Какое-то мгновение они смотрели только на меня. Потом тринадцать из них упали на колени и приложили ладони ко лбу. Док Фрид не мог встать, но отдал честь с того места в углу, где он сидел.

— Мой принц, — сказала Джая.

— Мой принц, — эхом отозвались остальные.

Никогда еще я не был так рад, что в Эмписе нет кабельного телевидения.

Мы смыли грязь и кровь, но ужас этого дня никуда не делся. Эрис спустила с Фрида штаны и промыла глубокую рану на его бедре так тщательно, как только могла. Время от времени она прерывала свое занятие, чтобы посмотреть на меня. Они все смотрели на меня. В конце концов, поскольку это выводило меня из себя, я велел им прекратить. Тогда они стали делать вид, что не смотрят на меня, что было так же плохо, а может, и еще хуже.

Через десять или пятнадцать минут вошли четверо ночных солдат. Их старший жестом своего гибкого хлыста пригласил нас на выход. Серых не было, так что Галли пришлось нести нам. Я хотел взять его верхнюю половину, но Аммит оттеснил меня плечом в сторону. Осторожно.

— Не-не. Я понесу его со здоровяком, — предположительно, речь шла о Йоте, поскольку другой здоровяк был теперь большим куском остывающего мяса. — Помоги доктору, если хочешь.

Но это мне тоже не разрешили сделать. В конце концов, я был обещанным принцем — по крайней мере, они так думали. Цвет моих волос и глаз говорил в пользу этого. Но я думал, что, может быть, я просто семнадцатилетний парень, который оказался в хорошей форме, сумел одолеть соперника из-за его ослабленного бокового зрения и выжить, умело используя свои худшие качества. И вообще — хотел ли я быть принцем в этой мрачной сказке? Вовсе нет. Чего я хотел, так это забрать свою собаку и убраться домой, хотя мой дом никогда еще не казался таким далеким.

Мы медленно возвращались в свои камеры в Глуби Малейн: Мерф с раной в плече, Джая и Эрис, Аммит, Йота, Док Фрид, Булт, Бендо, Мезель, Каммит, Дабл, Стакс с сильно порезанным лицом, Куилли, Окка, Галли без сознания и я. Шестнадцать бойцов. За вычетом того, что ни Док Фрид, ни Галли не смогли бы драться в следующем раунде. Но они не стали бы исключением; теперь я знал это точно. Просто им назначили бы противников, которые быстро прикончили бы их ради удовольствия Элдена, Петры и кучки прихлебателей Губителя Летучих. Те, кто сделал бы это с Фридом и Галли, в следующем раунде тоже получили бы свое. Да и Мерф со Стуксом вряд ли дожили бы до того, что в «Мартовском безумии»[233] зовется Элитной восьмеркой.

Дверь в конце тюремного блока была открыта. Глаз и Аммит занесли туда Галли. Следующими вошли Куилли и Фрид; Куилли поддерживал Дока, чтобы тому не пришлось прыгать на больной ноге. Фрид вообще с трудом мог передвигаться; он то приходил в сознание, то терял его, роняя голову на грудь. Когда мы вошли в Малейн, он сказал кое-что настолько горькое, настолько потерянное, что я никогда этого не забуду:

— Я хочу к маме.

Газовая лампа возле входа снова вывалилась из отверстия и болталась на металлической трубке. Она погасла. Один из наших охранников засунул ее обратно в отверстие, где ей полагалось быть, и некоторое время смотрел на него, как будто гипнотизируя, чтобы она не выпала. Лампа держалась.

— Сегодня особый ужин, детки! — объявил один из охранников. — Много еды, а потом десерт!

Мы вошли в наши камеры. Глаз, Стукс и я теперь наслаждались — если это подходящее слово — одиночеством. Куилли отнес Фрида в его камеру, осторожно положил на тюфяк и пошел туда, где сидел с Каммитом. Мы ждали, что ночные солдаты выйдут с протянутыми руками, отчего двери камер захлопнутся, но они просто ушли, заперев за собой дверь во внешний мир: один засов, два засова, три, четыре. Очевидно, сегодня нам даровали не только «много еды», но и возможность пообщаться, по крайней мере, какое-то время.

Эрис вошла в камеру Галли и осмотрела его рану на голове, которая была (не вдаваясь в подробности) ужасной. Его дыхание вырывалось из груди с хрипом. Эрис посмотрела на меня усталыми глазами.

