— Вы умрете? — взревел он, так, что громче и грознее не закричал бы и кучер. — Черт побери! Вы вынуждаете меня на грубость. Хочу вам доказать, малютка, что на наглость мы умеем ответить соответствующе, и вы не дождетесь, чтобы в ответ на ваше нахальство мы прикидывались ягнятами. Вас ввела в заблуждение наша порядочность? Напрасно! По отношению к вам порядочности вообще не существует, знаете вы это?! Она умрет, черт побери! А с чего вы взяли, что это имеет для кого-либо значение?

Я уверен, Эдуарда тошнит от ваших постоянных выходок. Не мешайте ему и его семье жить. Он вскоре женится на порядочной девушке, так что советую смириться с этим, а если нет — на таких, как вы, найдется управа в полиции…

Уже очень давно с Адель не говорили подобным образом. Барон, похоже, ничего не знал о ее жизни, ее состоянии, ее связях в полиции, но тем более невероятна и оскорбительна была эта его уверенность в том, что она, Адель, — существо жалкое и ничтожное, не способное за себя постоять, не заслуживающее, чтобы с ним считались или хотя бы вежливо разговаривали.

— Ах ты ублюдок, — проговорила она негромко, но злобно.

— Что вы сказали? — переспросил барон, не веря своим ушам.

— Жирная свинья! Выпотрошить бы тебя, пугало роялистсткое! Да я бы, толстый боров, так с тобой и поступила, если бы не Эдуард! Черт побери! — Она отошла на несколько шагов и снова обернулась. — Ну, как пришлось по вкусу? Сумеешь ты теперь за себя постоять, когда я всё высказала, или у тебя воспитания не хватит?! Прежде чем соревноваться, кто кого переругает, ты бы лучше выучил побольше слов, чертов дурак!

Она быстро пошла к воротам, уверенная, что сказала достаточно. Можно было бы продолжать дальше, употребить весь тот лексикон нецензурных слов, которые она выучила, имея дело с офицерами и проститутками, но Адель и так знала, что сказанного вполне хватит.

Что ж, она и вправду опустилась до уровня рыночной торговки. Впрочем, опустилась ли? Разве он ее не вынудил? Она подошла к нему как к человеку, а он ответил ей, как нищенке. Так ему и надо! Так им всем надо! Надо давать отпор, иначе тебя вообще не будут принимать всерьез! На какой-то миг ненависть к аристократам, этим обитателям Сен-Жерменского предместья, которых она не понимала и не ценила, охватила ее, потом на смену этому чувству пришло сожаление: как же, ведь этот проклятый барон непременно расскажет о ее брани графине де Монтрей. И Эдуард об этом узнает. Любит ли он своего дядю? Хоть и не любит, всё равно будет оскорблен! Ах, какая же она дура! Как подводит ее язык! Спустя минуту Адель была уверена, что следовало смолчать и не огрызаться. С другой стороны, ясно было: если б ситуация повторилась, она вряд ли поступила бы иначе — у нее не хватило бы смирения.

И вдруг, как ей показалось, сама судьба пришла ей на помощь. Адель увидела девушку, которая спешила к входным дверям отеля де Монтрей, и девушка эта была весьма похожа на горничную, исполнившую какое-то поручение и теперь возвращающуюся.

— Вы служите здесь? — спросила Адель, еще не вполне приблизившись.

— Да, — сказала служанка, останавливаясь. По виду Адель можно было предположить, что эта довольно значительная дама только что побывала в гостях у госпожи де Монтрей.

— Мне надо, чтобы вы передали письмо графу де Монтрею.

— Но я служу графине. Может, вам лучше войти в дом и…

— Нет. Этого я никак не могу сделать. — На миг замолчав, Адель поспешно, чуть дрожащим голосом солгала: — Понимаете, никто не должен меня видеть, это очень важно. Мой муж, вы должны понять…

Адель вложила в руку служанки ассигнацию. Та кивнула. Сразу можно было понять, зная многочисленные связи молодого графа, что на этот раз он сошелся с замужней дамой, которая опасается, что кто-то узнает о преступном романе.

— Я помогу вам, мадам. Где ваше письмо?

— Передать нужно именно ему, никому больше, — предупредила Адель, тут же вспоминая, что письма-то у нее и нет.

