— Да… Мне хотелось с вами заговорить, но я боялся и не умел…

— Я учительствовала в селе Камешницком.

— Знаю, это недалеко…

— А когда меня везли жандармы — вы испугались?

— Нет! Я готов был гнаться за ними… Я потом искал вас в Вятке и здесь, в Нижнем… и вдруг увидел на суде, в Питере.

— Да, да. Я вас узнала… Меня же выпустили. Я жила в Петербурге… Потом поехала домой и оттуда — в Тверь.

— И были там?

— Нет. С двумя подругами под видом богомолок дошла пешком до Нижнего и поступила чернорабочей на завод.

— Зачем же так?

— Хотела узнать, как живут простые люди.

— Натерпелись, наверное?

— Да, было всего…

— Эй, извозчик! — закричал Степан, увидев проезжавшую мимо коляску.

— Куда изволите?

— В Сормово!

— Целковый дадите?

— Ладно. Только побыстрей.

— Слушаюсь, ваше степенство! Садитесь! Халтурин помог Якимовой сесть. Вскочил сам.

— Но, но! Пошел… — крикнул извозчик.

Мягко покачиваясь в рессорной коляске, Степан и Анна Васильевна опять заговорили о Вятке, об общих знакомых.

Из-за туч показалась луна, осветила матовым светом сонную гладь Волги, далекие луга и леса.

— Смотрите, — как у нас, на Вятке, — шепотом сказал Степан.

— Да, хороши наши места, — задумчиво согласилась Якимова, — но, видно, мы простились с ними навсегда…

Степан вздохнул.

— А вы долго еще проживете в Нижнем?

— Не знаю… Вот сделаем дело — может, сразу же уеду.

— Куда? В Питер?

— Конечно.

Степан помолчал. Не знал, о чем говорить.

— А вы, Степан Николаич?

— Я тоже в Питер. Там ждут друзья. Рабочие должны готовиться к большим боям.

— Разве только рабочие?

— Рабочие пуще всего. Им труднее живется.

— А у вас здесь среди рабочих есть друзья?

— Есть, — Степан перешел на шепот. — Знаете Хохлова в вагонной?

— Знаю.

— Это верный парень. Если что захотите передать мне — скажите ему.

— Хорошо.

— Ну вот и Сормово. Куда прикажете? — спросил извозчик.

— Теперь дойдем. Тут рядом, — сказала Анна Васильевна.

Степан отпустил извозчика…

У ветхого, вросшего в землю домика остановились.

— Вот я и дома.

Степан сжал в своей большой руке маленькую прохладную девичью руку.

— До свиданья, Анна Васильевна! Если мастер еще что вздумает — дайте мне знать.

— Прощайте, мой милый рыцарь! — улыбнулась Анна Васильевна и скрылась в сенях…

Днем, когда Степан, сидя у зеркала, подстригал свою бородку, появился Поддубенский.

— Что, уже пора? — протягивая ему руку, спросил Степан.

— Запоздали мы, Степан Николаич. Оказалось, что арестованных провезли через Нижний две недели назад.

— Что вы? Как же?

— Не знаю… А что у вас?

В стекло стукнулся комочек глины. Степан выглянул и, увидев Хохлова, поманил его во двор.

Тот вошел, пугливо озираясь. Степан вышел к нему.

— Ты что пришел, Семен?

— Беда, Степан Николаич. Наехала полиция — ищут тебя по всем цехам. Мне стружечница сказала, чтоб предупредил.

— Спасибо, друг. Иди и попробуй обмануть полицию. Скажи, что видел меня на заводе.

— Понял. Бегу!..

Поддубенский, наблюдавший за улицей, обернулся к вошедшему Степану.

— Ищут?

— Да.

— Я так и знал, поэтому не отпустил извозчика. Берите свои вещи и едем!

Дома была лишь старуха.

Степан отдал ей причитавшиеся с него деньги и сказал, что срочно уезжает в Арзамас.

— С богом, голубчик! А вернешься ли?

— Не знаю… Сердечный привет от меня дочке и зятю.

— Да уж передам, не забуду… Поддубенский, выйдя первым, осмотрел улицу и подал знак Степану. Через минуту быстрая лошадь уже несла их к городу…

1

Прямо с вокзала Степан отправился к Обнорскому и застал его дома. Обнорский сам открыл дверь.

