Прошло пять лет. Время и его нынешние обстоятельства не были к нему благосклонны. Он постарел, как президент. Другими словами, быстро. Моим первым побуждением было подбежать к нему, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, осмотреть его раны, оценить, сколько веса он потерял из-за того, что не ел, — но я не могла позволить им увидеть, что мне не все равно.

Потому что мне было не все равно. Больше нет. Не после того, как он встал на сторону братвы, а не на мою. Не после того, как он позволил своим боссам угрожать мне и жизни моей дочери. Не после того, как он участвовал в ее похищении.

Хотя я сомневалась, насколько он был вовлечен в это теперь, когда я увидела его пленником.

Даже я не могла так хорошо лгать. По какой-то глупой причине я действительно заботилась о своем отце. Мне было больно видеть его таким. Было больно видеть его таким несчастным, таким слабым. Я потратила всю жизнь, делая то, чего не хотела делать, пытаясь спасти его. Сегодняшний день ничем не отличался.

— Я понимаю, что это до боли банально, — Аттикус взмахнул рукой, как ведущий игрового шоу, — но я хотел напомнить тебе, что у тебя есть другая семья, кроме твоего ребенка, Валеро. И она нажила много врагов с тех пор, как ты сбежала. И под врагами я подразумеваю, что он должен всем в городе огромные суммы денег. — У меня пересохло во рту, когда я встретилась взглядом с отцом с другой стороны переулка. Он выглядел совершенно побежденным. У меня защемило сердце при виде его такого худого и оборванного. Я хотела заключить его в свои объятия и забрать с собой домой. Я хотела убедиться, что он хорошо поел, долго принимал ванну и провел ночь, не живя в страхе. — Пахан хочет его руки. — Аттикус скрестил руки на груди и опустил подбородок. — И я склонен отдать их ему.

— Ты не тронешь его, — приказала я. — Ни его руки. Ни какой-либо его части. Ты должен отпустить его, пока я не потеряла все свое терпение, Аттикус. Я не валяю дурака.

При этих словах глаза Аттикуса победно блеснули.

— Ты знаешь, что я этого не сделаю, Каро. Зачем тратить впустую свое дыхание? Делай свою работу, и он весь твой. Видит бог, он больше никому не нужен. На твоем месте я бы поторопился. Я не хочу отправлять его по кусочкам.

Мой желудок перевернулся, и я чуть не лишилась своего обеда прямо там.

— Тогда возьми это, — прорычала я ему, протягивая папку. — Это только начало.

Он послал одного из своих парней забрать папку. Я передала ее, зная, что Гас может получить доступ к цифровым файлам в любое время онлайн.

Аттикус пролистал страницы, оценивая мельчайшие детали дела Мейсона.

— Я передам это дальше, — наконец сказал он. — Это только начало.

— Каро? — прохрипел мой отец, и я поняла, что он пялился на меня с тех пор, как они затащили его в переулок. — Это ты? Это действительно ты?

Я встретила его сломленный, измученный взгляд.

— Привет, папа.

— Тебе не следовало возвращаться сюда, — пробормотал он, как будто ничего не мог с этим поделать. Его лицо исказилось от боли. Он был сломленной, потрепанной версией человека, которого я когда-то знала. — Тебе следовало остаться там, где ты была. Ты должна была оставаться в безопасности.

— Они забрали мою дочь, — мягко сказала я ему, отчаянно желая снять с него часть бремени. Казалось, не имело значения, как часто этот человек причинял мне боль раньше или как сильно я винила его за то, что он вынудил меня прийти в этот мир. Он был моим отцом, и меня убивало видеть, как он страдает у меня на глазах. — Я не могла оставаться дома. Я должна была прийти за ней.

— Полагаю, она все еще маленькая, — тихо сказал папа, сдерживая эмоции. — Ты все еще нужна ей. Труднее всего, когда ты им нужен.

Я подавила рыдание, поняв, что он говорит о себе. В его взгляде было такое отчаяние, что мое сердце словно раскололось пополам. Одна часть меня была убеждена, что он заслужил то, что сделал с собой. Он заслужил такой конец своей жалкой жизни. Другой части меня было больно видеть его таким. Независимо от того, сколько дурных чувств я испытывала к этому человеку, он все еще был моим отцом… человеком, который вырастил меня. И я была достаточно гордой женщиной, чтобы брать на себя ответственность за свои решения, за свои поступки. Я не могла винить его во всем.

