Братья глянули на младшего с неприязнью, а отец подхватил деда и стал торопить домой.

– Ух и досталось молодому хозяину! – воскликнул И-дун, когда все вошли в дом и на дворе затихло. – Но дедушка не дал в обиду, молодец! Дедушка всегда выгораживает своего младшенького. Без него забили бы до смерти.

– Ну а как у сестры, удалось выговорить себя? Заступится?

– Там всё хорошо вышло. Сяоли да дедушка только и любят нашего молодого. Мать была, но уже второй год, как умерла. Тоже души не чаяла. Не то что старших. Да они и совсем не похожи.

– Как же дальше со мной будет? – с опаской спросил Мишка.

– Не знаю. Решат. Работать будешь или ещё что дадут. Мне то не ведомо. Хорошо если пошлют с товаром или на закупки. Да не доверяют нашему. Молод и нелюбим. Старшие всё ездят.

– А далеко бывает ездят?

– Далеко. До Мукдена[3] доходят, если не дальше. Месяц, а то и больше в пути бывают.

– А чего тебе дома не сидится?

– Поживёшь, так сам увидишь. Тяжело здесь. Я только и отдохнул в походе. Да и молодой тоже.

Утром Тин-линь пришёл вместе с И-дуном.

– Пошли, буду показывать двор и работу. Пока выбирать нечего. А потом посмотрим, – вид его был озабочен и деловит. Видно нажимали со всех сторон, приходится показывать себя с лучшей стороны.

Мишка не обижался. Он видел, что Тин-линь сам переживает за пленника и старался ободрить своего хозяина приветливой улыбкой.

Мишке сняли цепь и отвели в хлев, где стояли несколько буйволов. Надо было ухаживать за ними, Мишка даже обрадовался этому. Китайцы недоверчиво и с любопытством оглядывали нового работника, но в разговоры не вступали.

– Очень прошу не подавать повода для наказания. Отвечать будем вместе, понял? – Тин-линь таинственно и просительно шептал Мишке на ухо и подозрительно оглядывался по сторонам. – Будут придираться, но ты молчи и кланяйся. Дедушка тоже просит. Говорит, что ты вспыльчив и буен, а это здесь самое плохое в человеке.

Мишка не всё понял, но главное сообразил. Его понимают, но и сам он должен о себе побеспокоиться. В знак согласия поклонился, подражая китайцам. Тин-линь ухмыльнулся и пошёл к дому.

– Видел толстого у амбара? – спросил И-дун, когда они остались одни. – Больше всего опасайся. Сразу палкой бьёт и бежит к хозяину. Да ещё наговорит чего и не было. Подальше от него держись.

– Угу, – хмыкнул Мишка и принялся за работу.

Вот и началась моя новая жизнь, – проносилось в голове. – И долго так можно прожить? Одному богу то известно. Хоть бы Тин-линь придумал что-нибудь.

Во дворе раздались глухие удары палки и крик боли. День начинался избиением. Мурашки поползли по спине. Больше всего боялся, что сорвётся – и тогда пропало. Уж слишком свободной и бесшабашной была его прежняя жизнь.

-------------------

[1] Аха – раб.

[2] Лян – денежная единица, а также мера веса в Юго-Восточной Азии.

[3] Мукден – столица Маньчжурского гос-ва, ныне Шэньян.

Снега становилось всё больше. Временами завывали метели, всем приходилось сидеть дома, кутаясь в стёганые халаты. Шёл двенадцатый месяц, в городе становились приметны признаки большого праздника. Лица жителей озаботились, люди спешили завершить незаконченные к новому году дела.

Мишка продолжал жить в доме семейства Дау. Тин-линь похлопотал чтобы его не перегружали работой. Больше времени оставалось на совместные прогулки и охоту.

Жил он в новой каморке в отдалении от дома. Было холодно, всё время топил убогую печь. Тепла надолго не давала, уже к середине ночи вода замерзала в кружке. В особо ветреные ночи приходилось топить и среди ночи.

За это время он не так уж много раз подучал ударов палкой, и не успел озлобиться окончательно. Тин-линь часто забирал его в свои походы в окрестные леса. То на конях, то на лыжах, они на несколько дней забирались в трущобы, ночуя в деревеньках или в наскоро построенных балаганах.

