Говорят, что не может пять лет болеть,

Говорят, Господь с вами, какая боль.

И ещё, что есть на крайняк балет…

Если под ногами качнётся пол.

Милосердна память, и время док

Забинтует, спирту в стакан плеснёт,

Не болит, иначе бы ты не смог

Удержать сурового неба гнёт.

Говорят, что так выгорает всё,

А иначе просто сойдёшь с ума.

Не считай, как вертится колесо —

Лето, осень, осень, опять зима.

И идёт здесь жизнь год считай за пять,

Вот и ты идёшь и опять идёшь.

Повторенье, мать, снова повторять,

Снег идёт и дождь, снег идёт и дождь.

Ну а если «Град», то здесь знают все,

Как летит, как падает, как звучит,

Сколько смерти в чёрном его свинце,

И кто будет меч, и кто будет щит.

Говорят, совсем уже не болит,

Встань и делай молча, что можешь ты.

Просто держит мир этот край земли,

И не знают здесь, что такое тыл.

Говорят, не можешь, а всё живёшь,

Говорят, не веришь – вложи персты.

А узнаешь правду – поймёшь, где ложь.

Вот и Бог с тобой или с Богом ты.

у меня всё нормально. душевная боль не в счёт.

я одет по погоде, не голоден, жив… ещё.

надо мною не каплет, не падает, не печёт.

даже ангел ещё за плечом.

пролетают пока заплечных дел мастера,

ну и что тут такого, что вместо души дыра.

о душе не пишите, о крыльях – и всё пройдёт.

а не скажешь на чёрное белое – идиот.

в идиотском полку отставной барабанщик был,

может быть, счетовод и считал – всё гробы, гробы.

на Матфеевом списке писал – здесь был дом, и здесь,

кем бы ни был, да только вот вышел весь.

на куски разлетаясь в каждый обстрел, прилёт,

всё же, сука, дышу ещё, чёрт меня не берёт.

я все даты запомнил по накалу обсценных слов.

ну и как там на небе, скажи, неплохой улов?

на гибридной войне сам становишься вроде рыб —

не доносится звук из забытой такой дыры.

чем туманней вблизи, тем более даль ясна.

зарастают окопы травой – и у них весна.

у меня всё нормально. и нечего мне менять.

и бояться не нужно меня или за меня.

я дышу, говорю и, в общем, совсем неплох.

у меня всё нормально… да лучше б сдох.

Говорят, что у Данта над кругами адскими

Был ещё рай, но кто до него дочитывал?

Какие времена, такие и рифмы солдатские,

Защити себя сам какой умеешь защитою.

Нам выдавали полдень, и небо его было ласковым,

Но нам казалось тесно, мало, не слишком розово.

А когда всё стирают таким сумасшедшим ластиком,

Вдоль какого неба теперь мы пойдём с вопросами?

Если верить Данту, небес так же девять наверчено,

Святость тоже делится – на чистых и кто попроще.

Пусть меня не ждёт ни в одном никакая женщина,

Пусть все живут… пусть живут и никогда не ропщут.

Что нам рай, куда не пускают даже Вергилия,

И, куда ни ткнёшься, места под солнцем все заняты.

То, что нас не минует, как знать, может быть, помилует.

В город мины летят, а розы – по расписанию.

И они всё такие же – алые, белые, чайные,

Только небо другое, наверно, круги перепутали.

Если смерть ходит рядом – живёшь раза в два отчаянней,

Розы тянутся к небу, любому, колючими прутьями

Из надёжной земли, где спасительны ямы и рытвины.

Здесь последняя вера, что мелют Господни мельницы.

Тот, кто любит, – любим. Небеса нынче настежь открытые.

Медь звенит, и кимвалы звучат… души метятся.

был бы моложе – назвал бы тебя джульеттой,

был бы испанцем – точно тогда дульсинеей,

а здесь у нас такое адское лето,

и васильки смертельно синеют.

жил бы я в сочи, не помню уже, что знал бы,

где она, правда, и кто ещё носит прада,

а здесь опять через сердце проходят залпы —

сто двадцать второго калибра мины и «Грады».

звать бы тебя голубкой, да снова сносит…

драму не эту, заглядывать бы к макбету,

но сводки читаю, повёрнуты сумрака оси,

врут договоры, к чёрту летят обеты.

кем бы я был, если бы звал тебя дарлинг,

на берегу темзы какой мёрз бы…

всё нам дают взаймы, ничего не дарят,

здесь и река, если донец, то мёртвый.

звать эсмеральдой? – тесен для нас париж-то.

у нас бесконечен цыганский размах дороги,

небо бездонно, в котором легко паришь ты —

можно тебя крыльями только трогать.

всё, что не смерть и война, здесь кажется книжным;

помню, когда-то наоборот было.

как мне тебя называть, чтобы просто выжить

в лето шестое без берегов и тыла?

Ты учишь меня летать – научи меня падать,

Соломку мне не стели – пусть упал-отжался.

Когда за спиной враги, за углом засада,

Учи меня забывать, что такое жалость.

Когда погиб командир и застава пала,

Когда устали считать, сколько там зарыто,

Ты учишь меня летать – ни много ни мало,

Как будто бы в небе можно найти укрытье.

Раскрыты земля и небо до ада и рая,

Стоящим в степи до них одинаково близко,

Когда под шквальным огнём города сгорают

И падают навзничь разбитые обелиски.

Ты учишь меня летать – не учи терпенью,

Всегда побеждает тот, кто нетерпеливей,

Когда идёшь долиною смертной тени,

Как будто идёт над землёю весенний ливень…

Ты учишь меня летать – я учусь влюбляться,

Я так не умел, пока всё внутри не выжгло…

Вот делаешь шаг, и можно взлететь над плацем,

Войной и бедой, полем боя – всё выше, выше.