабатывалась задолго до арабского нашествия (Литвинский, Зеймаль, 1971, с. 43–45).

Сходный облик имело и святилище огня (дом 115), о котором пойдет речь.

Дальнейшее развитие в планировке общественных построек раннесредневековой Средней Азии получают крестово-айванная и дворово-айванная композиции. Своеобразный вариант крестово-айванной композиции представляет собой упоминавшееся здание в поселении у подножия Аязкала 2. Каждый его угол занимает небольшое помещение, благодаря чему образуются попарно противолежащие айваны разной величины. Дворово-айванная композиция носит яркое воплощение в планировке усадьбы А в Якке-Парсанском оазисе.

Хорезмийские за́мки — это прежде всего фортификационные сооружения, построенные с учетом многих существенных древневосточных приемов обороны, сложившихся задолго до рассматриваемого времени. Основным препятствием для нападающих служили стены и жилые башни — кешки. Большое внимание уделялось укреплению входа в за́мок, защищенного предвратным сооружением или фланкированного двумя башнями. Появившиеся в конце VII — начале VIII в. донжоны на монолитном высоком цоколе часто строились на месте предвратного сооружения, замуровывавшегося в цоколь, а вход устраивали рядом под прикрытием донжона. Мощные цоколи крупнейших за́мков (Беркуткалы, Тешиккалы, Якке-Парсана) достигали высоты 6–8 м. Им придавалась усеченно-пирамидальная форма за счет наращивания дополнительных оболочек. В кирпичных стенах донжонов делались плоскоперекрытые щелевидные бойницы для ведения навесного боя, а «мертвое пространство» у подножия донжона простреливалось с его крыши или со второго этажа, существовавшего в некоторых за́мках (например, в Тешиккале и Адамликале). Второй этаж, видимо, занимал лишь часть площади нижнего. Донжон становился совершенно неприступным тогда, когда поднимался перекидной мост, соединявший его со стоявшей напротив башней и являвшийся единственной возможностью попасть в этот последний оплот обитателей за́мка в случае осады. Такие мосты стали характерной чертой частной фортификации, получившей в раннесредневековом Хорезме исключительное развитие в условиях децентрализации власти в стране и междоусобиц, сопровождавших становление там феодальных отношений. Оборонительными башнями были снабжены лишь немногочисленные за́мки оазисов Хорезма, не всегда, кстати, самые крупные. Башни стояли по углам и вдоль стен, причем куртины были достаточно короткими, для того чтобы можно было надежно контролировать все предстенное пространство. В некоторых случаях фланговый обстрел из башен сочетался с фронтальным из открытого валганга вдоль кромки внешней стены, однако чаще для этой цели, видимо, приспосабливались крыши примыкавших к стене помещений.

Низкие предстенные барьеры, а также рвы увеличивали глубину обороны за́мков, поскольку, прежде чем добраться до донжона, противник должен был преодолеть несколько трудных препятствий. В использовании потайных ходов, помостов для стрельбы из бойниц, откуда простреливалось предвходное пространство, в применении многих других хитроумных приемов обороны проявилось высокое искусство хорезмийских фортификаторов, сумевших связать все звенья обороны воедино, но таким способом, чтобы в случае надобности каждое из них могло превратиться в самостоятельный узел защиты.

Следовательно, условия жизни в хорезмийских за́мках были подчинены прежде всего требованиям обороны, и потому столь суров и прост был их облик. Такие элементы, как усеченно-пирамидальный контур цоколя, вертикаль кирпичных стен, украшенных полусомкнутыми колоннами — гофрами, соединенными перспективными арочками, придавали особую выразительность крупнейшим из этих зданий. В некоторых случаях кешк увенчивался куполом, возвышавшимся над плоской кровлей соседних помещений (Якке-Парсан, Кум-Басканкала). Стройные силуэты донжонов и разбросанных среди полей башен-дингов придавали сельскому пейзажу VII–VIII вв. особую специфику.

Основой экономики страны являлось ирригационное земледелие, причем в данный период отмечается определенное усовершенствование оросительных сооружений. Оно выразилось в том, что каналы делались более глубокими и узкими, а сама ирригационная система — более разветвленной. В отдельных случаях в Беркуткалинском оазисе удалось зафиксировать остатки виноградников и бахчей в виде чередования гряд и арыков, а также четырехугольные планировки полей, которые использовались под посевы злаков (Неразик, 1966, с. 93–94). Очертания полей становятся разнообразнее, что указывает на новый период в развитии системы полеводства (Толстов, 1958, с. 111). Судя по находкам в усадьбах семян и косточек растений, население оазисов выращивало просо, ячмень, пшеницу, бахчевые и некоторые огородные культуры. В садах вызревали сливы, вишни, яблоки, виноград, абрикосы, персики.

Благодаря раскопкам усадеб известен и сельскохозяйственный инвентарь VII–VIII вв. Это лопаты, кетмени, наральники (табл. 6, 13, 14, 21, 28), виноградарские ножи, серпы (табл. 6, 15–17), зернотерки, жернова.

Помимо земледелия, население оазисов занималось и скотоводством, причем известны две его формы — стойловое и отгонное. Стадо состояло из крупного и мелкого рогатого скота. Преобладал мелкий (Цалкин, 1952, с. 215). Развивались и ремесла. Изделия деревенских мастеров, видимо, в значительной мере удовлетворяли спрос местных жителей, обходившихся в основном без городского рынка. К тому же большую часть необходимых в обиходе предметов — одежду, обувь, ткани, часть посуды — сельские жители изготовляли сами. В оазисах занятия земледелием и скотоводством сочетались с домашними промыслами. Поэтому хозяйство имело натуральный характер, а жизнь была довольно замкнута. Об этом свидетельствует и небольшое количество монет, найденных в крестьянских усадьбах. Гораздо больше их обнаружено в крупных за́мках, особенно в слоях VIII в.