Я долго шел Королевской дорогой в одиночестве, что дало мне время подумать — и удивиться.

Все эти люди, например, — кто они и как тут оказались? Конечно, я тоже был тут, но я подумал, что если бы тут проводилась перепись всего населения, меня бы вписали туда со звездочкой возле имени, потому что я не из Эмписа (по крайней мере, эта часть мира называлась так; были и другие, и Вуди сказал, что великанша Хана родом из области под названием Крэтчи). К моей радости, Вуди заверил меня, что я не начну сереть и терять свое лицо, потому что у целых людей иммунитет к седине. Это было утром за завтраком, и он отказался обсуждать это дальше, потому что мне предстоял долгий путь и пора было его начинать. Когда я спросил о Губителе Летучих, он только нахмурился и покачал головой. Он добавил, что его двоюродная сестра Клаудия может рассказать больше, и мне пришлось довольствоваться этим. Тем не менее, сказанное человеком на костыле наводило на размышления: «Ради кого из них твоя мать задрала юбки, чтобы оставить тебе такое чистое личико?»

Еще я задавался вопросом, почему небо здесь всегда серое. По крайней мере, днем — ночью облака иногда расступались, пропуская лунный свет. Который при этом, казалось, пробуждал волков. Тут была не одна луна, а две — одна преследовала другую, и это заставило меня задуматься, где же я все-таки нахожусь. Я прочитал достаточно научной фантастики, чтобы знать об идее параллельных миров и множественных земель, но у меня была идея, что, пройдя через то место в подземном коридоре, где мои душа и тело, казалось, разделились, я, вероятно, попал на совершенно иной уровень существования. Возможность того, что я нахожусь на планете в далекой-далекой галактике, имела определенный смысл из-за двух лун, но ведь ее населяли не инопланетные формы жизни, а самые обычные люди.

Я подумал о той книге на столике мистера Боудича — с заполняющейся звездами воронкой на обложке. Что если я нашел дорогу в мировую матрицу, о которой там вроде бы шла речь? (Я пожалел, что не положил эту книгу в свой рюкзак вместе с едой, таблетками Радар и пистолетом Полли.) Эта идея заставила меня вспомнить фильм, который я смотрел с мамой и папой, когда был совсем маленьким — он назывался «Бесконечная история»[171]. Предположим, Эмпис был похож на Фантазию в том фильме, мир, созданный коллективным воображением? Было ли это тоже юнгианской концепцией? Откуда мне знать, если я даже не знал, как правильно произносится фамилия этого типа — Юнг или Джунг?

Я задавался вопросами обо всех этих отвлеченных вещах, но то, к чему я постоянно возвращался, было более конкретным — узнал ли отец о моем исчезновении? Возможно, он все еще не знал об этом (а незнание, как говорят — благо), но, как и у Вуди, у него могла быть интуиция — я слышал, что родители склонны к ней. Он наверняка попытается позвонить мне, а когда я не возьму трубку, напишет сообщение. Он мог, конечно, предположить, что я слишком занят школьными делами, чтобы ответить, но это не продлилось бы долго, потому что он знал, что я всегда стараюсь перезвонить ему, как только смогу.

Мне очень не хотелось волновать его, но теперь я ничего не мог с этим поделать. Я уже принял решение. И кроме того — я должен сказать это, раз уж собрался говорить всю правду, — мне нравилось быть здесь. Не могу сказать, что это было так уж весело, но да, мне нравилось. Я хотел получить ответы на тысячу вопросов. Хотел увидеть, что находится за каждым следующим подъемом и поворотом. Хотел взглянуть на то, что мальчик назвал заколдованным городом. Конечно, я боялся — Ханы, ночных солдат, чего — то или кого-то по имени Губитель Летучих, а больше всего Гогмагога, — но одновременно это меня возбуждало. И еще была Радар. Если я мог дать ей второй шанс, я должен был это сделать.

Когда я остановился, чтобы перекусить и немного отдохнуть, лес окружал меня с обеих сторон. Я не видел никаких диких животных, но теней вокруг хватало.

— Радар, хочешь пожевать что-нибудь?

