Когда моя миска опустела (мне не стыдно признаться, что я вылизал ее дочиста, совсем как Джек Спрат и его жена[235]), я взял свой кусок пирога и откусил от него. Он оказался с заварным кремом, а не с яблоком. Мои зубы стукнулись обо что-то твердое. Посмотрев, я увидел огрызок карандаша, торчащий из заварного крема. Вокруг него был обернут маленький клочок бумаги.

Никто не смотрел на меня; все были сосредоточены на еде, так отличавшейся от нашей обычной. Я сунул бумагу и карандаш под матрас Хейми — он бы не возражал.

Поскольку камеры были открыты, мы могли свободно собираться для бесед после банкета. Йота подошел к моей камере, к нему присоединился Аммит. Они зашли с двух сторон, но я не боялся. Я уже начал чувствовать, что мой высокий статус делает меня неприкосновенным.

— Как ты думаешь обдурить ночных солдат, Чарли? — спросил Йота. Это было не то, что он сказал, а то, что я услышал.

— Не знаю, — признался я.

Аммит зарычал.

— По крайней мере, пока не знаю. Как думаешь, сколько их там? Считая Келлина?

Йота, который находился в Глуби Малейн куда дольше меня, задумался.

— Двадцать, может быть, самое большее двадцать пять. Немногие из Королевской гвардии встали на сторону Элдена, когда он вернулся в обличье Губителя Летучих. Все, кто этого не сделал, умерли.

— Так они тоже мертвые, — сказал Аммит, имея в виду ночных солдат.

— Да, но днем — днем в мире наверху — они слабеют, — сказал Йота. — Их синее сияние становится меньше. Ты, должно быть, видел это, Чарли.

Я это видел, но прикосновение к любому из них, даже краткое, все равно заставляло отключиться. Йота знал это, и остальные тоже. Шансы были не в нашу пользу. Перед первым раундом мы превосходили их числом, но теперь оно уменьшилось вдвое. Если бы мы ждали до окончания второго раунда, нас осталось бы всего восемь. Или еще меньше, если бы кого-то ранили бы так же тяжело, как Фрида и Галли.

— Ни хрена-то ты не знаеешь, — сказал Аммит, ожидая — похоже, с надеждой — что я ему возражу.

Я не возражал, но знал кое-что такое, чего не знали они.

— Послушайте меня и передайте остальным. Отсюда есть выход, — по крайней мере, если Перси говорил правду. — И мы воспользуемся им, если сможем пройти мимо ночных солдат.

— Но как? — спросил Йота.

— Пока не думай об этом.

— Скажи как. Как мы можем одолеть этих синих тварей? — спросил Йота.

— Я работаю над этим.

Аммит махнул рукой в опасной близости от моего носа.

— Ты ничего не придумал!

Я не хотел разыгрывать свой козырь, но выбора не было. Запустив руки в волосы, я раздвинул их, показывая светлые корни.

— Я тот принц, которого вам обещали, или нет?

На это у них не нашлось ответа. Йота даже приложил ладонь ко лбу. Конечно, наевшись таких вкусностей, он мог просто утешать меня.

Вскоре после этого Перси и его кухонная команда из двух человек вернулись в сопровождении пары ночных солдат. Их ауры были заметно слабее — бледно-голубыми, а не индиговыми, — значит, где-то над нами взошло солнце, хотя, вероятно, его скрывала обычная пелена облаков. Если бы у меня был выбор между еще одной тарелкой рагу и видом чистого неба, я выбрал бы небо.

«Легко так говорить, когда твой живот полон», — подумал я.

Мы сложили наши миски и чашки в тележку. Все они сверкали, заставив меня вспомнить, как Радар в лучшие времена дочиста вылизывала свою миску. Двери наших камер захлопнулись. День наверху, но еще одна ночь для нас.

Глубь Малейн спала с гораздо большим количеством отрыжек и пердежа, чем обычно, но их быстро заглушил храп. Убийство — утомительная и удручающая работа. Ожидание того, останешься ты жить или умрешь, еще больше утомляет и удручает. Я хотел было добавить тюфяк Хейми к своему одеялу, чтобы мягче лежалось на каменном полу, но не смог заставить себя сделать это. Так и лежал, глядя на всегда черное зарешеченное окно. Я чувствовал дикую усталость, но каждый раз, закрывая глаза, видел либо взгляд Кла в тот последний момент, когда он был еще взглядом живого человека, либо Стукса, прижимающего руку к щеке, чтобы из раны не текла подливка.

