В одной витрине я увидел безголовый женский манекен в шутовским колпаке, с колокольчиками на шее и ножом, воткнутым между грудей. Если это была чья-то шутка, то совсем несмешная. Уже через час я понятия не имел, сколько правых и левых поворотов я сделал. В одном месте мой путь пролегал по частично затопленному подземному переходу, где звук колес трицикла, шлепающих по стоячей воде, отдавался эхом, похожим на отвратительный шепчущий смех: ха… хаа… хааа…

Некоторые из отметин АБ, остававшихся на улице в непогоду, выцвели так сильно, что их было почти не разглядеть. Если бы я совсем потерял оставленный им след, мне пришлось бы вернуться назад или попытаться определить направление по трем шпилям того, что, как я предполагал, было дворцом, а я не знал, смогу ли я это сделать. На протяжении долгого времени здания, теснящиеся надо мной, полностью заслоняли его. Было слишком легко представить, как я блуждаю по этому лабиринту улиц до двух звонков — а потом и до трех последних — и бессильно жду, когда выйдут на охоту ночные солдаты. Но в такой дождь и с этим непрестанным кашлем сзади я думал, что к ночи Радар все равно уже будет мертва.

Дважды я проезжал мимо зияющих провалов, которые наклонно уходили вниз, в темноту. От них веяло затхлым воздухом и чем-то похожим на те шепчущие голоса, о которых предупреждала меня Клаудия. Запах от второго провала был сильнее, а шепот громче. Я не хотел представлять себе перепуганных горожан, в панике укрывшихся в огромных подземных бункерах и умерших там, но было трудно не думать об этом — даже невозможно. Так же невозможно было поверить, что эти шепчущие голоса были чем-то иным, кроме стонов и мольбы их покойных владельцев.

Я не хотел быть здесь. Я хотел быть дома, в своем нормальном мире, где бестелесные голоса доносились только из моих наушников.

На углу я увидел на фонарном столбе то, что могло быть как инициалами мистера Боудича, так и просто пятном засохшей крови. Я слез с велосипеда, чтобы рассмотреть получше. Да, это была его метка, но почти стертая. Я не решился вытереть с нее воду и грязь, опасаясь стереть ее полностью, поэтому наклонился, пока почти не уперся в нее носом. Перекладина А указывала вправо, я был уверен в этом (почти уверен). Когда я вернулся к трициклу, Радар высунула голову из-под одеяла и заскулила. Один ее глаз был снова залеплен гноем, другой полузакрыт, но устремлен нам за спину. Я посмотрел в ту сторону и услышал быстрые шаги — на сей раз сомнений в этом не было. И уловил промельк движения какой-то одежды — возможно, плаща, — когда его владелец свернул за угол несколькими улицами назад.

— Кто там? — крикнул я и тут же зажал рот ладонью. «Тихо, веди себя тихо» — все, кого я встречал, говорили это. Гораздо более тихим голосом, почти шепотом, я добавил. — Покажись. Если ты друг, я тоже буду тебе другом.

Никто не показывался, да я не ожидал этого. Я опустил руку на рукоятку револьвера мистера Боудича.

— Если это не так, то у меня есть оружие, и я воспользуюсь им, если придется, — чистый блеф, о том, что оружие здесь использовать нельзя, меня тоже предупреждали. — Ты меня слышишь? Ради твоего же блага, незнакомец, покажись мне на глаза.

Я говорил совсем не похоже на себя, и уже не в первый раз. Эти слова больше подходили персонажу книги или фильма. Я почти ожидал, что сейчас скажу: «Меня зовут Иниго Монтойя[188]. Ты убил моего отца, так что готовься к смерти».

Радар снова закашлялась, и ее начала бить дрожь. Ничего больше не услышав, я сел на трицикл и поехал в направлении, указанном последней стрелкой. Оно вывело меня на зигзагообразную улицу, вымощенную булыжником и по какой-то причине уставленную бочками, многие из которых были опрокинуты.

Я продолжал следить за инициалами — некоторые из них были почти такими же яркими, как в тот день, когда он нарисовал их красной краской, но большинство поблекли, превратившись в призраки самих себя. Влево и вправо, вправо и влево. Я не видел тел или скелетов когда-то живших здесь людей, но ощущал запах разложения почти повсюду, и иногда возникало ощущение, что здания исподтишка меняют свои очертания.

