— Это не твоя вина, ты не мог подумать обо всем. Уже возвращаешься?

— Скоро пойду, — я посмотрел на Радар, внимательно смотрящую на меня. — Пап, может быть, мне…

— Плохая идея, Чарли. Тебе завтра в школу. Она взрослая собака, и за ночь с ней ничего не случится.

— Конечно, я знаю.

Радар поднялась, и смотреть на это было немного больно. Подволакивая задние лапы, она ушла в темноту, где, вероятно, была гостиная.

— Я побуду еще несколько минут. Она хорошая собака.

— Ладно.

Закончив разговор, я услышал протяжный писк. Радар притащила в зубах какую-то игрушку. Мне это показалось обезьянкой, но она была так изжевана, что сказать наверняка было трудно. У меня в руке все еще был телефон, поэтому я сделал фото. Она принесла игрушку мне и уронила рядом со стулом, показав взглядом, что я должен сделать. Пинком я отправил обезьянку (если это была она) в дальний конец кухни. Радар похромала за ней, схватила, заставила пару раз пискнуть, чтобы показать, кто тут главный, и притащила обратно к моему стулу. Я представил ее молодой собакой, более тяжелой и куда более проворной, во весь опор преследующей эту бедную старую мартышку (или ее предшественницу). Как Энди в тот день, когда она, как он утверждал, на него набросилась. Те времена давно прошли, но она старалась изо всех сил. Я мог воображать, что она думает: «Видишь, как здорово я это делаю? Останься здесь, я могу заниматься этим всю ночь!»

Но она не могла, а я не мог остаться. Папа хотел, чтобы я вернулся домой, к тому же я сомневался, что смогу спокойно спать здесь. Слишком много непонятных скрипов и стонов, слишком много комнат, где может прятаться что угодно… и подкрасться ко мне, как только погаснет свет.

Радар снова принесла мне пищащую обезьянку.

— Ну хватит, — сказал я. — Отдохни, девочка.

Я уже направился к выходу, когда мне в голову пришла идея. Я пошел в темную комнату, где Радар нашла свою игрушку, и нащупал выключатель, надеясь, что ничто (например, сморщенная мумия мамаши Нормана Бейтса) не схватит меня за руку. Выключатель издал щелкающий звук, когда я нащупал его и повернул.

Как и кухня, гостиная мистера Боудича была старомодной, но опрятной. Там стоял диван, обитый темно-коричневой тканью. Мне показалось, что им мало пользовались — большую часть времени хозяин, видимо, проводил в мягком кресле, стоящем на старом тряпичном коврике. Я мог видеть там пятно, протертое его тощим задом, а на спинку была накинута синяя батистовая рубашка. Перед креслом стоял телевизор доисторического вида с чем-то вроде антенны наверху, и я сфотографировал его на телефон. Я не знал, работает ли эта древность, но, судя по книгам, громоздящимся вокруг него (многие из них были заложены бумажками), им в любом случае пользовались нечасто. В дальнем углу комнаты стояла плетеная корзина, доверху набитая собачьими игрушками, и это красноречиво говорило, как сильно мистер Боудич любит свою собаку. Радар пересекла комнату, вытащила из корзины плюшевого кролика и поднесла ко мне с написанной на морде надеждой.

— Не могу, — сказал я. — Но ты можешь взять это. Наверное, оно пахнет как твой хозяин.

Я снял рубашку со спинки стула и расстелил на кухонном полу рядом с ее миской. Она понюхала ее и тут же улеглась сверху.

— Молодец, девочка, — сказал я. — Увидимся утром.

Я направился к задней двери, подумал еще раз и принес ей плюшевую обезьянку. Она сонно жевнула ее пару раз — может быть, чтобы доставить мне удовольствие. Отступив на несколько шагов, я снял ее на телефон, а потом ушел, не забыв запереть собачью дверцу на все засовы. Если она напортачит внутри, мне просто придется за ней убрать.

Возвращаясь домой, я думал о водосточных желобах, без сомнения, забитых листьями. И о некошенном газоне. Этот дом остро нуждался в покраске, что было выше моих сил, но я мог что-то сделать с грязными окнами, не говоря уже о покосившемся штакетнике. Конечно, если у меня будет время — а его было мало, учитывая предстоящий бейсбольный сезон. Но главное, там была Радар. Это оказалась любовь с первого взгляда — наверное, и для нее, и и для меня. Если это покажется вам странным, или сентиментальным, или тем и другим вместе, то смиритесь с этим — вот и все, что я могу сказать. Как я и сказал отцу, она была хорошей собакой.

