Адель Эрио явилась к обедне, которую слушали все приглашенные в Нейи, в благопристойном и изящном наряде. Она опустилась на колени, склонила голову и молилась; дамы передавали королеве, что молится эта куртизанка якобы «за короля, королеву и за весь королевский дом». Правда, молилась она дольше всех и поднялась с колен самой последней, за что Мария Амелия очень строго на нее взглянула.

Адель заметила этот взгляд и поняла, что борьба за сердца августейших особ еще только начинается.

По-видимому, Мария Амелия была большой ханжой, ибо, принимая у себя многих чиновничьих жен, которые втайне продавались за посты для своих мужей, не могла смириться с мыслью о том, что ее вынудили принять у себя во дворце куртизанку, не скрывающую своей продажности.

Вечером был устроен небольшой прием с танцами и музыкой. Адель, словно желая обмануть ожидания, явилась в очень скромном, но изысканном и красивом туалете, покрой которого свидетельствовал, что обошелся недешево; под руку ее вел князь Тюфякин, и этого было достаточно, чтобы заставить улыбнуться Луи Филиппа. Дамы-аристократки тоже несколько примолкли. Когда Адель села к роялю, спела «О чем мечтают молодые девушки» и сыграла в четыре руки с известным пианистом Тальбертом, многие стали говорить:

— Она, конечно, беспутна, и появление ее здесь — настоящий скандал, но, безусловно, голос у нее есть. В прежние времена это было невозможно, но теперь другая эпоха — теперь даже считается, что присутствие таких особ среди порядочных людей придает остроты вечеру.

Адель имела успех у мужчин, но никого не поощряла. Дамы же о ней мало говорили. Король держался очень благосклонно. Решившись, она сыграла марш, который звучал, когда Луи Филипп, тогда еще герцог Шартрский, шел в атаку при Жемаппе и Вальми[3]. Король редко кому выказывал публично свое расположение, но сейчас, услышав марш, не сдержался и поцеловал руку Адель. После этого лед был сломан, и мадемуазель Эрио почувствовала, что становится своей при дворе. По крайней мере, король ею был очарован, а разве не от короля здесь все зависели?

Наблюдая, как король, тучный, пожилой, с чуть расплывшимся лицом, формой напоминающим грушу, ей улыбается, Адель было подумала: а не сделать ли попытку и не разменять сына на отца? Сделаться любовницей короля казалось на первый взгляд выгодным и престижным. Но, поразмыслив, она решила, что это было бы гибельно для нее. Такой поступок составил бы ей ужасную славу крайне безнравственной и бесстыдной особы. Кроме того, Адель угадывала в Луи Филиппе человека больше склонного к рассказам о любви, чем к непосредственным занятиям ею. И, по ее расчетам, король трудно поддавался чужому влиянию. Что толку иметь любовника, который ни в чем не пожелает тебя слушать? В довершение ко всему, король нисколько не привлекал Адель, и она чисто физически не хотела взваливать на себя еще и этот крест, поэтому осталась в обращении с Луи Филиппом почтительна, как дочь, вежлива, как герцогиня, и скромна, как аббатиса.

Ночью она прошептала герцогу Немурскому на ухо:

— Мне очень, очень здесь нравится, но…

— Опять просьба, — проговорил он сонно, жестом собственника прижимая Адель к себе.

— Разумеется. Исполните ее, если не хотите мне сделать больно.

— Дао чем вы, черт побери, просите? Вы достигли всего, чего хотели.

— Нет. Я хочу, чтобы ваша мать была более добра ко мне, Филипп.

— Добра? А как это сделать?

— Подумайте об этом сами. Она любит вас безгранично, больше, чем Фердинанда. Найдите способ. Докажите ей, что вы со мной счастливы, и она станет более милостива.

К вечеру следующего дня вся королевская семья была любезна с Адель, многие дамы удостаивали ее разговором. А Мария Амелия — действительно растроганная, видимо, благодаря словам Филиппа — подарила мадемуазель Эрио очень богатый браслет с бриллиантами чистейшей воды. Адель поцеловала руку королевы, склонилась в реверансе, изображая волнение, и произнесла:

— Всегда буду рада служить вашему величеству во всем, чего б вы от меня ни потребовали.

