Он аккуратно, шилом открыл крышечку тайника, достал списки членов союза, хранившиеся только у

него, написанные шифром адреса конспиративных квартир, где устраивались сходки, а также рабочие «явки» в Москве и Нижнем. То, что можно было запомнить, он многократно повторил и в печке аккуратно сжег все бумаги, пепел перемешал с золой.

«Будь что будет. Пойду в мастерские, иначе могут хватиться, да еще начнут разыскивать».

Пока ехал на конке, посматривал в окно и наблюдал за пассажирами. Несколько раз заходили в вагончик шпики, шныряли колючими взглядами по лицам пассажиров и быстро исчезали.

На улицах опять появились полицейские заставы, группами разъезжали конные жандармы и казаки.

В мастерской Степан держался осторожно. О политике ни с кем не говорил. И даже теперь, когда ему не терпелось узнать подробности покушения, он делал вид, что ничего не знает и ничем не интересуется. А когда с ним пытались заговорить другие, — отмахивался:

— Это не наше дело. Что нам соваться куда не след…

Однако после работы Степан купил газету и, возвращаясь домой, несколько раз прочел краткое сообщение о покушении.

Сообщалось, что в государя стрелял бывший студент Петербургского университета Соловьев, что он задержан на месте преступления и будет предан суду.

«Кто же этот Соловьев? Я не слышал такой фамилии. Конечно, землеволец, иначе и быть не может. По почему промахнулся? Ведь стрелял почти в упор… Как сейчас поступят землевольцы? Выпустят ли журнал или листовку? Чем объяснят покушение на царя?..»

Много вопросов волновало Степана. Он выждал несколько дней и решил заглянуть к Плеханову.

На условный звонок из-за двери спросил женский голос:

— Вы к кому?

— К Жоржу.

— Его нет. Уж дня четыре, как уехал из Петербурга.

Степан пошел к Морозову, но и того не оказалось в столице.

«Оказывается, они перед покушением разъехались, а нас даже не предупредили. Хороши друзья!» — с горечью подумал Степан и пешком побрел домой.

3

Как и предполагал Халтурин, после покушения Соловьева в Петербурге начались аресты. И больше страдали рабочие, чем попрятавшиеся землевольцы. Полиция схватила Дмитрия Чуркина с Патронного завода и Ануфрия Степанова с фабрики Шау — последних, кроме Халтурина, старых членов комитета выборных. Вслед за ними были арестованы почти все главные пропагандисты и руководители рабочих кружков. Стрелявший в царя Соловьев был осужден и повешен в конце мая, но аресты продолжались и летом.

Халтурин, продолжая поддерживать связи с рабочими через уцелевших членов союза, сам не появлялся ни на заводах, ни на тайных квартирах, соблюдая строгую конспирацию. Он был теперь единственным уцелевшим из руководителей союза. Несмотря на аресты своих товарищей, Халтурин еще надеялся возродить союз. Был осторожен.

В мастерских Нового адмиралтейства за Степаном Батышковым установилась репутация лучшего столяра, человека трезвого, уравновешенного, далекого от смутьянов и даже богобоязненного. Он не только не был на подозрении, а, напротив, ставился мастерами в пример другим.

Степану стоило огромных усилий сдерживать себя, разыгрывать роль тихого деревенского увальня. Сколько было стычек с мастерами, споров среди рабочих, когда ему хотелось вмешаться, сказать свое горячее слово, переубедить, увлечь заблуждающихся, обманутых рабочих, но он заставлял себя молчать, а когда не было сил сдержаться — просто уходил.

В Новом адмиралтействе было немало фискалов и настоящих шпиков, состоящих на жаловании в III отделении, но никто из них не замечал мешковатого тихоню Батышкова. Надо было обладать невероятной фантазией, чтоб в этом молчаливом деревенском простаке увидеть страстного революционера, умевшего горячим словом покорять сердца людей.

И все же Степан Халтурин, — он же Степан Батышков, работая в Новом адмиралтействе, не чувствовал себя в безопасности. Если в мастерских он еще мог быть более или менее спокоен, то ежедневные поездки в конке его тревожили. Уж очень много людей знало его в лицо. И хотя сейчас он отпустил окладистую бороду, она не могла спрятать серые выразительные глаза, запоминающиеся с первого взгляда.

