И-дун тоже заметил помощников и забеспокоился.

– Это уже хуже. Может помощников и того больше. Тогда нам с то бой не совладать со всеми. Следи зорче. Надо хозяину доложить.

– Э! Да с этими справиться не мудрено. Чего их опасаться?

– Не бахвалься! Они страшны не силой, а своим языком. А против этого устоять трудно. Присматривайся!

Снег быстро таял, теперь его почти нигде не было. Земля исходила паром и быстро просыхала. Птичий гомон звенел в воздухе, появились ранние пчёлы и мухи.

По городу маршировали солдаты. Мишка знал, что маньчжуры готовят поход на Амур. При мысли об этом сердце щемило, и злость будоражила грудь. Как пригодились бы его сведения в Албазине. Но как их передать? Побег в одиночку не сулил удачи. Мишка часто думал про это, но каждый раз безнадёжно махал рукой. Заикнуться Тин-линю не решался. Тот, Мишка чувствовал это, строил другие планы. В них отводилось место и ему, Мишке. И хоть планы эти были ещё туманными, Мишка знал, что они могут стать реальными в любое время.

Странник оказался интересным человеком. Он проповедовал даосизм и не упускал случая разглагольствовать об учении Лао-цзы, о дао, как о первопричине всего сущего. Он часто сидел на солнышке, и когда собиралось три-четыре человека, начинал объяснять сущность дао.

– Не стремитесь познать многое. Познать дао – вот главное занятие китайца, – он щурил глаз и пытливо всматривался в лица работников. – Вы все знаете по нескольку иероглифов. Они вам ни к чему. С природой слейтесь, идите к природе, избавьте тело от наслаждений и убивайте в себе чувства. Зачем нам знания? Они только отвлекают от познания дао, а дао – родоначальник всего существующего.

Китайцы тихо слушали и не решались спрашивать. Очень трудно осознать дао, но спрашивать у такого учёного человека, проведшего полжизни в пустыне, в пещерах, было страшновато и неловко. А тот продолжал:

– Гармония мира – вот стремления, достойные человека. Не бродите бесцельно по земле. Я третий раз в жизни предпринял это путешествие, и каждый раз сожалею об этом. Время тратится даром. Познавайте мир, не выходя со двора.

– А кто хлеб сеять будет? – тихо и неуверенно спросил чей-то голос, и все недовольно обернулись к говорившему. Тот сник и отступил.

Даос хмуро глянул в сторону сомневающегося:

– В природе всего много. Она прокормит и согреет. Да и много ли человеку надо? Питайтесь крохами природы и ищите персик долголетия. Познавайте духов в себе, а их у каждого великое множество. Тот, кто не чувствует в себе духов, не может рассчитывать на долголетие.

Мишка смотрел, как даос раздавал людям какие-то пилюли, талисманы и эликсиры долголетия в глиняных бутылочках. Их охотно брали, поклоны отвешивались один за другим, слова благодарности не смолкали. А даос приговаривал с придыханием:

– Не стремитесь к благополучию. Богатство не принесёт вам счастья и радости. Стремитесь в деяниях своих повторять Нефритового императора. Он всё отдал людям, а сам ушёл к природе. Не злоупотребляйте пищей. От неё вы не достигнете долголетия. Не ешьте мяса, зерна, перца. Остерегайтесь запаха пищи. Учитесь питаться слюной.

– Так и с голоду помереть можно, а не то, что долго жить, – заметил Мишка. Даос грозно глянул на него, остальные вытолкнули его из толпы. Усмехаясь, Мишка отошёл прочь.

А даос зажёг свечу, стал на юго-восток лицом, и стал тянуть заклинания и молитвы. Потом над свечой сжигал полоски бумаги. Став на четвереньки со сложенными руками и стал раскачиваться. По телу пробегали судороги, вскоре он свалился на землю. Мишка видел, как глаза налились кровью, рот окрасился красной слюной. Но вскоре даос вскочил, и, попрыгав, стал успокаиваться.

Люди со страхом наблюдали за монахом, отойдя на почтительное расстояние. Мишка, зло выругавшись, поплёлся к своим быкам.

Вот дурят людей! А те и развесили уши, – думал Мишка и вспоминал церковные праздники в Нерчинске, когда во главе матушки ходили к обедне, молились с верой, что все грехи им простятся, а потом начинали вершить новые. Страх бередил сердце, но жизнь брала своё. Молодость не желала мириться со смирением. И Мишке больше других доставалось за свои проделки. Он и сейчас машинально стал ощупывать места старых ушибов, но спохватился и мечтательно улыбнулся.

