Огорченные мальчики принимаются мастерить лодки из коры и спускать их на воду. Самые лучшие лодки делает Вольберг: он выстругивает их осколком стекла, как перочинным ножом.

Купаются сначала самые озорные. Они подолгу сидят в воде, брызгаются, барахтаются, меряются силами, ставят друг другу подножку, кувыркаются, ныряют и могут пробыть под водой почти так же долго, как Янек и другие деревенские мальчишки.

Тот, кто не выйдет из реки по сигналу, получает полотенцем по спине. Поэтому мальчики бегут во всю прыть, но некоторые нарочно падают, чтобы снова, «на минутку», войти в воду — смыть песок.

После озорников купаются спокойные ребята и, наконец, Вайнраух, маленький Адамский и те, кто кашляет по ночам.

После купания все переходят по мостику без перил на другой берег. Кто-нибудь нарочно раскачивает доску, и тогда переходить очень страшно.

На другой стороне реки бесконечный луг. Направо он тянется до самого болота, где растут невиданные цветы, налево — до леса, темной полоски вдали.

Здесь можно было бы устроить не одну, а тысячу площадок для лапты, пробегать не час, а тысячу часов.

Маленький круглый мячик! Правда, ты любишь детей? А они-то тебя как любят!

Любой мальчик, если нужно, может рассказать сказку; но никто не умеет рассказывать так увлекательно и никто не помнит столько грустных и страшных сказок, как Арон Наймайстер.

Отец у Арона умер три года назад, мать работает на папиросной фабрике, ее целыми днями нет дома. Арон не может играть в лапту, не может бегать, потому что сразу начинает кашлять. Поэтому он сидит во дворе на Волынской улице, и слушает сказки, и сам рассказывает — вот откуда он их столько знает. И мальчики в Михалувке охотно его слушают.

Например, нужно подшить рукава у рубашек, очень уж они длинны, а экономке некогда, она может только после обеда. А у нас в группе целых трое портных: в Варшаве один помогает отцу-портному, второй шьет галстуки вместе с сестрой, третий умеет пряжки к ремням и застежки к помочам пришивать. Укоротить рукава нескольким рубашкам для них проще простого. Они берут иголки с нитками, и идут в лес, и говорят:

— Арон, расскажи-ка нам сказку.

Арон молчит, ждет, пока все рассядутся полукругом и затихнут. Портные берутся за работу. И плывут в лесной тишине сказки, одна за другой.

— Давным-давно, — начинает Наймайстер нараспев, — жил король, у которого было семь сыновей и семь дочерей. Король очень любил своих детей, покупал им мячи, пирожные, карамель и изюм. У каждого сына были карманные часы и сабля, украшенная бриллиантами, а у дочерей — платья с кружевами и жемчугами.

Однажды пришел к королю великий еврейский мудрец, который знал все святые книги от начала до конца и от конца до начала; если кто-то открывал книгу наугад, он мог сказать, что написано на этой странице сверху вниз и снизу вверх.

Мудреца этого прислали к королю евреи. Они слыхали, что король любит детей, и подумали, что, возможно, он и к ним будет добр и позволит им поселиться в его стране.

Король разрешил евреям жить в его королевстве, но он оказался злым и жадным. Он приказал им платить огромные налоги: ведь у каждого из семи его сыновей было семью семь слуг, а у тех великое множество помощников. А каждой из его дочерей прислуживали семью семь служанок. Чтобы прокормить двор, королю ежедневно приходилось отправлять на рынок носильщиков с целой горой золотых монет.

Все больше и больше денег требовал король от евреев, непокорных убивал, а богатых сажал в тюрьму и забирал их имущество. Евреи так обнищали, что и в будни, и в священную субботу — шабат — ели теперь только черный хлеб с луком.

Наконец вызвал король того мудреца, что пришел к нему первым, и объявил, что убьет и его. Но он все же дал мудрецу три дня на молитвы и согласился выполнить три его предсмертных желания.

Ученый раввин не ел, не спал, а только читал книги и через три дня назвал три своих желания.