— С тобой все будет в порядке, папа? — спросила я человека, который уже начал откалывать мою броню.

Он кивнул, но его подбородок задрожал.

— Я в порядке, малышка. Просто попал в очередную передрягу. Вот и все.

Это было больше, чем передряга.

— Да, ну, я тоже.

Аттикус рассмеялся.

— Разве это не приятное воссоединение семьи? Гас, почему ты никогда не спрашивал, как у меня дела?

Гас издал какой-то звук в глубине своего горла.

— Потому что мне было насрать.

Все веселье исчезло с лица Аттикуса, и он сплюнул на землю.

— Печально то, что ты предпочел бы провести время с этими предателями, чем со своей собственной плотью и кровью. В этом есть что-то серьезно испорченное, Август.

— В тебе есть что-то серьезно испорченное, Аттикус! — рявкнул Гас.

Сдерживающий тон, который он использовал, чтобы сдержать свое безумие, распался, и он наставил пистолет на Гаса. Оружие опасно поблескивало в уверенных руках Аттикуса.

Он двинулся на своего брата, загоняя Гаса в угол. У Гаса было свое оружие, но он не решался вытащить его, когда Аттикус уже целился ему в голову.

Не зная, что еще сделать, я бросилась между ними и подняла руки, сдаваясь. Вероятно, мне следовало запаниковать или выхватить пистолет Гаса и использовать его против Аттикуса, но я никогда не прикасалась к оружию без крайней необходимости. Я мстила кражей.

Там было достаточно места, чтобы я могла протиснуться между двумя смертоносными братьями. Я почувствовала, как гнев Гаса покидает его. Он ненавидел Аттикуса больше, чем когда-либо, больше, чем я помнила. Его эмоции были ясными, громкими, передавая накопившуюся за всю жизнь обиду.

Однако Аттикус был другим зверем. Он не был так полон ярости; он был просто сумасшедшим. У Аттикуса была совершенно другая история, он совершал грехи, которые были полностью его. Его ярость была столь же ощутима, но она была порождена глубокой, безумной потребностью причинять боль и убивать, наказывать и разрушать.

Ни один из мужчин не заметил, что я стою между ними. Они были слишком сосредоточены друг на друге, прикидывая, сколько боли они могли бы причинить друг другу.

— Давайте будем благоразумны, — предложила я.

Аттикус не опустил своего оружия. Он продолжал целиться в Гаса, только теперь моя голова случайно оказалась загораживающей то место, куда он целился из пистолета.

— Эй, Кэролайн? — Кейдж позвал откуда-то поблизости. — Как насчет того, чтобы ты вышла оттуда прямо сейчас?

Он отговаривал меня? Разве он не мог видеть, какое доброе дело я делаю? Кроме того, Аттикус не смог бы причинить боль другому человеку, которого я любила. И Гасу не удалось бы убить Аттикуса. Он был весь мой. Когда придет время.

— Эй, мальчики, успокойтесь. — Я старалась говорить ободряюще и ровно, но мой голос был высоким и испуганным. — Мы это понимаем. Вы оба большие и плохие. Гас не это имел в виду. Верно, Гас? Ты просто пошутил. Верно, Гас?

Он пробормотал что-то, что звучало как «Уверен».

Аттикус смотрел на своего брата еще минуту, прежде чем расплылся в улыбке. Он опустил оружие на бок и отступил на несколько шагов. Он весело рассмеялся, и ребята, с которыми он был, присоединились к нему. Я сделала столь необходимый полный вдох.

— Посмотри, как ты повинуешься ей. — Аттикус продолжал смеяться. — Предатель тоже так слушается? Вы все ходите за ней повсюду, как глупые собаки, за этой сукой в течке?

— Теперь мы можем идти? — спросила я, игнорируя насмешки Аттикуса.

Он повернулся ко мне лицом, ненависть была такой сильной, что я почувствовала, как зло смотрит на меня его блестящими глазами.

— Для меня это никогда не имело смысла. Мой брат. Предатель. Пахан. Что, черт возьми, в тебе такого особенного?