На другом берегу высохшего канала я увидел ряд магазинов. Они выглядели как места, которые посещают состоятельные люди, вроде старинной версии Родео-драйв или Оук-стрит в Чикаго[187]. С того места, где я находился, я мог прочитать позолоченную (но на сей раз не золотую) вывеску с надписью «ОБУВЩИК ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА». Стекла в сверкающих когда-то витринах были давным-давно выбиты. Постоянные дожди смыли осколки в сточные канавы. Посреди улицы, свернувшись, как тело бесконечной змеи, лежало то, что наверняка было троллейбусными проводами.

На брусчатке сразу за аркой, где мы прятались, была выбита какая-то надпись. Я встал на колени, чтобы рассмотреть ее лучше. Большая часть ее была уничтожена так же, как крылья и лица бабочек, но когда я провел пальцами по началу и концу, мне показалось, что я могу разобрать «ГА» и «ЦА». Буквы между ними могли быть какими угодно, но я подумал, что, возможно, та сквозная магистраль, что была Королевской дорогой за стеной, стала Галлиеновской улицей внутри. Что бы это ни было, оно вело прямо к высоким зданиям и зеленым башням в центре города. Три шпиля возвышались над остальными, их стеклянные вершины исчезали в облаках. Я не знал, что это королевский дворец, так же как не знал, что надпись когда-то читалась как «Галлиеновская улица», но думал, что это очень похоже на правду.

Как раз в тот момент, когда я начал думать, что нам все-таки придется идти дальше и промокнуть до нитки, дождь начал стихать. Я убедился, что Радар укрыта — из — под одеяла торчали только кончик ее морды и задние лапы, — сел в седло и медленно поехал через сухой канал. По пути я задавался вопросом, не тот ли это мост Румпа, о котором рассказывал Вуди.

Магазины казались шикарными, но что-то с ними было не так. Дело не только в том, что когда-то в далеком прошлом они были заброшены и, очевидно, разграблены — вероятно, жителями Лилимара, бежавшими из города, когда сюда пришла серость. В них было что-то еще, более неуловимое… и более страшное, потому что оно все еще никуда не делось. Все еще оставалось там. Здания казались достаточно прочными, несмотря на все разрушения, но были непонятным образом искажены, как будто чудовищная сила выдернула их из привычного состояния, и они так и не смогли в него вернуться. Когда я смотрел на них — минуя вывески «ОБУВЩИК ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА», «ИЗЫСКАННЫЕ ЯСТВА» «УДИВИТЕЛЬНЫЕ ДРАГОЦЕННОСТИ», «ПОРТНЫЕ ДОМА…» (остаток был стерт, будто содержал какую-то непристойность), «СПИЦЫ И КОЛЕСА» — они выглядели нормальными. Конечно, если что-то вобще можно было назвать нормальным в потусторонности этого чужого мира. Но когда я поворачивал голову вперед, чтобы следить за дорогой, на краю моего зрения с ними что-то случалось. Прямые углы, казалось, переходили в изгибы. Окна без стекол начинали двигаться, как глаза, прищуриваясь, чтобы получше разглядеть меня. Буквы вывесок превращались в зловещие руны. Я говорил себе, что во всем виновато мое разыгравшееся воображение, но не был в этом уверен. Точно я знал лишь одно: мне совсем не хочется оставаться здесь после наступления темноты.

На одном из перекрестков огромная каменная горгулья вывалилась на улицу и уставилась на меня вверх ногами, разинув безгубую пасть, чтобы обнажить пару клыков рептилии и серый торчащий язык. Описав широкую дугу вокруг нее, я с облегчением миновал ее холодный перевернутый взгляд. Когда я уже отъехал, послышался низкий глухой стук. Я оглянулся и увидел, что горгулья упала — возможно, одно из задних колес трицикла задело ее, нарушив шаткое равновесие, которое поддерживалось годами. А может, и нет.

В любом случае, теперь она снова смотрела на меня.

Дворец — если предположить, что это был именно он — становился все ближе. Здания по обе стороны выглядели как особняки, когда-то, без сомнения, роскошные, но теперь пришедшие в упадок. Их балконы обрушились. Фонари, окружавшие причудливые каменные дорожки, упали сами или были свалены. Сами дорожки поросли серо-коричневыми сорняками отвратительного вида. Проходы между зданиями заросли крапивой в человеческий рост — попробуй пройти через нее, и твоя кожа порвется в клочья.