— Степан! Дружище! Как ты вовремя! Здравствуй!

Обнорский провел его в комнату, указал на стол, заваленный бумагами и книгами.

— Видишь, мучаюсь над программой… Ты, должно быть, почувствовал, потому и сорвался?

— Я бежал… За мной пришла полиция.

— Неужели выследили?

— Нет, не сдержался и ударил мастера.

— Это мальчишество, Степан. Такой выходки от тебя не ожидал, — рассердился Обнорский.

— Там одна девушка, судившаяся по Большому процессу, работала. Так мастер, негодяй, полез к ней…

— Уж не та ли учительница, про которую ты рассказывал?

— Она.

— Вот что… И здорово ты его?

— Подходяще… Да… не сдержался…

— Нехорошо… Ну это не самое худшее… А связи завел?

— Еще какие! И там, и в Москве — народ отменный!

— Молодцом, Степан. Это главнее всего… А чего с чемоданом притащился?

— Боюсь, что полиция дала знать в Москву, ведь паспорт мой там остался. Может, уже приходили или караулят…

— Как же, будет полиция из-за какого-то поганого мастера копья ломать. Ей сейчас не до этого.

— А что случилось?

— Землевольцы шефа жандармов, генерала Мезенцева ухлопали. В центре Петербурга, на Итальянской улице, среди бела дня. Закололи кинжалом на глазах у публики и скрылись.

— Вот это герои! — восторженно воскликнул Степан. — Кто же отличился, не слышал?

— Говорят, твой друг, Кравчинский!

— Что ты? Сергей? Не ожидал… И спасся?

— Слышно, уже за границей.

— Да… Лихо! Они, оказывается, не только «агитировать» умеют! Там, в Нижнем тоже хотели сделать дело — отбить у конвоя осужденных по Большому процессу, но опоздали.

— А в Одессе устроили пальбу по полиции и тяжело поплатились… Их террористические акты, Степан, могут нам здорово навредить. Полиция озверела и хватает не только землевольцев, — но и рабочих, которые не имеют никакого отношения к их делам.

— Это плохо, Виктор/Надо нам торопиться с созданием союза. Рабочие в Москве и Нижнем поддержат.

— Вон, видишь, сколько бумаги исписал? — снова указал Обнорский на стол. — Если не очень устал — садись поближе, обсудим.

Степан снял пиджак и, расстегнув воротник клетчатой рубашки, присел к столу.

— Когда говорили с тобой, мне все казалось просто и ясно, — поправляя взбившуюся бороду, заговорил Обнорский, — а как дошло до дела — растерялся. Ведь предстояло составлять программу организации, да еще какой — первой рабочей, всероссийской!.. Страшно подумать… Надо за основу взять программы родственных революционных партий.

— Так… и что же ты сделал?

— Решил, что программа «Земли и воли», с упором на крестьянство и сельскую общину, для нас совершенно не подходит. Хотя отдельные положения и мысли ее годятся.

— Какие же мысли ты взял?

— Погоди. Не торопи. Я перечитал все, что удалось отыскать о социал-демократических партиях Запада.

— Это правильно!

— Думаю, что нам надо брать за основу Эйзенахскую программу. В ее основе — революционная борьба пролетариата.

— Я Эйзенахскую программу читал не раз. Одобряю ее в основе, но не считаю совершенной, особенно для нас, для русских рабочих. Давай-ка разберем ее по пунктам в «максимуме» и в «минимуме» и посмотрим, что годится для нас.

— Вот, вот, я этого и хотел, Степан, — обрадованно сказал Обнорский, — пройдем по всем пунктам…

— Не просто пройдем/ а будем сразу либо принимать, либо отстранять, либо писать заново. Вот, например, первый пункт: как мы относимся к существующему строю?

— Отрицательно!

Степан усмехнулся.

— Этого мало, Виктор! Над нами смеяться будут рабочие, если мы напишем «отрицательно». Тут другие слова нужны. Ну-ка, дай мне ручку.

Степан уселся поудобней, взял ручку, подвинул лист чистой бумаги и, поставив цифру один, задумался. Его размашистые брови, похожие на распростертые в полете крылья, сошлись у переносицы. На лбу выступили мелкие капельки пота.

— Что, уже взмок? — прищурившись, спросил Обнорский.

— Ничего не взмок… просто думаю, как бы покрепче выразиться. По-нашему, по-русски, по-рабочему.