Степан стал подумывать о том, чтобы на время уехать из Петербурга или устроиться в какую-нибудь маленькую мастерскую, где можно было бы и жить. Ему необходимо было переждать, «пересидеть» опасное время.

В конце июня Степана неожиданно отрядили на отделочные работы на императорскую яхту. Работы были спешные, так как государь готовился совершить морскую прогулку. Нескольких столяров-краснодеревцев и полировщиков поселили на яхте, без права выхода на берег.

Степан, когда ему объявили о назначении на императорскую яхту, вначале отказывался, ссылаясь на то, что он-де — топорный мастер и не видел настоящей работы. Он побаивался, что жандармы начнут проверять каждого, кто идет туда. У него даже явилась мысль — сбежать. Однако никакой проверки не было. Мастер Иван Анисимович Орехов, степенный человек, с ершистой седой головой, отобрал шесть мастеров и прибыл с ними на яхту.

— Здесь, ребятушки, будем жить на всем готовом, как у Христа за пазухой. Платить нам станут двойную плату. Единственное неудобство — на берег сходить нельзя. Так что за беда? Зато поживем в царских покоях.

Степан отчасти был доволен переселением на яхту, однако волновался, что не успел предупредить товарищей и те будут думать: его арестовали.

Но скоро о всех волнениях пришлось забыть, так как приехавший из дворца какой-то важный сановник потребовал, чтобы через две недели яхта была готова. Краснодеревцы и полировщики работали с зари до зари…

Лишь перед тем как сходить на берег, у мастеров выдалось часа два свободного времени. Работы были закончены, а комиссия по приему яхты еще не приехала. Мастер с разрешения жандармского ротмистра, жившего тут же, повел столяров осматривать яхту.

Любуясь роскошью царских апартаментов, отделанных дорогим деревом, бронзой, яшмой и малахитом, Степан вспомнил о нищенстве ткачей, о бедах простого народа, о друзьях-революционерах, сосланных на каторгу и заточенных в каменные казематы. И опять, как когда-то в Вятке, подумалось:

«Нет неспроста стрелял землеволец Соловьев в великодержавного деспота… И жалко, что он промахнулся. Может быть, с убийством царя все переменилось бы в России. Может быть, самодержавию пришел бы конец и народ вздохнул свободней. Только не так надо было устраивать покушение. Не так!.. Вот если бы здесь, на яхте, заложить мину! Тут бы наш деспот со всей своей свитой пошел ко дну. Некого бы и на трон сажать стало. Если бы я заранее знал, что меня пошлют сюда!.. Ну, да что об этом говорить? После драки кулаками не машут…»

Сойдя на берег, Степан опять стал работать в мастерской адмиралтейства, держался тихо, незаметно…

Подошла осень. Пожелтели деревья на набережной. Подули холодные ветры. Эта грустная пора угнетающе действовала на Степана. Ему хотелось вырваться из «подполья» и снова начать опасную, но волнующую жизнь пропагандиста.

Как-то в конце дня, когда Степан отмывал щеткой налипший на пальцы шеллак, к нему подошел мастер Иван Анисимович и, поигрывая серебряной цепочкой на жилетке, сказал:

— Ну, Степан, молись богу за меня всю жизнь, я тебе благословенное место нашел.

— Спасибо, Иван Анисимович, я и так вас в каждой молитве о здравии поминаю, как моего благодетеля. А что за место отыскивается?

— Требуется хороший столяр в Зимний дворец. Меня просили рекомендовать. Понимаешь?

— Как же не понимать, Иван Анисимович? Должно, сам государь-император велел у вас справиться

Мол, спросите у Ивана Анисимовича, уж он-то знает толк в столярах.

Иван Анисимович сладко улыбнулся.

— Уж скажешь тоже — сам государь! Есть ему время об этом думать. Однако важные господа просили. Счастье тебе, Степан. Жалованье, небось, дворцовое! И жить там будешь. Каково?

«Пожалуй, там, под боком у царя, полиция разыскивать не будет», — подумалось Степану.