Мишка всё ближе сходился с хозяином, не переставая удивляться такому сближению. Что в нём искал молодой китаец? Мишка чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна, но раньше времени опасался заводить разговор. Ждал, что Тин-линь сам откроется, – тогда всё станет ясно.

Местный язык не казался уже таким мучительным. Свободно и легко говорил, хотя китайцы иногда и посмеивались над его говором. Работники уважали пленного, относились мягко и с пониманием. Любили слушать рассказы про Русь, одобрительно цокали языками и качали головами, слушая диковинные байки.

Старшие братья старались не замечать Мишку, но не упускали случая выказать своё презрение.

«Ишь ироды, нехристи! – думал часто Мишка, – Перед начальством да маньчжурами сами гнут спину и заискивают, а тут хозяевами ходят! Из кожи вылезть готовы от спесивости. У-у-у, басурманы!»

Одна Сяоли, как и её младший брат, относилась к нему приветливо и даже ласково. Она изредка появлялась в доме своего отца. Появление её носилок всегда вызывало оживление и суету. Заискивали и старались угодить и предупредить любое желание. Даже отец не позволял себе лишнего слова. Зато дед в эти посещения был весел и просто болтлив. Глазки едва светились сквозь узенькие щёлочки век, и радостная улыбка не сходила с розового лица.

– Смотри, Мишка, – таинственно шептал не раз Тин-линь, – опутает тебя сестра. Тогда всем худо будет. Дархань не потерпит такого.

– Да что ж я? Я ничего не знаю. Мне ли думать об этом?

Однако такие намёки беспокоили его и волновали. Сяоли была красива и миловидна, не в пример большинству женщин. В свои двадцать шесть лет казалась очень молодой и цветущей. Вкус в одежде был безупречен. Большого разнообразия в одежде китаянок не замечалось, но красавица выбирала для себя самое подходящее.

Халаты, отороченные дорогими мехами, поражали красками и изяществом. Чуть капризные губы вечно были чем-то слегка недовольны. Она привыкла к вниманию, и, не любя Дарханя, вертела им как хотела. Будучи просто наложницей, она добилась того, что ей постоянно выказывали знаки внимания высокие чины. Та не оставалась безучастной к таким знакам. Дархань мучился страхами и ревностью. Перечить начальству он не смел, а страсть его не утихала. Сяоли умело поддерживала это состояние и выторговала для своей семьи немалые льготы и выгоды.

Как и следовало ожидать, Дархань стал заместителем начальника гарнизона – фудутуном, и стал значительной фигурой в городе. Часто и надолго отлучаясь по делам службы, он содержал людей, следящих за Сяоли. Той приходилось изощряться, чтобы в нужное время ускользать от слежки.

Последнее время Сяоли часто уединялись с Тин-линем. Она жаловалась на скуку и Дарханя.

– Дорогой братец. Как всё надоело! Этот Дархань стал просто невыносим. Сплошные подозрения и слежка. А я всё боюсь и дрожу при одной мысли, что может произойти, если сыщики наплетут ему на меня.

– Что же делать, Сяоли? Мы не властны решать свою судьбу. Значит, на роду нам так небо повелело. Только и остаётся, что терпеть.

– Будь я мужчиной! – мечтательно протянула она.

– И мужчинам не очень сладко. Ведь китайцы мы.

– И всё же лучше. Сам подумай. Если что случится со мной, куда я денусь? Отец и тот отвернётся от меня. Сейчас такой ласковый и внимательный, знает, что нет выгоды со мной ссориться. Противно!

– Тише! Не услышал бы кто.

– И то верно. Но, знаешь, брат, мне часто приходит в голову страшные мысли. Хочется всё бросить и сделать что-то страшное, но необычное. Знаю, что потом мне не жить, но это так волнующе...

– Это от дедушки у нас. Меня тоже такие мысли посещают. В такие минуты вспоминаются рассказы о юге. Там дерутся с Цинами, а здесь всё заглохло. И надолго, видимо.

– Да, ты прав. Там что-то творится, но трудно разузнать подробности. Маньчжуры строго за этим наблюдают.

– Дархань, наверное, рассказывает что-нибудь?

– Бывает иногда, но сам потом пугается и грозит страшными карами. А я притворяюсь дурочкой. Да и трудно понять, что там такое. То Чжаны берут верх, то маньчжуры. Но, во всяком случае Дархань уверен в скорой и окончательной победе.