Кое-где я проезжал через лужи. В других местах улицы были полностью затоплены, и большие колеса трицикла проваливались в мутную воду почти по самые ступицы. Дождь перешел в мелкую морось, потом прекратился. Я понятия не имел, как далеко нахожусь от желтого дома Ханы; без телефона, с которым можно сверяться, и без солнца на небе, мое чувство времени полностью исчезло. Я ждал, что вот-вот прозвенят два полуденных колокола.

«Заблудился, — подумал я. — Я заблудился, у меня нет Джи-пи-эс, и я никогда не доберусь до цели вовремя. Хорошо еще, если я выберусь из этого безумного города до наступления темноты».

Потом я пересек небольшую площадь со статуей посередине — это была женщина с отбитой головой — и понял, что снова вижу три шпиля, только теперь сбоку. Тогда ко мне пришла мысль — абсурдная, но верная, — которую мне сказал голос тренера Харкнесса, который тренировал баскетболистов так же, как бейсболистов. Тренер расхаживал взад и вперед по боковой линии, с красным лицом и большими пятнами пота под мышками белой рубашки, которую всегда надевал в игровые вечера, следя за бегом своих игроков и крича им: «В заднюю дверь! В заднюю дверь, черт вас возьми!»

Задняя дверь.

Вот куда привели меня метки мистера Боудича. Не к фасаду этого огромного центрального здания, где, без сомнения, заканчивалась Галлиеновская улица, а к заднему входу в него. Я пересек площадь слева, ожидая найти его инициалы на одной из трех улиц, ведущих от нее — и действительно, они были выведены на стене разбитого стеклянного здания, которое, возможно, когда-то было оранжереей. Теперь дворец был справа от меня, и метки вели все дальше и дальше по кругу. Я уже видел высокий изогнутый выступ каменной кладки, выраставший над домами.

Я начал крутить педали быстрее. Следующая метка указала мне поворот направо, вдоль того, что в лучшие времена, должно быть, было широким бульваром. Тогда его асфальт, возможно, был чудом прогресса, но теперь он потрескался и в некоторых местах превратился в россыпь гравия. По центру проходила заросшая полоса растительности, среди сорняков виднелись огромные цветы с желтыми лепестками и темно-зеленой сердцевиной. Я притормозил, чтобы взглянуть на один, который нависал над улицей на длинном стебле, но когда я потянулся к нему, лепестки со щелчком сомкнулись в нескольких дюймах от моих пальцев. Из них сочилась какая-то белая густая жидкость. Я почувствовал жар и поспешно отдернул руку.

Дальше, примерно в четверти мили, я увидел три круто нависающих крыши — по одной с обеих сторон бульвара, по которому я ехал, и одну, которая, казалось, нависала над ним. Они были такими же желтыми, как плотоядные цветы. Прямо передо мной бульвар выходил на еще одну площадь с высохшим фонтаном в центре. Он был огромным и зеленым, с трещинами, змеяющимися по его обсидиановой чаше. «ЗАПИШИ ЭТО, ПРИНЦ ШАРЛИ» — повторяло священное писание Клаудии, и я проверил свои записи, просто чтобы убедиться, что правильно помню. Сухой фонтан, проверь. Большой желтый дом, стоящий поперек дороги, проверь. Двигайся незаметно, перепроверь. Я сунул лист бумаги в боковой карман рюкзака, чтобы он не намок. В то время я даже не думал об этом, но позже у меня были причины порадоваться тому, что он был там, а не в моем кармане. То же самое насчет телефона.

Я медленно поехал к площади, потом быстрее к фонтану. Его подножие было высотой около восьми футов и толщиной со ствол дерева. Хорошее прикрытие. Я спешился и выглянул наружу. Впереди меня, не более чем в пятидесяти ярдах от фонтана, был дом Ханы — или два дома. Их соединяла выкрашенная в желтый цвет крытая арка над центральным проходом, похожая на воздушные мосты, которые можно увидеть по всему Миннеаполису. В общем, неплохая резиденция.