— Да ладно тебе. Перебесится. Поймет, что ты ему добра желаешь, — уговаривал я товарища. — Себя вспомни. Помнишь когда твои мысли о том что "батя ни хрена не понимает" плавно трансформировались в "а ведь батя то всё хорошо понимал".

— Да иди ты. Наливай лучше.

— Было бы чего, — протянул я, огорченно перевернув бутылку из которой в стакан друга упала всего пара капель.

Почесав затылок, Серега впялился в меня пьяными глазами.

— Ща я гонца зашлю. Пусть искупает косяки, работая во благо общества.

Услышав знакомую фразу, я лишь хмыкнул. В далекой деревенской юности именно меня, в силу возраста и статуса, меня практически всегда использовали, как гонца. Были в этом и свои плюсы.

— Матвей, — заорал Серега. — Мотя, мать твою. Ходи сюда. Дело есть!

Из коляски моей “Джавы” показалась всклокоченная голова.

— Чего тебе, — недовольно буркнула голова, окинув меня оценивающим взглядом.

— Сгоняй до Танюхи. Возьми портвейн три топора. Скажи, Санычу берешь. Она даст, — тоном, не терпящим возражений, выдал Серега. — Батя молодость вспоминать изволит!

Голова кивнула и растворилась в вечерних сумерках.

— Это для тебя я Серега, а остальные меня теперь только как Сергея Александровича признают. Ну а для близких — Саныч. Статус ёпрст, — едва не навернувшись с пенька, заменявшего ему стул выдал друг.

Я лишь ухмыльнулся, в глубине души завидуя Сереге — Санычу. О его судьбе я так или иначе знал. Я уехал из родного Бухарино, когда Серега уже учился в универе. Вроде ничем не примечательна его судьба, а меня начала глодать зависть. Я как был Санькой или Мелким, так им и остался. А Серега теперь Саныч. Статус.

— Дай угадаю, сидишь вот, завидуешь мне. Статусу моему завидуешь. Угадал? — словно прочитав мои мысли, прервал паузу бухой дружан. — А я тебе так скажу. А я тебе завидую. Из-за этого долбанного статуса мне отдохнуть даже нормально нельзя. А знаешь, как хочется. Как раньше, — пустился в откровения друг.

Я хмыкнул.

— Так ты отбрось стереотипы и раздвинь рамки дозволенного, — состроив философскую морду, мотивировал я. — На один вечер отбрось всё, что тебе мешает и сделай то, что тебе не позволяет статус или воспитание. Ощути вкус жизни и сладость похмельного стыда, — разошелся я.

— Хера се ты задвинул, — удивился Саныч и разглядывая меня сквозь пустой стакан.

— Харе грустить, — продолжал я давить интеллектом. — Вся наша жизнь состоит из сиюминутных удовольствий. Посмотри на меня. Встал я утром, посмотрел в окно и так мне это все осточертело. И вот через пару “мгновений”, - я сделал характерный жест пальцами, — сижу в компании лучшего друга. И вообще все круто.

Саныч заулыбался. А в его глазах забегали озорные огоньки.

— Слушай, а погнали на дискач. Как раньше. В Любавино, — предложил фермер, пытаясь встать с пенька. — Драку не обещаю. Меня за неё мандата лишат, но хоть развлечемся.

— О, узнаю старого друга. А то захандрил он мне тут.

Запыхавшийся Матвей, он же Чижик, вернулся минут через пятнадцать, когда его отец пытался оседлать реанимированный “Чезет”.

— Саныч, да ты на ногах не стоишь. Давая я за руль сяду, — пытался я уразуметь друга.

— Ссышь?

— Я нет, а вот ты до дискача не доедешь. Максимум — до окраины деревни.

— Обломщик хренов. Сергеевич, кам цу мир. Сядай за руль. Батю повезешь, — изменил стратегию фермер.

А я? — неподдельно удивился я.

— А чего ты? У тя же вон, коняка запряженный.

— Горючку гони. У меня топлива голяк.

— Вот ты Мелкий. Ладно. Отсасывай сколько тебе нужно, — великодушно разрешил Саныч.

Чижик, услышав знакомую фразу, схватился за живот. По-видимому, представив что-то свое.

Минут через пять мы совместными усилиями смогли наполнить пятилитровку бензином и отцепили коляску. А то не комильфо как то было. В финале нашей эпопеи парой подзатыльников успокоили Чижика, беснующегося в истерике от нашего сленга.

