Филипп, побелев от гнева, в сердцах швырнул ей запечатанный пакет:

— Берите, мерзавка! Но если вы возьмете себе это за правило…

Она со смехом распечатала конверт. Там оказалось приглашение ко двору, отпечатанное золотыми буквами.

«Его величество король, — прочитала она весело, — и ее величество королева Мария Амелия любезнейше приглашают мадемуазель Адель Эрио провести четыре дня при дворе, находящемся в замке Нейи».

— Вот это да, Филипп! — Ее глаза смеялись. — Вы все можете, мой друг, если только вас попросить!

Герцог Немурский раздраженно произнес:

— Этот ублюдок Пажоль — он бывал у вас?

— Какой Пажоль? — спросила она беспечно.

— Тот, кто выиграл туфлю! Он ведь не за туфли платил!

— Ах, вот вы о чем! — Она поднялась и, улыбаясь, обвила шею Филиппа руками. — Именно за туфлю. Только за нее. Помнится, он явился сюда, но большего не получил.

— Вы, вероятно, лжете, как всегда.

— Нет уж! Я не лгу. Пажоли могут иметь меня только за сто тысяч, не то что принцы крови!

Она ласково коснулась губами его губ.

— Ну же, мой милый мальчик, не хмурьте брови. Неужели вы думали об этом драгуне? Он не стоит ваших мыслей. Особенно сейчас, когда я так благодарна вам.

— Знали бы вы, чего мне все это стоило!

— Зачем мне знать? Что бы вы ни сделали, чтобы угодить мне, я была достойна этого.

Ее самомнение не имело границ. Но ее красота, нежность, очаровательная непредсказуемость несколько объясняли эту непомерную гордыню, и Филипп смирился, охваченный непобедимым желанием обладать Адель, быть ее единственным фаворитом. Он помнил, как смотрели на нее его друзья офицеры, а женщина, окруженная блеском и успехом, которой восхищаются все, желанна в десять раз больше, чем какая-то другая.

Слава и известность создают вокруг нее дополнительный ореол, обладать ею диктует уже не только желание, но и честолюбие. Он прижал Адель к себе крепче, прошептав:

— Теперь я заслужил прощение, не так ли?

— Да, — проговорила она, потершись щекой о его плечо. — Теперь да.

Они уже шли в спальню, когда она вдруг спросила его, кто была та брюнетка, вскочившая на стол после нее.

— Ну, такая красивая, привлекательная, разбитная?

Филипп, несколько удивленный ее вопросом, произнес:

— Если не ошибаюсь, это была Полина. Я плохо помню их имена.

— А где она живет? Откуда вы их всех пригласили? — допытывалась она.

Филипп засмеялся:

— По-моему, они все живут возле Нотр-Дам-де-Лоретт в Париже, Адель. Это же все лоретки, милочка.

— Узнайте для меня это подробнее, Филипп. Узнайте.

В августе 1834 года графине Женевьеве д'Альбон, подруге Антуанетты де Монтрей, исполнилось пятьдесят пять лет.

Дама эта, которую Эдуард называл «старой выдрой» и не любил за чопорность и ханжество, была тем не менее, другом их дома. Антуанетта познакомилась с графиней д’Альбон в Вене, когда переживала первые тяжелые дни обустройства на новом месте, в эмиграции. Более обеспеченная Женевьева прониклась сочувствием к Антуанетте и ее трехлетнему сыну, помогла им деньгами, поддержала морально. Сейчас, в 1834 году, многое изменилось, в частности, теперь Антуанетта была богаче и обеспеченнее своей подруги, но давняя дружба, симпатия и расположение остались прежними. Их соединяло многое — происхождение, схожие судьбы, роялизм, которого они по-прежнему придерживались, оставаясь верны Бурбонам так же, как были верны им при Наполеоне.

Антуанетта приготовила подарки. Оставалось лишь одно — уговорить Эдуарда отправиться к д'Альбонам.

— Пойдемте, дитя мое, графиня д'Альбон знает вас с самых малых лет. Разве вы забыли, как она дарила вам конфеты, как вы играли в саду с ее сыном?

— Мама, я прекрасно все это помню, — сказал Эдуард. Разговор велся за утренним кофе, и он равнодушно отложил ложечку в сторону. — Но это не может изменить всем известного обстоятельства. Я не люблю мадам д'Альбон. Если я буду честен, то скажу: меня от нее тошнит.