Дождь снова полил как из ведра, когда мы добрались до еще более богатых домов из мрамора и стекла, с широкими ступенями (целыми) и причудливыми фасадами (большей частью разбитыми). Я сказал Радар, чтобы она вела себя тихо, пока мы не подойдем поближе, и сказал это шепотом. Несмотря на ливень, во рту у меня пересохло. Я даже не думал открыть его навстречу дождевым каплям, потому что не знал, что может содержаться в этой влаге, и что она сделает со мной. Это было ужасное место, пораженное отравой, и я не хотел, чтобы хотя бы малая часть ее попала ко мне внутрь.

И все же одна вещь казалась мне хорошей. Клаудия сказала, что я могу заблудиться, но до сих пор путь оставался прямым. Если желтый дом Ханы и солнечные часы находятся рядом с тем величественным скоплением зданий, над которыми возвышаются три шпиля, то Галлиеновская улица приведет меня прямо туда. Теперь я мог видеть посреди этого скопления огромные окна — не витражные, как в соборе, а мутно-зеленые, напомнившие о балках ворот. И о той мерзкой луже.

Разглядывая их, я чуть не пропустил инициалы мистера Боудича, нарисованные на каменном столбе с кольцом наверху — должно быть, для привязывания лошадей. Ряд таких столбов, похожих на торчащие зубы, стоял перед гигантским серым зданием с десятком дверей над крутыми ступенями, но без единого окна. Столб с инициалами AБ был последним в ряду перед узкой улицей, уходящей налево. Перекладина буквы «А» была превращена в стрелу, указывающую на этот проход, вдоль которого возвышались безликие каменные здания высотой в восемь-десять этажей. Я думал, что когда-то они были заполнены эмписарскими бюрократами, выполняющими всевозможную канцелярскую работу. Можно было представить, как они снуют туда-сюда, одетые в длинные черные сюртуки и рубашки со стоячим воротником, как мужчины (должно быть, все они были мужчинами) на иллюстрациях к романам Диккенса. Я не знал, располагалась ли в каком-нибудь из зданий тюрьма Его Величества, но в каком-то смысле все они казались тюрьмами.

Остановившись, я смотрел на перекладину буквы, превращенную в стрелу. Дворец был прямо передо мной, но эта стрелка указывала в сторону. Вопрос заключался в том, продолжать ли мне идти прямо или следовать за стрелкой. Позади меня в корзине, под одеялом, которое было уже мокрым и скоро должно было промокнуть насквозь, у Радар начался еще один приступ кашля. Я уже хотел проигнорировать стрелку и двигаться прямо в надежде, что всегда смогу вернуться, если упрусь в тупик или что-то подобное, но потом вспомнил две вещи, которые сказала мне Клаудия. Одна из них заключалась в том, что если я буду точно следовать за метками мистера Боудича, то все будет хорошо (на самом деле она сказала, что все может быть хорошо, но зачем придираться?). Другая — в том, что, по ее словам, путь мне предстоял очень долгий. Но если я продолжу идти так, как собирался, этот путь окажется чертовски коротким. В конце концов, я решил довериться Клаудии и мистеру Боудичу. Я повернул трицикл в направлении, указанном стрелкой, и поехал дальше.

«Улицы там похожи на лабиринт», — говорила Клаудия. В этом она была права, и инициалы мистера Боудича — его отметки — еще больше убедили меня в него. В Нью-Йорке был смысл, в Чикаго была некоторая доля смысла, но Лилимар не имел смысла вообще. Думаю, что таким, должно быть, был Лондон во времена Шерлока Холмса и Джека Потрошителя (насколько я знаю, таков он и сейчас). Некоторые улицы были широкими и обсаженными голыми деревьями, которые не давали укрытия от дождя. Некоторые — ужасно узкими, порой настолько, что трехколесный велосипед едва мог проехать по ним. Зато там у нас появлялась защита от проливного дождя, поскольку двухэтажные здания нависали над улицей, почти соприкасаясь. Иногда по пути попадались троллейбусные провода, некоторые из них бессильно свисали со столбов, но большинство просто валялось на улице.