В тот вечер, ложась спать, я поставил будильник на пять утра, а потом написал мистеру Невиллу, моему учителю английского, сообщение, что меня не будет на первом уроке. Еще я попросил его передать мисс Фридлендер, что могу пропустить и второй урок, пояснив, что мне нужно навестить соседа в больнице.

В первых лучах рассвета Психо-дом выглядел не таким уж психо, хотя туман, поднимающийся от высокой травы, придавал ему таинственный вид. Радар, должно быть, уже ждала меня, потому что начала скрести запертую собачью дверцу, едва услышав мои шаги на крыльце. Я увидел, что ступеньки покосились и разбухли от влаги — еще одна опасность для хозяина дома и еще одна работа, ждущая, чтобы кто-то ее сделал.

— Полегче, девочка, — сказал я, вставляя ключ в замок. — А то что-нибудь себе свернешь.

Она набросилась на меня, как только открылась дверь, подпрыгнула и обхватила передними лапами мою ногу, несмотря на артрит. Потом пошла за мной на кухню и, виляя хвостом, наблюдала, как я наскребаю последнюю полную миску из ее уменьшающегося запаса еды. Пока она ела, я написал папе сообщение с вопросом, не заедет ли он в обеденный перерыв или после работы в заведение под названием «Кладовая для домашних животных» и не купит ли пакет собачьего корма: «Ориджен реджионал ред». Потом я отправил еще одно сообщение, обещая, что верну ему деньги, когда мистер Боудич мне заплатит. Подумав, послал третье: «Лучше возьми большую упаковку».

Это не заняло у меня много времени, но Радар уже справилась с едой. Она принесла мне обезьянку, бросила ее рядом со стулом и сыто рыгнула.

— Ладно, прощаю, — сказал я и бросил обезьянку в дальний угол. Она тут же принесла ее обратно. Я бросил еще раз, и пока она хромала следом, мне пришло сообщение от папы. «Без проблем», — написал он. Я снова бросил обезьяну, но вместо того, чтобы последовать за ней, Радар не без труда проковыляла по Коридору Старого Чтива и вышла на улицу. Не зная, есть ли у нее поводок, я отломил кусочек печенья с пеканом, чтобы при необходимости заставить ее вернуться. Я был почти уверен, что это сработает; Радар была натуральным чау-хаундом[36].

Оказалось, что затаскивать ее назад не нужно. Она присела в одном уголке двора, чтобы сделать дело номер один, и в другом — дело номер два. Потом вернулась к крыльцу, посмотрела на ступеньки, как альпинист на трудный подъем, добрела до середины, немного передохнула и одолела остаток пути. Я подумал о том, как долго она сможет делать это без посторонней помощи.

— Ну, мне пора, — сказал я. — До свиданья, аллигатор[37].

У нас никогда не было собаки, поэтому я не знал, насколько выразительные у них глаза, особенно вблизи. Ее взгляд просто умолял меня не уходить. Я был бы счастлив остаться, но, как говорится в том стихотворении, мне нужно было сдержать обещание[38]. Я погладил ее несколько раз и сказал, чтобы она вела себя хорошо. Мне вспомнилось прочитанное где-то — за каждый наш год собака стареет на семь лет. Конечно, это довольно относительно, но помогает представить, что для собаки значит время. Если я вернусь в шесть, чтобы покормить ее, то пройдет около двенадцати часов моего времени. Выходит, для нее это будет восемьдесят четыре часа — три с половиной дня? Если так, то неудивительно, что она так рада меня видеть. К тому же она, должно быть, очень скучала по мистеру Боудичу.

Я запер дверь, спустился по ступенькам и посмотрел туда, где она сделала свои дела. За высокой травой ничего не было видно. Наведение порядка на заднем дворе было еще одним делом, которое кому-то придется делать, раз уж мистер Боудич не справляется с этим сам. «Ты и есть этот кто-то», — подумал я, возвращаясь к велосипеду. Так и было, но дело в том, что я тогда был очень занят. В дополнение к бейсболу я собирался попробовать себя в спектакле «Конец года: мюзикл для старшеклассников». Я уже представлял, как буду петь «Вырваться на свободу»[39] с Джиной Паскарелли, которая училась в старшем классе и была просто роскошной.