Небольшая, но красиво убранная комната, мягко высвечивалась в лучах раннего солнца. Утренний беспорядок ещё царил во всём, рука послушных служанок не касалась пышных одеял и драпировок из ярко расцвеченных цветами и ветками одеял и покрывал.

Дархань торопливо прохаживался взад и перёд. Отвисший живот колыхался в такт шагов, прикрытый цветными полами шёлкового халата. Злое и недовольное лицо дрожало складками кожи.

– Ты доведёшь меня до ямэня! Я вижу это давно! Твой дед постоянно толкает тебя на это!

Сяоли сидела на кровати, поджав ноги и обхватив их руками. Весь облик показывал покорность и мягкость.

– Ты дождёшься у меня палки! – продолжал стращать Дархань. – Я и так издёргался, ожидая перевода в Гирин, а тут ещё твои заботы.

– Но ведь речь идёт о моей семье, – голос Сяоли слегка дрожал и прерывался тихими вздохами. – Чувствует моё сердце, что дедушку и братика ждёт что-то неотвратимое. А ты не хочешь помочь.

– Сами во всём виноваты! Думаешь, никто не знает, что твой старикашка взращивает чёрные мысли. Думаешь, зря к нему наведываются тёмные людишки?

– Сам же знаешь, что даже последний монах не вызвал ни у кого никаких подозрений. Дедушка большой любитель литературы и сведений о разных далёких землях. А у кого их черпать, как не у странников? Что ему осталось в последние годы жизни? Кому это мешает?

– Не заговаривай мне зубы. Вот уеду – и сразу у вас всё изменится! Попомнишь мои слова. Только я немного ещё сдерживаю начальство, но долго так продолжаться не может. Даже если я и захочу. А ты знаешь, как мне это трудно и неохота. Вот соберём малость больше о твоём старичке – и тогда ничто не поможет. Лучше остереги его сама, пока не совсем поздно. Доносят ведь разное, и не станут разбираться. В ямэне всегда спешат.

«О небо! Как противно его слушать. Сколько это может продолжаться? Бедный дедушка. А Тин-линь? Загубят вас эти волки», – мысли роились в голове Сяоли, пока Дархань развивал перед ней свои заслуги перед родом Дау. Но наконец толстяк заметил, что Сяоли ушла в свои мысли и не слушает. Гнев нахлынул на него. Щёки покраснели и затрепетали, шевеля длинные усы, свисающие по обе стороны губ.

– Ты даже не слушаешь? Дрянь, потаскушка! Скоро выгоню тебя на улицу, и кончишь жизнь свою в пыли!

Сяоли сжалась и со страхом смотрела из-под ладошек на свирепое трясущееся лицо Дарханя. «Пусть позлится. Даже надо вызвать его на побои. Зато потом легче будет договориться. Надо подзадорить, распалить. Ничего, стерплю, не первый раз. Хоть польза может быть», – Сяоли побледнела от волнения и гордо вскинула голову.

– Молчи, боров! Сам наживаешься на своих махинациях! Мой род с лихвой окупает твоё существование, а ты ещё важничаешь! Заелся!

– Ты, ты! Шелудивая собака! Да как ты смеешь? Гадина! – он схватил бамбуковый хлыст и бросился на молодую женщину.

Сяоли завизжала, укутываясь в одеяло. Удары глухо бухали в стёганную вату. Крики глохли в глубине постели. Тяжёлое дыхание толстого Дарханя прерывалось хриплыми восклицаниями и криком.

Наконец хлыст отброшен. Потная физиономия лоснилась, халат распахнут, обнажая тёмное гладкое тело.

Дархань повалился на пуховичок, отбросив хлыст. Из-под одеяла высунулась Сяоли. Глаза покраснели, потёки слёз смыли краску с глаз. Она выглядела смешной и маленькой. Волосы растрёпаны и спутаны. Она осторожно всматривалась в отдувающегося Дарханя.

– Прямо зверь, – тихо произнесла она, опуская ресницы. – Так наброситься на свою птичку. И не жалко? Посмотри, что ты наделал. Как я покажусь теперь людям.

Дархань хмуро глянул в её сторону и отвернулся. Недовольно засопел в усы.