Так шальной Мишка шатался по Амуру, наслаждаясь свободой и вольной жизнью.

В починках и зимовьях быстро сходился с людьми, те не давали хорошему человеку загибнуть в трущобах даурской тайги. Добывал зелейный припас, охотился, ловил рыбу, попадал в маньчжурские засады, но с божьей помощью отделывался пока легко. Сам с ватажками отчаянных казаков и селян выслеживал купцов и грабил ненавистных маньчжуров.

Но вскоре попался к ним в лапы. Это было так неожиданно, что даже не успел выхватить нож. Одному ждать подмоги не откуда. Связанного по рукам и ногам, с колодкой на шее потащили к низовьям. И только чудом, в сильную бурю, когда маньчжуры спешили укрыться у берега, свезло вывалиться за борт и незаметно укрыться в береговых зарослях. От колодки освободиться так и не удалось. Силы убывали, мысленно не раз прощался с любимой матушкой. Отчаяние и голод так измотали, что под конец полз на четвереньках, уже не надеясь на помощь.

В таком положении Мишка повстречался Фоме. Это и спасло от неминучей смерти. Так и оказался Мишка в ватажке амурских ушкуйников, которая спешила до осени погулять в поисках маньчжурской добычи.

– Ну всё, на сегодня хватит, – устало произнёс Фома, глядя на заснувшего Мишку. – Давай спать.

Затащил Мишку в низкий шалаш и повалился рядом. Уже засыпая, услышал всплеск на речке: «Ишь рыба плещет, играет, стерва».

Багровый шар луны пока не давал света. Редкие облачка медленно проплывали мимо. Где-то ухал сыч, тихо шелестел ветерок в вышине клёна. Тусклый свет догорающих костров прыгал по нескольким шалашам, в беспорядке разбросанных по берегу.

Сгорбленная фигура дозорного чернела у высокого пня рухнувшего когда-то дуба. Страж спал сном праведника, сморенный усталостью. Речка тихонько плескала о берег, загадочно шуршали осокори.

Мишка вскочил от страшного крика. И едва смог собраться, как что-то навалилось на него, морда уткнулась в пахучие разлапистые пихтовые ветви. Вонючая попона накрыла голову. Рядом рычали товарищи, ещё пытавшиеся сопротивляться. Приглушённо слышались матерные ругательства, возня, прерывистое дыхание, хрипы, смачные удары и стоны.

Мишка рванулся изо всех сил, и уже чуть было не встал на четвереньки, но на него навалились с новой силой. Проворные руки судорожно опутывали ноги, локти заламывались до хруста в плечах.

Глухо грохнул пистолетный выстрел. Душераздирающий крик донёсся до сознания. Мишка продолжал барахтаться, силясь освободиться. Ярость душила, выгнав из головы все мысли.

Наконец успокоился. Руки и ноги накрепко перетянуты сыромятными ремнями, петля той же кожи оттянула голову назад. Подлый ремешок шёл от шеи к связанным за спиной рукам, приходилось напрягать мышцы, поднимая руки. Иначе можно задушить себя.

Мишку выволокли за ноги из шалаша. Он хрипел, извиваясь всем телом, силясь не перетянуть себе горло. Наконец его поставили на ноги.

Огляделся вокруг. Рассвет только занимался. Поляна была разгромлена. Мелькали тени чужих людей, стаскивающих связанных ушкуйников. Несколько тел осталось лежать на земле. Мишка понял – этим уже не суждено подняться.

Охватило тоскливое чувство, в животе противно засосало, к горлу подкатил комок чего-то противного. Сглотнул, остро ощущая давление петли. Руки стали затекать, мышцы не хотели слушаться.

– Вот те и отпраздновали новый год, – услышал Мишка чуть позади голос Фомы.

Скосив глаза, заметил выгнутую фигуру своего спасителя. Отвечать не хотелось. А Фома продолжал сипеть:

– Никифор, царствие ему небесное, уже на том свете. Видать отгуляли своё и мы. Господи! Сохрани и помилуй!

– Вот те и удача в походе, – отвечал голос из темноты. Мишка узнал Ивана.

Мысли вихлялись слабо уловимые, в ногах дрожь и слабость. Кто-то тихо скулил, звук противно скрёб по нервам. Сердце сжималось, кровь сильнее бухала в жилах.

Наконец маньчжуры стащили всех в одно место. Раздули огонь в кострах и подбросили хворосту. Стало светлей. Врагов было не менее трёх десятков. Вооружены ружьями, саблями, пистолетами. Все в синих халатах, с кушаками вместо поясов. Двигались проворно и быстро. Всем распоряжался невысокий косоглазый маньчжур в новом тёплом халате. Рядом поспевал китаец со смешной косицей на спине.

