Гул стачечной борьбы прокатился по многим районам Петербурга и не смолкал больше месяца. И опять стачечную борьбу возглавил Северный союз русских рабочих и его неутомимый вожак Степан Халтурин.

О Халтурине заговорили среди революционной интеллигенции. Журнал «Земля и воля», опубликовавший критическую статью Клеменца о «Программе Северного союза русских рабочих», пригласил Халтурина выступить с ответом. Степану было не до дискуссий. Он дни и ночи проводил с бастующими рабочими.

Однако статью Клеменца все-таки обсудили с друзьями. Согласились, что некоторые упреки землевольцев справедливы. Особенно — в частичном подражании Программы союза идеям немецкой социал-демократии.

— Насчет крестьянства, они, пожалуй, тоже правы, — сказал редко вступавший в споры Иванов. — О мужиках мы пишем мало.

— Нам мужичок так же дорог, как и фабричный, — возразил Степан. — Мы сами из мужиков. Дело в главном — в нашей линии. Предлагаю написать: «Мы сплачиваемся, организуемся, берем близкое нашему сердцу знамя социального переворота и вступаем на путь борьбы. Но мы знаем так же, что политическая свобода может гарантировать нас и нашу организацию от произвола властей, дозволит нам правильнее развить взгляды и успешнее вести дело пропаганды».

— Одобряем! — послышались голоса друзей.

— Тогда так и запишем, — заключил Степан. — Пусть печатают!

В марте, когда утихли «раскаты грома», Степан, наконец, выбрал время, чтобы заглянуть к Плеханову, который был назначен редактором журнала «Земля и воля».

Встретились по-братски. Плеханов больше, чем другие землевольцы, ценил Халтурина, видя в нем вождя рабочего движения, которому придавал немалое значение.

— Что, Степан, снова понесли потери?

— Без этого нельзя.

— Много развелось шпионов?

— Да, чересчур много.

— А между прочим, на днях наши покончили с одним из самых вредных. Вот взгляни на сообщение Исполнительного комитета.

Степан взял листовку и помрачнел.

— Да что же вы наделали? Ведь Рейнштейн — наш человек!

— Ты знал его, Степан?

— Нет, не знал, но о нем хорошо отзывался Обнорский. Ценил как рабочего-пропагандиста.

— Именно Обнорского-то и предал Рейнштейн. Он выследил его еще в Москве и помог арестовать, когда тот приехал в Питер.

— Ты в этом уверен, Георгий? А если ошибка? Если убили своего, рабочего?

— У нас есть неоспоримые доказательства.

— Подожди! Подожди, Георгий. Я не могу поверить… А впрочем, да… Я вспомнил… Мне говорил Коняев… Но его тоже арестовали…

— Что говорил Коняев?

— Коняев не верил Рейнштейну. Но Обнорский! Такой тонкий конспиратор… Как он мог? Как он мог довериться?.. Да, мы, рабочие, еще очень простодушны и доверчивы. Нам нужно, нам необходимо стать железными людьми.

1

В начале марта стачки утихли, и Халтурин снова поступил на постоянную работу, на этот раз — в столярные мастерские Нового адмиралтейства.

После ареста Моисеенко, Абраменкова и других рабочих пропагандистов Халтурин решил, следуя примеру землевольцев, вести себя более осмотрительно и не подвергать напрасному риску своих товарищей по борьбе. Сходки, на которые приходили все желающие из цехов, стали теперь проводиться реже, и на них приглашались лишь члены союза и те рабочие, за которых могли поручиться товарищи.

Халтурин опять задумался над созданием рабочей газеты, которая помогла бы сплотить рабочих Питера вокруг союза. Бывая на других заводах, у верных людей по вечерам, Халтурин старался пополнить поредевший союз новыми членами. Собираемые деньги по его настоянию сосредотачивались и хранились в кассе союза. Эти деньги предназначались теперь на создание тайной типографии.

Халтурин старался собирать сведения о количестве рабочих на той или иной фабрике или на заводе, о заработках рабочих, о доходах хозяев (которые тщательно скрывались), о несчастных случаях на работе и многом другом. Он считал, что эти сведения явятся хорошим материалом для будущей газеты и пригодятся пропагандистам.

