Как-то в конце января, когда основательно стемнело, Степан вышел из дома и направился к стоянке извозчиков. Тотчас из кондитерской, что напротив, выглянула девушка в плюшевой шубке и пошла следом.

Перед тем как подойти к извозчикам, Степан оглянулся по привычке и увидел ее. Он не изменил походки, ничем не выдав своей радости, прошел мимо извозчиков, свернул за угол, осмотрелся и, не увидев ничего подозрительного, остановился.

Девушка в плюшевой шубке вышла из-за угла и бросилась к нему.

— Степан Николаевич, здравствуйте! Неужели вы не почувствовали, что я целый день брожу под вашими окнами? — с улыбкой, полушутливо спросила Якимова.

— Если бы я мог это почувствовать, вам, Анна Васильевна, не пришлось бы ждать ни одной минуты, — дружески пожимая ее холодную руку, сказал Степан. — Ох, да вы совсем замерзли!

— Да, признаться, несколько раз бегала греться в кондитерскую…

— Может, зайдете ко мне?

— Нет, Степан Николаевич, в другой раз. Я затем и пришла, чтобы предупредить — ваша квартира в опасности.

— А что, она на подозрении?

— Давайте зайдем куда-нибудь в кофейную. Мне хочется согреться и поговорить спокойно.

— Пожалуйста. Тут недалеко кофейная.

— Пойдемте быстрей!

Степан взял Якимову под руку и почувствовал, что она вся дрожит.

— Пойдемте быстрей, чтобы согреться.

— Хорошо. Пойдемте…

От быстрой ходьбы на щеках у Якимовой выступил румянец. Она начала согреваться. А когда уселись у горячей кафельной печки и выпили по чашке какао, Анна Васильевна перестала дрожать, голос ее стал ровным, спокойным.

— Я пришла, Степан Николаевич, поговорить с вами по душам.

— Это хорошо. Спасибо, Анна Васильевна, — приветливо сказал Степан, однако брови его сомкнулись, глаза посуровели. Он почувствовал, что Якимова пришла с какой-то тяжелой вестью. «Наверное, нарочно послали ее, чтоб смягчить удар».

— Редко нам удается видеться. Все дела, — начала она издалека. — Да вам и не до встреч было, я знаю, как бурлил рабочий Питер.

— На этот раз схватка с полицией закончилась не в нашу пользу, — вздохнул Степан. — Союз потерял больше сорока самых отважных бойцов.

— Зато и вы нагнали холода на правителей. Они даже не решились устроить суд над рабочими, а сослали их втихомолку.

— Это верно, — сказал Степан, постукивая пальцами по столу. — Вы, Анна Васильевна, сказали, что моя квартира стала опасной. Что-то случилось? Лучше выкладывайте сразу.

Якимова заметила, что рука Степана, выстукивая что-то веселое, слегка дрожит.

— Да, Степан Николаевич, товарищи просили меня сообщить вам еще об одном несчастье.

— Что, Обнорский? — приблизился к ней Степан.

— Да! — шепотом сказала Якимова. — Только приехал и был схвачен в Питере.

— Когда? — спросил Степан, до боли прикусив нижнюю губу.

— Двадцать восьмого вечером.

— Я боялся… у меня было какое-то предчувствие… Что ему грозит?

— Наши думают, что сошлют в Сибирь… В худшем случае — каторга.

— А про типографию, о которой он хлопотал в

Москве, ничего неизвестно? — Нет.

— Жалко, — вздохнул Степан. — Жалко друга. Из комитета я остался почти один.

— У вас много друзей, Степан Николаевич, не только среди рабочих, но и среди землевольцев. Мы все вас очень любим.

— Все? — переспросил Степан, вкладывая в это слово особый смысл: «Если все, значит, и вы?!»

И Якимова поняла его. Поняла и сказала с задушевностью:

— Да, все!

Степан почувствовал, как щеки его вспыхнули, и он, желая подавить смущение, сказал:

— Далеко не все. Далеко… Впрочем, это не имеет значения… Виктор!.. Такой осмотрительный — и вдруг…

— Да, он имел большой опыт конспирации. Его выдал кто-то из очень, близких людей.

— Возможно…

— Вот я и приехала вам сказать, Степан Николаевич, чтобы вы срочно переменили квартиру.

— Вы из-за этого и не зашли?

— Да…

— А вам не показалось, что за ней следят?

— С улицы — нет. Я бы заметила. Но могут следить из соседнего дома, из соседней квартиры.