Луи Филипп, присутствовавший при этом и едва не прыснувший от двусмысленности происходящего, мимолетно обнял Адель за талию и, смеясь, заметил:

— М-да, действительно… действительно, надо было вас отблагодарить. Вы теперь такой близкий друг дома, моя юная мадемуазель Эрио. Как же вас теперь называть?

— Может быть, воспитательницей детей Франции[4], - сказала Адель, снова приседая в реверансе, но во взгляде ее мелькнуло истинно женское лукавство, — уверяю вас, это будет самый подходящий для меня титул.

Все рассмеялись в ответ на эти слова, и король, улыбаясь, заметил, что мадемуазель Эрио, кроме того, что красива и обаятельна, обладает еще одним ценным качеством — она скромна и умеет довольствоваться малым.

Сестра короля, старая дева мадам Аделаида — единственная, кто продолжал относиться к Адель настороженно — вполголоса заметила:

— В таком случае, боюсь, мадемуазель не вернет своих расходов.

«Ну, это еще погоди, моя милая», — подумала Адель.

Уже на третий день пребывания в Нейи Адель поняла, что не создана для двора. Слишком многое здесь было подчинено условностям и этикету. Ей было просто скучно. Бесконечные поклоны, реверансы, необходимость следить за каждым словом, срывающимся с губ, в конце концов, ее утомили, она чувствовала себя подавленной и нервничала. Некоторый успех, которого она достигла, ее не веселил.

Тюфякин словно угадывал ее настроение.

— Что вам здесь было надо? — спросил он, встретившись с Адель за завтраком. — Такая юная, красивая, веселая женщина — что вы могли искать здесь, среди стариков и министров, когда даже я, тоже старик, всегда стараюсь держаться отсюда подальше?

— Но вы же приехали, — вяло возразила Адель, поднося к губам персик.

— Мне не хотелось расставаться с вами. И потом, четыре дня — это не так уж много.

— Вы правы, князь. Здесь не слишком весело. И четыре дня иногда бывают исключительно долгими.

— Можно уехать сейчас же, — предложил он. — Если, конечно, вы готовы на дерзость и рискнете вызвать неудовольствие короля.

— Нет, к этому я не готова. Мой милый Пьер, вы знаете мое положение — я пока от многих завишу. Может быть, придет такой день, когда я стану свободна — тогда, может быть, я и решусь на дерзость.

Тюфякин, очищая яйцо, пожал плечами:

— Надеюсь, я вашей независимости не стесняю?

— Нет. Нисколько. Вы для меня как…

Она не договорила. Сказать «как отец» было бы глупо. Но, что поделаешь, иногда она воспринимала князя именно так.

Он обладал удивительной способностью ничему не удивляться и никогда не раздражаться. С ним было легко, не то, что с другими — Филиппом или Жиске.

Коснувшись руки Адель, князь негромко сказал:

— Сдается мне, вы здесь кого-то ждете.

Ни один мускул не дрогнул на лице Адель, оно осталось совершенно бесстрастным, но по тому, как напряглись и чуть вздрогнули ее пальцы, Тюфякин понял, что попал в самую точку. Она не знала, как старику удается о многом догадываться. Своего прошлого она ему не доверяла. И все-таки он понял, что она приехала в Нейи с нелепой, невозможной мечтой — увидеть Эдуарда или хотя бы столкнуться с чем-то, что ярко напомнит о нем. Она не понимала раньше, что при этом дворе он не бывает. Сейчас Адель начинала об этом догадываться, сознавая, что надежда как была, так и осталась надеждой, поэтому пребывание в Нейи казалось ей все более тоскливым и бессмысленным.

Ничего этого она вслух не сказала. Поднимая голову и уже улыбаясь, она спросила:

— Скажите лучше, кого ждете сегодня вы?

Князь не настаивал на ответе. Сразу взяв шутливый тон, он сказал:

— О, я жду очень игривую женщину. Красавицу и умницу.