По официальным сведениям, в Петербурге было 825 462 жителя. Из них — 60 тысяч рабочих. Эти рабочие производили товаров на 150 миллионов рублей.

Выходило, что каждый рабочий производил товаров на 2500 рублей в год. Сам же получал в среднем 150 рублей, то есть в 17 раз меньше. Даже по этим заниженным сведениям, прибыль фабрикантов по сравнению с нищенскими заработками рабочих получалась фантастической.

Халтурин хотел собрать точные данные и выступить с ними в печати, обличая бесстыдный грабеж рабочих предпринимателями.

Еще зимой Плеханов познакомил Халтурина с землевольцем Ширяевым, бывшим студентом-ветеринаром из Харькова, который обещал достать типографский шрифт. Однако из-за забастовок им никак не удавалось встретиться, и у Халтурина пока не было надежд на создание рабочей типографии. Степан подумывал о том, чтобы с печатанием газеты, как и с Программой, снова обратиться к землевольцам. Но газету следовало выпускать регулярно. Это требовало больших усилий и затрат. Нужно было создавать редакцию из освобожденных, подготовленных людей. Нужны были деньги. Пока все эти трудности казались Степану непреодолимыми. Однако он твердо верил, что через несколько месяцев, когда касса союза пополнится новыми взносами рабочих, создание своей газеты станет реальным делом.

2

2 апреля, возвращаясь после работы домой, Халтурин вошел в вагончик конки, уселся на свободное местечко в углу и уткнулся в газету. Газета, как ему казалось, укрывала от шпиков.

Читая, он краешком глаза зорко следил за тем, что происходило в вагончике. На этот раз пассажиры вели себя возбужденно, разговаривали нервно, старались побыстрей пробраться к выходу.

— Алексей Алексеевич, голубчик, да вы ли это?

— Ба! Елизар Ильич! — впереди двое пожилых, хорошо одетых людей расцеловались. И, пропустив выходивших, уселись на свободную скамейку.

— Ну, что вы, как живете-можете?

— Слава богу! Да вы, наверное, знаете, какие события? — голос притих до шепота. — Сегодня весь день в суматохе.

— А что, это верно, Алексей Алексеевич? — тоже шепотом спросил Елизар Ильич.

Сосед уткнул бороду ему в ухо и зашептал. Степан придвинулся ближе, напряг слух.

— Помилуй бог, что творится. Полиция совсем распустила нигилистов. Сегодня среди бела дня один богоотступник стрелял в государя.

— Неужели?

— Да, да. Истинно говорю. На Дворцовой площади, перед Зимним. Шел государю навстречу — и того…

— И что же? Не ранил?

— Сам бог оберегает венценосца! Отвел удар и на этот раз…

Степану надо было сходить, но он замер, ловя каждое слово.

— Что же, схватили разбойника? — спросил Елизар Ильич.

— Сцапали мошенничка! Сцапали! — радостно провозгласил бородатый.

— Откуда он? Кто?

— Пока — тайна! Ну, да я думаю, перед петлей-то покается.

Степан свернул газету в трубочку и, дождавшись остановки, незаметно вышел.

«Опять землевольцы подняли пальбу, и теперь уже по самому деспоту. Только было мы начали немного приходить в себя, только успокоилась полиция, решив, что переловила всех «якобинцев», и — на тебе!.. Значит, опять облавы, налеты, аресты… Хотя бы стрелять научились вначале. Уж если стреляешь, то надо бить без промаха, наповал. Если бы ухлопали «самого», может, и обозначилась бы перемена. А сейчас он рассвирепеет еще больше…»

Ночь Степан провел беспокойно — почти не спал. Боялся, что придут и арестуют. Боялся не столько за себя, сколько за союз, за начатое дело.

Утром поднялся еще затемно и долго ходил по комнате, думал.

«Если пойду в мастерские — могут схватить там. Потом придут с обыском и заберут все бумаги. Пожалуй, надо принять меры».

Степан давно сделал тайничок в косяке дубовой двери. Сделал так искусно, что рассмотреть его было невозможно. И место такое видное, что едва ли полиции придет в голову искать в косяке двери тайник. Однако при простукивании пустота говорила о себе, и это пугало Степана.