Я надеялся, что она захочет, потому что с утра еще не успел дать ей таблетки. Открыв рюкзак, я достал банку сардин, открыл их и наклонил банку к ней, чтобы она принюхалась. Она потянулась к банке носом, но не встала. Я увидел, что из глаз у нее натекло еще больше липкой дряни.

— Давай, девочка, тебе это понравится.

Ей удалось сделать три-четыре шага вниз по дну тележки, а потом ее задние лапы подкосились, она заскользила вниз и ударилась о твердую доску на краю, пронзительно заскулив от боли. Там она и осталась лежать, поскуливая и тяжело дыша. Левая сторона ее морды испачкалась пылью и сором со дна тележки, и на нее было больно смотреть. Она попыталась подняться и не смогла.

Я на время перестал думать о целых людях, серости и даже о моем отце. Все это сейчас не имело значения. Отряхнув с морды Радар грязь, я поднял ее и перенес на травянистую обочину дороги, над которой нависали кроны деревьев. Бережно уложив ее там, погладил по голове, а потом осмотрел задние лапы. Никаких повреждений на них не было, но когда я дотронулся до них, она тявкнула и оскалила зубы — не чтобы укусить, а от боли. Они выглядели нормально, но я был почти уверен, что рентген показал бы, что ее суставы сильно опухли и воспалились.

Она выпила немного воды и съела пару сардин — думаю, чтобы доставить мне удовольствие. У меня самого пропал аппетит, но я заставил себя съесть кусок жареного кролика Доры и пару крекеров. Надо было двигаться дальше. Когда я осторожно поднял Радар и положил ее обратно в тележку, я слышал ее хриплое дыхание и чувствовал на ощупь каждое ребро. Вуди сказал, что она умирает, и был прав, но я проделал весь этот путь не для того, чтобы моя собака встретила свой конец в тележке Доры. Я схватился за ручки и двинулся дальше, но не бегом — я знал, что это быстро меня обессилит, — а быстрым шагом.

— Держись. Завтра все может стать лучше, так что потерпи еще немного, девочка.

Я услышал стук ее хвоста о тележку, когда она вильнула им.

Пока я тащил тележку по Королевской дороге, облака сгустились, но дождь пока не шел. Это было хорошо. Я не боялся промокнуть, но промокла бы и Радар, что еще больше ухудшило бы ее состояние, а у меня не было ничего, чем ее можно было прикрыть. Кроме того, тянуть тележку стало бы труднее или вообще невозможно, если бы дорогу развезло от ливня.

Примерно через четыре или пять часов после того, как мы с Радар перекусили, я преодолел крутой подъем и остановился — отчасти чтобы перевести дыхание, но в основном просто осмотреться вокруг. Отсюда открывался хороший вид, и я впервые смог ясно разглядеть башни города. В этом тусклом свете башни имели угрюмый оливковый оттенок мыльного камня[172]. Высокая серая стена уходила вдаль по обе стороны дороги. Я все еще был в нескольких милях от этой стены и не мог сказать, насколько она высока, но мне показалось, что в центре я вижу громадные ворота. «Если они заперты, — подумал я, — то мы действительно влипли».

Дорога между домом Вуди и тем местом, где я остановился, чтобы отдохнуть и осмотреться, была извилистой, но отсюда тянулась к городским воротам прямо, как струна. В нескольких милях впереди лес расступался, и я увидел на заросших травой полях брошенные телеги и то, что могло быть ручными плугами. Увидел и кое-что еще: автомобиль или еще какой-то транспорт, двигавшийся в моем направлении. У меня хорошее зрение, но эта штука находилась еще в нескольких милях, и я не мог как следует разглядеть ее. Я прикоснулся к рукоятке 45-го калибра мистера Боудича не для того, чтобы убедиться, что он все еще там, а просто для большего спокойствия.

— Радар, как ты там?

Оглянувшись через плечо, я увидел, что она смотрит на меня из тележки, приподняв голову. Это было хорошо. Я схватил ручки тележки и пошел дальше. На моих руках уже вырос приличный урожай волдырей, и я бы многое отдал за пару рабочих перчаток. Хорошо еще, что дорога временно пошла под уклон.