Антуанетта, сдерживая раздражение, произнесла:

— Не так уж трудно в вашем возрасте скрыть свои чувства. Кроме того, вы никого не любите. Разве это причина для того, чтобы ни с кем не видеться, не ездить ни на какие приемы? Вы, между прочим, и меня не любите.

Эдуард поднял на нее глаза:

— С чего вы взяли, мама?

— Вам ничего не стоит огорчить меня. Это очень больно. У меня ведь никого нет, кроме вас, Эдуард, — я так распорядилась своей жизнью. У меня есть только вы, да еще, может быть, Жозеф.

— Жозеф, я уверен, мама, составит вам компанию.

Она спросила уже мягче:

— Что вы, в конце концов, имеете против д'Альбонов?

— Я считаю их старыми, старомодными, скучными и противными людьми. Этого достаточно? Полагаю, я достаточно взрослый, чтобы не ездить к тем, кого я не люблю.

— Но если вы не явитесь, это разобьет графине сердце. А Морис? Разве его это не заденет? Или вы его тоже не любите?

Морис, сын Женевьевы, был приятелем Эдуарда, а раньше — даже другом. Они вместе провели детство в Вене, вместе какое-то время учились. Почти ровесники, они вообще поначалу не расставались. Множество юношеских воспоминаний Эдуарда было связано с Морисом. Когда молодой д'Альбон выбрал для себя военную стезю, в их дружбе появилась трещина, что-то вроде охлаждения.

Потом меняться стал Эдуард, все больше приходивший к выводу, что дружба как таковая ничего не дает — ни прибавляет, ни отнимает. Еще позже, когда Морис женился и стал отцом, разрыв между ними увеличился еще больше. Они никогда не ссорились, просто перестали быть друзьями. Но приятельские отношения между ними оставались; каждый в минуту опасности мог бы надеяться на другого. Кроме того, Эдуарда соединяли с сыном графини д'Альбон и некоторые политические дела.

Эдуард, поневоле чувствуя себя тронутым этой настойчивостью матери, уже мягче ответил:

— Мориса я люблю, мама. Уверяю вас. В семействе д'Альбонов есть несколько приятных представителей, это надо признать.

— Несколько? — улыбнулась Антуанетта.

— Да, это Морис и, пожалуй, Мари.

Графиня де Монтрей была поражена, услышав, как сорвалось с губ Эдуарда имя Мари. Восемнадцатилетняя дочь графини д'Альбон, девушка на выданье, с хорошим приданым, хорошего происхождения, очень приятной наружности, никогда прежде не вызывала никаких чувств у Эдуарда: он, казалось, вообще не замечал ее. Антуанетта, в душе считая, что Мари — лучшая партия для ее сына из всех, какие только могут быть, видела это равнодушие и поэтому никогда даже не заикалась о Мари.

— Чем же она вам нравится? — спросила Антуанетта, с замиранием сердца ожидая услышать в ответ какую-нибудь колкость или насмешку в адрес девушки.

Эдуард произнес, не слишком, впрочем, восторженно:

— В ней есть некоторая непосредственность и естественность. Будет жаль, если время и свет ее изменят.

Заметив, как тревожно слушает его графиня, он улыбнулся:

— И потом, она ведь прехорошенькая, эта Мари, разве не так?

Мадемуазель д'Альбон, умная темноволосая девушка с серыми, как зимнее небо, глазами могла претендовать на звание не только хорошенькой, но и красивой. Антуанетта почувствовала, как у нее перехватывает дыхание от радости. Породниться с д'Альбонами, получить в их лице не только друзей, но и родственников, увидеть, наконец, наследников рода Монтреев, сыновей Эдуарда, и, таким образом, любить еще кого-то в этой жизни, кроме него — это было самой большой мечтой Антуанетты. Если бы что-то подобное свершилось, она считала бы, что полностью вознаграждена за страдания, перенесенные в прошлом: казнь мужа, скитания в чужой стране, годы борьбы за отобранное имущество и, в конце концов, странный характер ее единственного сына.

Эдуард, то ли неправильно истолковав молчание Антуанетты, то ли решив избавиться от этого бесконечного разговора, произнес: