Но все тело Сойера напряглось от этого звонка, его мышцы закаменели, а аура расширилась, пробиваясь сквозь машину и выходя в город, создавая широкую сеть защиты и настороженности. Я была поглощена его энергией, раздавлена силой его острого осознания.

— Где она?

Я поняла, что это был Аттикус. Я изо всех сил пыталась дышать сквозь ярость, которая на вкус была как зола в моем пересохшем рту.

— Этого не произойдёт, — сказал Сойер по телефону. — Тебе, чёрт возьми, придётся сначала меня убить. — Он слушал с минуту, и я тоже напряглась, чтобы расслышать.

Кейдж вторгся в мое пространство, наклонился ко мне, полностью вытеснив меня с моего места на сиденье. Если похищение моей дочери не убило меня, то это должны были сделать эти два мачо. Я подавила желание толкнуть Кейджа локтем и сказать ему, чтобы он отступил.

— Иди к чёрту, мудак, — прорычал Сойер, назвав Аттикуса мудаком по-русски. Он послушал еще немного. Его свободная рука на колене сжалась в кулак до тех пор, пока костяшки пальцев не побелели. Я ошеломленно уставилась на это, чувствуя, как в моей груди зарождается растущее желание успокоить его.

Я положила свою руку поверх его руки, нежно сжимая, пока он не вспомнил, что я с ним, пока он не понял, что он не один.

— Она никогда на это не согласится, — сказал он тихим голосом.

При упоминании обо мне я повернула голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Он моргнул, и я увидела страх и разочарование внутри его смелых, открытых и грубых глаз. Это заставило меня доверять ему чуть больше.

— Тогда позволь Каро поговорить с ней. После этого я тебе отвечу. — Последовала короткая пауза, во время которой Аттикус явно пытался возразить. — Сейчас же, мать твою, или я сам тебя найду. — Я услышала эхо смеха на другом конце провода.

Аттикус не изменился за все эти годы. Ни капельки.

— С помощью ирландцев, как и семь лет назад, так и сейчас, — сказал Сойер в трубку. — Они на пирсе. Вот как я найду тебя. И тогда ты узнаешь, что не можешь убежать достаточно далеко или спрятаться достаточно глубоко. Дай чертов телефон моей дочери, прежде чем я прикончу тебя.

Сойер ждал, его челюсть тикала от нетерпения, пока что-то не изменилось на другой стороне.

— Джульетта? — он вздохнул, и волна облегчения со свистом вырвалась из него.

Мое сердце подпрыгнуло к горлу, и я потянулась к телефону. Кейдж схватил меня за руку, прежде чем я смогла оторвать ее от уха Сойера.

— Позволь парню поговорить со своей дочерью, — пророкотал Кейдж мне на ухо.

Я положила трясущиеся руки обратно на колени и прикусила язык. Кейдж был прав. Я ненавидела, что не я была первой, кто заговорил с ней, но я должна была дать Сойеру этот момент. Я была ему многим обязана.

— Привет, Джульетта. Я друг твоей мамы, — сказал он дрожащим голосом и мрачным покровительственным тоном. Я порылась в своей памяти в поисках случая, когда я видела, как Сойер разговаривал или хотя бы взаимодействовал с ребенком. Но ничего не нашла. Я никогда раньше даже не видела его рядом с ребенком. Вероятно, это было настолько далеко от его зоны комфорта, насколько было возможно, и все же он справился с этим с нежностью и вниманием, от которых у меня заболела грудь.

— Я дам тебе поговорить с твоей мамой, милая, но сначала ты можешь сказать мне, не ранена ли ты? — тихо сказал Сейер в трубку.

На глаза навернулись горячие слёзы от тона его голоса. Такая нежность и мягкость, которых я никогда раньше не слышала. Я знала Сойера большую часть своей жизни. До того, как я сбежала, я была той, кого он любил больше всего на свете. И он никогда не говорил со мной таким голосом.

Этот тон предназначался для его дочери. В нем просыпался отцовский инстинкт. Возможно, он не знал, как лучше с ней говорить, чтобы заставить ее ответить, но он делал всё чертовски правильно. И образа того, как это происходило, пока мою дочь удерживали против ее воли, было почти достаточно, чтобы сломить меня.

— Твоя мама придёт за тобой, Джульетта, — успокаивающе говорил Сойер в трубку телефона, которая внезапно показалась мне до смешного маленькой в его больших руках. — Она спасет тебя от плохих людей, которые забрали тебя. Я обещаю.