— Непременно, мадам. Не беспокойтесь, у вас не будет неприятностей.

Адель решительно предложила:

— Пойдемте, поблизости есть почта, там я напишу записку.

Чтобы опровергнуть возражения служанки, боявшейся, что ее станут бранить за позднее возвращение, Адель дала ей еще денег. Считая нужным хорошенько припугнуть девушку, она внушила ей, что молодой граф будет крайне разгневан, если письмо увидит кто-то, кроме него, и если об этом проведает даже его мать.

Служанка обещала сделать всё, как полагается.

На почте Адель негнущимися пальцами написала записку. Хотя в мыслях царил разброд, она все-таки сумела сообразить, что, если назовет в письме свое имя, может найтись десяток причин, которые помешают Эдуарду прийти. Может, черт побери, он действительно не хочет ее видеть. Может, этот старый дурень барон де Фронсак и не лгал… Задышав чаще, Адель решила писать от лица безутешной неизвестной дамы, вся судьба которой зависит от Эдуарда, и просила в письме только одного: чтобы он завтра на улицу Эльдер. Завтра. К семи часам.

Шмыгнув носом, она отдала письмо служанке.

— Отнесите. И горе вам, если вы что-то сделаете не так.

Эдуард в который раз повертел странное письмо в руках. Поначалу, когда он, уставший и раздосадованный сегодняшним приемом, прочел эти изобиловавшие ошибками строки, ему показалось, что это обычная любовная чепуха, которую ему часто посылали по почте. Потом ему показалось странным, что эта незнакомка знает об улице Эльдер, об его квартире для интимных свиданий. Стало быть, он с ней уже встречался.

Это не сумасбродка, жаждущая знакомства с графом де Монтреем, хотя к такому способу, как письма, взбалмошные дамы тоже иногда прибегали. Почерк был графу незнаком. Может, его изменили умышленно, а может, писали в большом волнении и оттого буквы были искажены. Эдуард взглянул на горничную:

— Что это была за дама?

— Очень молодая, господин граф. Прехорошенькая.

— Скажите, по крайней мере, какая она была? Блондинка? Брюнетка? Служанка покачала головой:

— Я не разглядела, сударь.

— И цвет глаз тоже не разглядели?

— Было темно, ваша светлость.

— Стало быть, вы знаете лишь то, что она красива, — раздраженно подытожил граф, бросая письмо на стол.

— О, знаю еще кое-что! Эта дама сказала, что у нее есть муж, и можно было понять, что она его боится. А еще она говорила, что вы будете рады письму и велела передать его только вам и никому другому.

Граф де Монтрей жестом дал понять, что горничная может быть свободна. Не было никакой зацепки, которая помогла бы разобраться, что за странная женщина высказала письменно столь странную просьбу. От записки не исходило даже никакого запаха. Полнейшая таинственность.

Было известно лишь то, что дама красива, но Эдуард был знаком с доброй сотней красивых женщин, и даже если перебрать только замужних, это не очень-то облегчит дело. В конце концов, Эдуард пришел к выводу, что это какая-нибудь взбалмошная выходка, предпринятая, скажем, графиней де Легон. Прелестная бельгийка ни на день не оставляла попыток возобновить отношения, и он уже устал противиться. Способ ею был избран экстравагантный, но, по меньшей мере, у нее есть фантазия. Эдуард решил, что на всякий случай выполнит просьбу — в конце концов, кто мог ему помешать посетить собственную квартиру? Но утруждать себя долгими раздумьями над подобной чепухой — это уж слишком. Мало ли какие идеи могут прийти в женские головы. Он пойдет, раз уж его так просят. Странно, но даже особого любопытства Эдуард не испытывал, и с усмешкой подумал напоследок только о том, что, возможно, завтра станет жертвой розыгрыша.

Утром он вообще забыл о том, что случилось вечером, и день прошел обычно, как всегда, без всяких размышлений о дамских письмах. Он вспомнил о записке совершенно случайно, вечером, когда в зарешеченной ложе Амбигю Комик какая-то лоретка громко заговорила о том, как ей писал стихи известный поэт, — и, слушая эту чепуху, Эдуард понял, что, вероятно, уже опоздал. Было уже почти девять вечера, а его просили явиться в семь.