Первое желание — чтобы ему принесли петуха, у которого должны быть белые и черные перья; второе — чтобы дали ему вырвать из крыльев петуха семь черных перьев, и третье — чтобы дали вырвать семь белых перьев. Королю стало интересно, что великий мудрец собрался сделать перед смертью, и он пришел посмотреть. А под окнами уже толпились евреи, чтобы забрать тело ребе[5] и похоронить его на кладбище.

Раввин взял петуха и с молитвой вырвал первое черное перо. Тут же вошел первый королевский слуга и сказал, что старший сын короля умер. И раввин вырвал первое белое перо, и вошла первая королевская служанка и, плача, сказала, что старшая дочь короля умерла. Раввин вырвал у петуха из крыльев еще пять черных перьев и еще пять белых перьев. И каждый раз, когда он вырывал перо, в комнату входил кто-то из королевских слуг с новой печальной вестью.

Поняв наконец, что его постигла кара Божья, король склонил седую голову на грудь и зарыдал.

— О ребе! — обратился он к раввину. — Молю тебя, оставь мне двух моих последних детей, за это я дарую жизнь тебе и твоим братьям.

Мудрец сжалился над королем и оставил ему двух последних детей. С тех пор король стал добрым и милосердным.

Рубашки готовы, сказка окончена — идем на обед.

На всем белом свете, когда люди садятся обедать, ложки и вилки уже лежат на столе; в Михалувке иначе, и на это имеются свои причины. В Михалувке есть новые ложки и старые; ложки похуже — железные, потемневшие, и получше — массивные, оловянные. Но главное — это вилки. Есть вилки красивые, новые, с железными черенками, а есть старые, у которых зубцы уже немного погнулись или один стал короче, обломался. А самая красивая вилка в колонии, а может быть, и на всем свете, — это вилка с четырьмя ровными зубцами и белым роговым черенком.

И нет ничего странного в том, что Беда захочет забрать себе вилку Рашера, а тот захочет обменять свою, похуже, на вилку соседа с железным черенком. Потерпевший потребует свою собственность обратно — спор, ссора, жалобы; того и гляди начнется всеобщее переселение ложек и вилок, а потом будет пролит суп и, чего доброго, возникнет драка. Ведь на веранде за каждым из четырех столов тридцать восемь мальчишек, а у каждого мальчишки две руки, которыми он готов защищать свое имущество.

Вот почему приборы раздаются только тогда, когда все уже сидят на своих местах.

— Сегодня красивые вилки получаем мы.

Вилки раздаются справедливо, по очереди, — так же, как горбушки.

Если вы думаете, что обед в колонии — это тихий, скучный, вежливый варшавский обед, вы ошибаетесь.

— Господин воспитатель, правда ведь, фунт пера такой же тяжелый, как фунт олова?

— Правда.

— Ну, видишь?

Здесь обсуждаются важнейшие события дня, здесь мирятся те, кто был в ссоре, и разрывают дружбу недавние друзья.

«Правда, в сосне, на которую вчера мячик залетел, беличье дупло?.. А в Орловском лесу есть волки?.. А можно отправиться туда за грибами?.. А бывают рыбы, которые могут проглотить человека?»

Такие беседы ведутся обычно за обедом. Но есть и особые обеды — я назвал бы их военными, шашечными, экскурсионными, — когда обсуждается только один вопрос, когда всю колонию волнует одна тема.

Сегодняшний обед можно назвать «садовым».

Во-первых, Пергерихт, собирая букет, обжегся крапивой.

Чего только не бывает на белом свете! Все знают, что кипятком можно обвариться, что собака кусается, а лошадь лягается, но чтобы листья кусали босые ноги, это уж что-то совсем невиданное.

И Пергерихт скорее удивлен, чем огорчен.

Кроме того, мальчики узнали, что можно посадить сад на вате, на самой обыкновенной вате, которую кладут в ухо, когда оно болит. Нужно только разложить вату ровным слоем на тарелке, смочить водой и насыпать цветочные семена, горох или фасоль.