Он протянул мне телефон, не слушая её ответа. Я выхватила его у него, в спешке прижимая к уху, отчаянно желая услышать ее голос.

— Джулс?

— Мама! — закричала она.

— О, малышка. — Мое сердце сжималось до такой степени, что я была уверена, что оно раздавится под тяжестью в моей груди. Я не могла этого вынести. Это было слишком. Очень больно.

— Ты в порядке? — воскликнула я, подавляя всхлип. — Тебе сделали больно?

— Мамочка, я хочу к тебе! — причитала она. — Мамочка, пожалуйста, забери меня!

— Я иду, Джульетта. Я прямо сейчас на пути к тебе. Хорошо? Продержись еще немного. Я очень скоро приду.

— Мама…

Ее крик резко оборвался, и я услышала, как она закричала во всю глотку, звучало это так, словно её удерживают. Я кричала в трубку так, словно могла призвать её, словно я могла заставить их отдать ее мне сию же секунду. Сойер положил руку мне на бедро, сжимая, напоминая мне, где мы находимся, в то время как Кейдж наклонился вперед и сказал водителю продолжать движение. Кейдж передал деньги вперед и быстро объяснил ситуацию, не выдавая лишнего.

— Она чудесный ребенок, Каро, — ровный голос Аттикуса прервал мою истерику. — И так похожа на тебя.

Я сморгнула крупные слезы и поняла, что и Кейдж, и Сойер держали меня. Мой ужас и тяжелые эмоции меньше чем за секунду превратились в холодную жестокость.

— Если ты причинишь вред моей дочери, Аттикус, я клянусь тебе, что полиция даже не сможет опознать твое тело. Я уничтожу тебя. Я порежу тебя на мелкие куски и скормлю птицам. Ты гребаный психопат. Я…

— Ты начинаешь меня раздражать, Валеро. У меня нет времени выслушивать твои пустые угрозы. Пахан хочет тебя видеть. Навести их в Центре содержания под стражей. Войди под своим настоящим именем.

Все замерло как по щелчку. Мое сердце. Мое дыхание. Целый огромный мир. Надежда была опасной, отвлекающей вещью.

— Тогда ты вернешь мне мою дочь?

Я слышала его самодовольную улыбку по телефону, когда он говорил, и мне потребовалось все силы, чтобы не выбросить его в окно и не смотреть, как его раздавит поток машин.

— Мы посмотрим, что скажет на это Пахан.

— Я буду смотреть, как ты умираешь, Аттикус. И я буду наслаждаться этим.

— Я думал, ты сама собираешься убить меня? — он рассмеялся. — А теперь ты хочешь просто смотреть. Это разочаровывает. — Его низкий смешок заставил мои пальцы на ногах скрючиться от отвращения. — Я с таким нетерпением ждал возможности испытать тебя. Знаешь, я никогда не понимал, из-за чего все так без ума от тебя. Ты всегда была для меня отчаянием белой швали. У меня такое чувство, что мое мнение все равно бы не изменилось.

Его слова не должны оскорблять меня. Он был не в своем уме, черт возьми. И его мнение никогда раньше не имело для меня значения. Но сегодня они нанесли глубокий удар. Они скрутили меня изнутри и заставили задаться вопросом, был ли он прав, поинтересоваться, видел ли Сойер новизну во мне. И если он еще не увидел, то как скоро увидит.

Я никогда раньше не считала себя белым мусором или человеком на грани отчаяния. Но я родом из подобных мест. Моя домашняя жизнь не была гламурной, и чаще всего я работала на братву, просто чтобы иметь достаточно денег, чтобы поддерживать электричество или еду в холодильнике. Такой ли меня видел Сойер? Была ли я той, кого нужно было спасать? Кого нужно защищать?

Теперь это не имело значения. То, что было у нас с Сойером, когда мы были моложе, было настоящим, глубоким, честным. Но обвинения Аттикуса все равно прожигали меня насквозь.

Мой голос был тихим, острым, как лезвие, горячим от огня.

— А я всегда считала тебя просто выродком шлюхи.

Его терпение лопнуло.

— Часы посещений заканчиваются в пять. У тебя ещё есть время.

— Центре не разрешают личные визиты. — Я знала это еще до того, как Сойер попал в тюрьму. Это был жалкий отрезок времени.