- Да, могут…

— Обнорский по возвращении из Москвы не был у вас?

— Не был.

— Значит, он не мог привести ищеек… Знаете, что? Зайдите сейчас к себе, возьмите самое ценное — и на улицу. Я понаблюдаю. Выйдите ровно через пятнадцать минут. Если все благополучно, я подъеду на извозчике и увезу вас к верным друзьям.

— Хорошо.

— Прощайтесь со мной по всем правилам… Так, хорошо. Целуйте руку.

— Можно?

— Обязательно! Так… Теперь ступайте!..

Через пятнадцать минут Степан прыгнул в закрытую кошевку к Якимовой, и быстрая лошадь умчала их на Петербургскую сторону.

7

Халтурин несколько дней пробыл у землевольцев, в тихой, интеллигентной семье, а потом переехал на новую квартиру, которую подыскали для него друзья из союза.

Они сами связались с землевольцами, сами отыскали Халтурина. Оказалось, что тяжелые потери не сокрушили союз. Рабочие из союза, оставшиеся на свободе (а их было около ста пятидесяти человек), ожесточились, сблизились в стачечной борьбе, лучше узнали друг друга.

Степан поначалу не очень верил рассказам приходивших к нему рабочих. Боялся, что они хотели только успокоить его. Когда прекратились облавы, он сам поехал на Выборгскую, решив все начать сначала.

На его стук в дверь знакомой конспиративной квартиры вышли сразу двое незнакомых и спросили пароль. Халтурин насторожился: «Вдруг «ряженые»?»

— Пароль? — повторил высокий, с рябым лицом, которого Халтурин никогда не видел в кружках.

— Позовите кого-нибудь из старых рабочих.

— Пароль, тебе говорят! — забасил другой и в голосе его почувствовалась угроза. Степан кашлянул в кулак и сунул руку в карман.

В этот миг дверь распахнулась и на его лицо упал свет их прохожей.

— Степан? Разве ты уцелел? — услышал он знакомый голос. Кто-то обнял его и повел в дом.

Только тут Степан узнал заросшего колючей щетиной, старого пропагандиста с фабрики Шау, Ануфрия Степанова.

— Ануфрий? Дружище! Вот так встреча! А ведь меня было приняли за шпиона.

Ануфрий помог Степану раздеться, ввел в большую комнату, где было много рабочих.

— Друзья! — взволнованно, осипшим от волнения голосом заговорил Степанов. — Посмотрите, кто к нам пришел! Товарищ Степан! Один из главных организаторов нашего союза. Вместе были на демонстрации у Казанского собора. Как он уцелел — сам диву даюсь. Однако вот он, тут… Даю ему слово.

Степан пригладил рукой взъерошенные волосы и, удивленно и радостно оглядывая собравшихся, заговорил растерянно:

— Шел к вам на ура! Думал, квартиры уже не существует. Меня спросили пароль, а я и не знаю его… Но рад, друзья, необыкновенно рад, что вижу вас вместе. Чувствую, что вы не сломлены и готовы за себя постоять. Две последние стачки нас научили многому. Мы должны расширять свои ряды. Крепить свой рабочий союз. Оберегать его от фискалов. Наша сила в дружбе, в товариществе. Девизом союза должны стать слова: один за всех, все за одного! Наша главная цель определена Программой Северного союза русских рабочих — борьба с социальным бесправием! Друзья, всех, кто еще не член Северного союза, я призываю записаться в его ряды!

Раздались сдержанные хлопки.

— Меня запишите! Меня! — послышались голоса с мест. Степана замкнули в кольцо…

8

После некоторого затишья опять оживились рабочие кружки на заводах. В союз вступали новые рабочие. Он креп и мужал.

Хозяева заводов и фабрик, видя, что рабочие не добились успеха в двух январских забастовках, стали еще яростнее где только можно ущемлять их права. Обсчеты, штрафы, сверхурочные, переработки, издевательства и вымогательства мастеров, увольнения неугодных — стали бесстыдными, безудержными.

Терпение рабочих было доведено до крайности. Достаточно было маленькой стачки, чтоб произошел «взрыв». И этот «взрыв» рабочего терпения загрохотал на медеплавильном заводе «Атлас». А оттуда, словно от детонатора, пошли «вспышки» и «взрывы» на фабрике «Екатерингофская мануфактура», на Семяинниковском заводе, на фабрике «Масквель».