Связанные мужики оглядывались, молча кивали друг другу. Лица у многих побиты. Некоторые залиты кровью, кафтаны разорваны.

На поляне Мишка насчитал шесть трупов товарищей. Тяжёлый вздох всколыхнул грудь. Спина ныла от напряжения, но расслабиться было невозможно. Вспомнилась матушка. В глазах защипало, он шмыгнул носом. Рот искривился не то в злобе, не то в рыданиях. С трудом сдерживал слёзы, было нестерпимо жаль себя.

Бледное утро постепенно серело. Над водой тихой речки медленно плыл туман. С листьев изредка капала роса. Пар густым облаком вырывался из ртов. Мужики продолжали стоять, дрожа в ознобе. У многих на ногах не было сапог. Замёрзшими ногами топтались, пытаясь согреться.

Маньчжуры собирали оружие, валяющиеся вещи. Рылись в ворохах товара в лодках. Подплыли ещё три лодки, ткнулись носами в прибрежный песок.

Когда совсем рассвело, начальник отряда отдал какие-то распоряжения и всех пленников погнали в сторонку от стана.

– Никак кончать повели, господи, прости раба твоего! – Фома прерывисто вздохнул, бородёнка вздёрнулась к небу.

– Ой ноженьки не идут! – донеслось сзади, Мишка ощутил, что и его ноги с трудом передвигаются.

– Проклятое отродье! Сучье племя! – ругался Сосипатр, отчаянный и лихой казак. – Руки б только освободить! Я б им, гадам! Ох!

Звук удара прервал дальнейшие излияния казака.

Подошли к поваленному стволу огромного дуба. Кора уже свалилась, обнажив коричневую древесину. Кое-где гниль тронула могучий ствол. Мелькнула мысль: «Этот хоть пожил, а мне и этого не пришлось».

Их остановили. Начальник что-то говорил, обращаясь к мужикам, но никто ничего не понимал. Рядом топтался низкорослый монгол с плоским лицом. Он стал пересказывать речь начальника. Его с трудом можно было понять.

– Ты плохой лоча! Ты вор! Ты смерть! Твой давать ясак нет! Твой злой, жадный!

– Вот паскуда! Нашёл лучших! – Иван с хрипом выдавливал слова. Шея надулась от стянутой петли, дыхание прерывистое. Кровь струйкой сбегала всклокоченной бороде, губы посинели в кровоподтёках.

Вперёд вышел плотный маньчжур в кожаной безрукавке. Лицо крупное, задубевшее от загара, в коричневых морщинках. В руке увесистая дубинка. Он покачивал ею, будто примериваясь для удара.

– Ой! Бить начнут, батюшки! Помилуй, господи! – это Фома стал причитать. Ноги стали подкашиваться, но он не упал.

– Замолкни! Не береди душу! – Иван мрачно прохрипел запёкшимися губами. – Две жизни всё одно не проживёшь! Так хоть умри, как подобает!

Кто-то всхлипнул. Рядом клацали зубами. Мишка не мог унять мелкую дрожь во всём теле. Стучала мысль: «Не сорваться бы. Иван верно говорит. Двух жизней не прожить, а помирать придётся. Неужто вот так, сейчас и конец?»

Сердце зашлось в предчувствии неотвратимого. В глазах помутилось, дыхание остановилось. Он напрягся коченеющими членами.

В это время двое стражников потащили первого мужика. Тот покорно плёлся, с трудом передвигая ноги. Его толкнули, он упал. Подняли, поставили на колени. Он качался и вот-вот готов был упасть снова. Но коричневый маньчжур не стал ждать. Коротко взмахнул дубиной, и она с глухим хрустом размозжила голову мужика. Без звука тот повалился на землю. Стражники схватили его за ноги и оттащили в сторонку. На земле остался густой след крови.

Схватили второго, Прошку. Молодой ещё казак с рыжеватой бородой, стал вырываться и хрипеть. Лицо побагровело, глаза готовы были выскочить из орбит. Однако через несколько секунд и ему с лёгкостью раскроили череп.

У Мишки в глазах потемнело. Дыхание прервалось. Он с трудом стоял на ногах. Страх и злоба душили. Словно в тумане, не слышал, как рядом ругались и выли его товарищи. Очнулся, когда к плахе потащили Фому. Тот лишился чувств, безвольное тело волочили за руки и бросили на ствол дуба. Мозги брызнули, ноги дёрнулись и затихли.