Чтобы не беспокоить бабку, мотоциклы решили отогнать от дома подальше.

— Прям как раньше. Мелкий, помнишь, как ты отхватить боялся, — лыбился Саныч.

— Серег, хватит меня так называть! — разозлился я. — Во первых я вырос давно, а во вторых у меня имя есть!

— Мелкий, не ломай кайф, а, — с издевкой пробасил Саныч.

Кайф, как считал состоявшийся фермер, обломил бабкин пес Кабыздох. Дворовая скотина, всю попойку с интересом наблюдавшая за нами, решила проводить нас такой тирадой, как будто мы ему в кашу насрали.

Ночной забег завершился секунд через сорок, когда мы абсолютно выдохшиеся упали на траву метрах в ста от бабкиного дома. Отдышавшись и пополнив в организмах запас портвейна и никотина, а также избавившись от давившего на мочевой пузырь конденсата, стали готовиться к поездке: выпили на посошок, а потом на легкий ход поршней.

Но обряд должного эффекта не принес или кто-то филонил. Все мои старания были тщетны. “Старушка” не заводилась.

— Искру проверить надо. Там провод есть, снимаешь и палец туда суешь. А я дрынкну, — оживился Чижик.

— Я те дрынку. Научил на свою голову, — огрызнулся я.

— Он чё, повелся? — оживился Саныч, кивая на сына.

— Было дело, — подтвердил я.

— Красава, — заржал Саныч. — А то я смотрю, сын на глаза умнеет.

— Угу.

— А у тебя аккум то не сдох? — продолжал сыпать советами Чижик.

— Мля, — удивился я.

— Серега, он нормально говорить умеет, — завопил радостный Саныч. — Сына, иди сюда, обними батю.

Наблюдая, как Чижик пытается вырваться из объятий пьяного отца, я лишь умиленно вздохнул. Мотоцикл то не заводился. Да и про аккумулятор я не подумал.

— Остается толкать. Он свое отжил, — поставил диагноз товарищ, когда я извлек из мотоциклетных глубин покрытий окислами аккумулятор.

Наскоро заизолировав провода, во избежание замыкания, я встал в боевую стойку и под задорный вопль Саныча “Погнали” стартанул в направлении Любавино. Метров через тридцать забега мотик, смачно стрельнув бензо-воздушной смесью, весело затарахтел.

— Есть контакт, — радовался Саныч. — Чижик, давай за руль. Надерешь задницу этому городскому пижону, я тебе новый айфон куплю, — вопил воодушевленный батя.

— Хер тебе, а не айфон, — осклабился я, прыгая в седло. — Молоко с губ сотри вначале.

С места мы рванули не сговариваясь. Ну как рванули. “Чезетка” резво прыгнула и заглохла. А я, забыв включить свет, влетел в канаву.

Дискотека продолжалась, чьё-то тело понесли,

Моя тёлка зазевалась, ей табло ногой снесли,

И когда она упала, не спеша к моим ногам,

Я разбил кому-то фару, а кому, не знаю сам.

"Красная Плесень".

— Прям как в старые добрые времена, — проорал мне на ухо радостный Саныч, когда наша троица ввалилась в полупустой зал Любавинского культурного центра.

Фермер, как и полагается большому начальнику, возглавлял нашу делегацию по обмену культурным опытом и звездюлями. Я прикрывал начальственный зад, а Чижи семенил сзади.

— Ага, прям, как и не уходили, — поддакнул я, окинув скептическим взором танцпол и покосившуюся сцену.

Из нового в клубе были только патриотические баннеры, прикрывавшие недостающие куски штукатурки на стенах.

В остальном всё осталось неизменным. Те же хриплые колонки, уже вросшие в сцену. Самодельный дискошар, свисавший с потолка и три, покрытые половой краской лампы, косящие под цветомузыку.

Из новшеств — пара местных красавиц, лихо крутящие задницами в центре зала под бубнёж и завывание, льющееся из колонок.

Оставшаяся полупьяная публика, в большинстве своем состоявшая из старшеклассников и приехавших на выходные студентов, предпочитала тусить на скамейках, расставленных у стен.

Хотя тусить, это громко сказано. В мобилках они залипали.

— Мелкий, гадом буду, кроме публики тут ничего не поменялось! — заржал Саныч, в очередной раз отхлебывая пародию на легендарные «Три топора». — Чуешь дух эпохи? Музон нормальный поставить, народ подпоить и будет как тогда.