Наконец я заснул. И увидел во сне принцессу Лию у бассейна, держащую в руках обалденный мамин фен — Фиолетовый лучевой пистолет смерти. У этого сна была какая-то цель — либо магия Эмписа, либо более привычная магия моего подсознания, пытающаяся мне что-то сказать, — но, прежде чем я смог ухватиться за это, меня разбудили. Раздался дребезжащий звук, и что-то заскребло по камню.

Я сел и огляделся. Потухшая газовая лампа двигалась в своем отверстии. Сначала по часовой стрелке, потом против.

— Что там такое?

Йота в камере напротив тоже не спал. Я приложил палец к губам.

— Тссс!

Это был просто инстинкт. Все остальные спали, хотя некоторые стонали от мучивших их, что неудивительно, кошмаров, и, конечно же, в Эмписе не было никаких подслушивающих устройств.

Мы наблюдали, как газовая лампа раскачивается взад-вперед. Наконец она выпала и повисла на своей металлической трубке. Внутри что-то шевелилось. Сначала я подумал, что это большая крыса, но темная фигура выглядела слишком угловатой для крысы. Потом она протиснулась внутрь и быстро сбежала по стене на влажный каменный пол.

— Что за черт! — прошептал Йота.

Я ошеломленно смотрел, как красный сверчок размером с кота направляется ко мне, подпрыгивая на своих сильных задних ногах. Он все еще хромал, но совсем немного. Подойдя к решетке моей камеры, он посмотрел на меня черными глазами-бусинками. Его длинные усы напомнили мне «кроличьи уши» старого лампового телевизора мистера Боудича. Между глаз у него была бронированная пластинка, а рот, казалось, ехидно ухмылялся. На его брюхе виднелось что-то белое, похожее на клочок бумаги.

Я опустился на одно колено и сказал:

— Я помню тебя. Как твоя нога? Выглядит лучше.

Сверчок запрыгнул в камеру. Это было бы легко для сверчка в том мире, откуда я родом, но этот был таким большим, что ему пришлось протискиваться. Он посмотрел на меня. Он меня вспомнил. Я медленно протянул руку и погладил верх его хитиновой головы. Как будто ожидая этого прикосновения, он лег на бок. На его панцирном брюхе действительно был кусочек сложенной бумаги, приклеенный каким-то клеем. Я осторожно отлепил его, стараясь не порвать. Сверчок подобрал свои шесть ног — четыре, как мне показалось, для ходьбы, а две большие сзади для прыжков — и запрыгнул на тюфяк Хейми. Оттуда он снова уставился на меня.

Снова магия. Я уже начинал к ней привыкать.

Я развернул бумагу. Записка была написана такими крошечными буквами, что мне пришлось поднести ее поближе к глазам, чтобы прочитать, но было кое-что еще, что в тот момент показалось мне куда важнее. Это был маленький пучок волос, прикрепленный к записке тем же клейким веществом. Я поднес его к носу и понюхал. Аромат был слабым, но безошибочно узнаваемым.

Радар.

Записка гласила: «Ты жив? Можем ли мы тебе помочь? ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕТЬ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ. Собака в безопасности. К.»

— Что это? — шепотом спросил Глаз. — Что оно тебе принесло?

У меня была бумага — один листочек от Перси — и огрызок карандаша. Я мог бы ответить, но что?

— Чарли! Что оно…

— Заткнись! — прошептал я в ответ. — Мне нужно подумать!

«Можем ли мы тебе помочь?» — спрашивалось в записке.

Главный вопрос был связан с местоимением «мы». Записка, конечно, была от Клаудии. Каким-то образом, вероятно, благодаря обонянию Радар и ее врожденному пеленгатору, моя собака нашла дорогу к деревянному дому Клаудии. Это было хорошо, просто замечательно. Но Клаудия жила одна. Она была «я», а не «мы». Присоединился ли к ней Вуди? Может быть, даже Лия верхом на верной Фаладе? Их было бы недостаточно, королевской крови они или не королевской. Но если бы они собрали других, серых людей… может, эта надежда была слишком несбыточной? Наверное, да — хотя если бы они поверили, что я действительно обещанный принц, то, возможно…