— Он не переживет ночь, Чарли, — она горько рассмеялась. — Но никто из нас этого не поймет, потому что здесь всегда ночь!

Я погладил ее по плечу и пошел в камеру Йоты, которую он решил не покидать. Он сидел у стены, обхватив руками колени. Я сел рядом с ним.

— Какого дьявола тебе нужно? — спросил он. — Я бы хотел побыть один. Если это угодно тебе, то есть вашему королевскому гребаному величеству.

Понизив голос, я сказал:

— Если бы был способ выбраться отсюда — сбежать — ты бы попробовал сделать это со мной?

Он медленно поднял голову. Посмотрел на меня. И заулыбался.

— Только покажи мне путь, дорогой. Только покажи.

— А как насчет остальных? Тех, кто сможет?

Его улыбка стала шире.

— Неужели королевская кровь делает тебя глупым, принц? Как ты сам думаешь?

1

В ту ночь для выживших приготовили не просто куски полусырого мяса — это был настоящий банкет. Перси и двое других серых людей, мужчина и женщина, одетые в запачканные, когда-то белые халаты, катили не одну тележку, а целых три. Спереди и сзади их окружали ночные солдаты с гибкими хлыстами наготове. В первой тележке стояла огромная кастрюля, напомнившая мне кухню злой ведьмы в «Гензеле и Гретель». Вокруг нее были сложены миски. Во второй стояли высокая керамическая банка и небольшие чашечки. В третьей — полдюжины пирогов с золотисто-коричневой корочкой. Смешанные запахи всего этого были божественными. Теперь мы стали убийцами, палачами своих товарищей, но тем не менее были голодны, и если бы не пара следивших за нами Скелеторов[234], думаю, мы бы тут же набросились на эти тележки. А так мы отошли к открытым дверям наших камер и жадно наблюдали. Дабл непрестанно вытирал рукой рот.

Всем нам выдали по миске и деревянной ложке. В каждую миску Перси до краев наливал из кастрюли рагу с подливкой. Оно было густым и сливочным (по-моему, с настоящими сливками), с большими кусками курицы, а еще с горошком, морковью и кукурузой. Раньше я задавался вопросом, откуда берется наша еда, но в тот момент я хотел только есть.

— Зите се в кам, — сказал Перси своим глухим, умирающим голосом. — Эт не се.

В банке был салат из свежих фруктов — персики, черника, клубника. Не в силах ждать — вид и запах настоящих фруктов привели меня в экстаз — я поднес чашку с салатом ко рту и съел все до последней капли, вытирая сок с подбородка и облизывая пальцы. Я чувствовал, как все мое тело приветствует это после постоянной диеты из мяса и моркови, мяса и моркови и еще раз мяса и моркови. Пироги разделили на пятнадцать кусков — не оставив ничего Галли, чьи дни приема пищи явно подошли к концу. Тарелок для пирога не было, поэтому мы брали его руками. Кусок Йоты исчез еще до того, как были розданы последние порции.

— Яблочный! — сказал он, роняя крошки с губ. — И чертовски вкусный!

— Ешьте как следует, детки! — прожужжал один из ночных солдат, а потом рассмеялся.

«Потому что завтра вы умрете», — мысленно продолжил я, надеясь, что это будет не завтра. И не на следующий день. И не на следующий после того. Я все еще понятия не имел, как мы собираемся отсюда выбраться, даже если Перси действительно знал выход из комнаты администрации. Что я знал, так это то, что сделать это необходимо до второго раунда Честных игр, где я мог бы — очень вероятно — сразиться с Джаей. В этом не было бы ничего честного.

Охранники и кухонная команда ушли, но до поры до времени двери камер остались открытыми. Я принялся за тушеную курицу. Она была восхитительной. Боже, как вкусно. «Вкусняшка для моего пузика», — сказал бы Берти в былые времена, когда мы сидели на велосипедах возле «Зип-Марта» и ели «Твинкис» или «Слим Джимс». Заглянув в соседнюю камеру, я увидел, как Стукс жадно глотает еду, прижимая руку к лицу, чтобы подливка не текла из его раны в щеке. Есть образы, которые навсегда останутся со мной от времени моего пребывания в Глуби Малейн. Это — один из них.